— От кого письмо?
Осс пожал до смешного широкими плечами.
— Не знаю, хозяин. Мне передал его Фарид.
— Фарид? — Орфей вскочил. — Что же ты сразу не сказал?
И поспешно выхватил письмо из толстых пальцев Осса.
«Орфей (разумеется, он не разорился на „дорогой“ или „глубокоуважаемый“ — Перепел не лжет даже по мелочам!), Фарид рассказал мне, какой платы ты требуешь за слова, о которых просила моя жена. Я согласен на сделку».
Орфей перечел эти слова три, четыре, пять раз — да, так и написано, черным по белому.
«Я согласен на сделку».
Переплетчик заглотил наживку! Неужели все оказалось так просто?
А почему бы и нет? Герои умом не отличаются, Орфей всегда это говорил. Перепел попался в ловушку — осталось только ее захлопнуть. Для этого нужны перо, чернила и… язык.
— Уходи. Мне нужно побыть одному! — сказал он Оссу, стоявшему рядом и кидавшему со скуки орешки в стеклянных человечков. — И прихвати с собой Сланца!
Орфей знал за собой привычку произносить фразы вслух во время работы. Поэтому стеклянного человечка нужно было удалить. Сланец слишком часто сидел на плече у Фарида, а о том, что собирался сейчас писать Орфей, мальчишке не следовало знать ни в коем случае. Конечно, этот юный болван желал возвращения Сажерука еще сильнее, чем сам Орфей, но вряд ли он согласился бы пожертвовать отцом своей любимой. Нет. Фарид боготворил Перепела, как и все остальные.
Халцедон злорадно посмотрел на брата, когда Осс неуклюжими пальцами снял Сланца с письменного стола.
— Пергамент! — приказал Орфей, как только дверь за ними закрылась.
Халцедон поспешно разложил на столе новый лист.
Но Орфей отошел к окну и взглянул на холмы, откуда пришло, надо полагать, письмо Перепела. Волшебный Язык, Перепел — красивых имен ему надавали! Что ж, Мортимер, конечно, отважнее и благороднее, чем сам Орфей, зато сообразительностью этот образчик добродетели не мог с ним тягаться, потому что добродетель оглупляет.
«Скажи спасибо его жене, Орфей! — думал он, шагая взад-вперед по комнате (он всегда так делал, когда сочинял). — Если б она так не боялась его потерять, ты бы, наверное, долго еще искал подходящую наживку».
О, это будет великолепно! Это будет величайший его триумф! Единороги, гномы, разноцветные феи… Неплохо, конечно, но какая это ерунда по сравнению с тем, что он совершит теперь! Он воскресит Огненного Танцора. Орфей. Теперь он оправдает это имя. Но он будет умнее, чем легендарный певец. Он не пойдет сам в царство мертвых, он пошлет туда другого и позаботится о том, чтобы тот не вернулся.
— Сажерук, слышишь ты меня в своей холодной стране? — шептал Орфей, пока Халцедон усердно размешивал чернила. — Я поймал наживку, за которую тебя отпустят домой, чудесную наживку в серо-коричневых перьях.
Тихонько напевая, как всегда, когда он был доволен собой, Орфей снова взял в руки письмо Мортимера. Что он там еще пишет?
«Все совершится, как ты того требуешь (ах ты господи, он пишет в торжественном стиле, как разбойники старых времен!): я попытаюсь вызвать Белых Женщин, а ты за это напишешь слова, которые перенесут моих жену и дочь обратно в дом Элинор. Но обо мне там должно быть сказано лишь одно: что я последую за ними позднее».
Ничего себе! Что бы это значило?
Орфей с удивлением опустил письмо. Мортимер хочет остаться здесь? Почему? Потому что благородное сердце не позволяет ему сбежать после угрозы Свистуна? Или ему просто нравится играть в разбойника?
— Ну, как бы то ни было, благородный Перепел, — тихо сказал Орфей (ах, как он любил звук своего голоса!), — все совершится немного не так, как ты себе представляешь. Дело в том, что у Орфея есть на тебя свои виды!
Героический дурак! Он что, не читал до конца ни одной истории о благородных разбойниках? О Робин Гуде, о Ринальдо Ринальдини, о Гансе-живодере? Бывает у таких историй хороший конец? Так откуда же он возьмется для Перепела? Нет уж, ему осталось сыграть всего одну роль: наживки на крючке, вкусной, сочной — и обреченной на верную гибель.
«А я напишу о нем последнюю песню! — думал Орфей, расхаживая взад-вперед по кабинету танцующей походкой, словно нужные слова уже щекотали ему пятки. — Послушайте, люди, удивительную историю о Перепеле, который возвратил Огненного Танцора из царства мертвых, но сам — увы! — при этом погиб». Пробирает до слез, как смерть Робин Гуда из-за предательницы монахини, или одинокая гибель Ринальдо в горах. Да, герой должен уходить достойно… Даже у Фенолио финал не мог быть иным.
А, это еще не конец… Что он там еще пишет, благороднейший из разбойников? «Когда ты напишешь нужные слова, вывесь в окне синий платок (до чего романтично! Идея, достойная Робин Гуда! Похоже и в самом деле постепенно перевоплощается в nepcонажа Фенолио), и ночью я буду ждать тебя на Кладбище комедиантов. Фарид знает, как туда пройти. Приходи один, можешь захватить одного слугу, но не больше. Я знаю, что ты в дружбе с новым наместником и выйду к тебе лишь в том случае, если буду уверен что с тобой нет его людей. Мортимер». (Смотри-ка он подписывается своим прежним именем! Кого он хочет этим обмануть?)
«Приходи один! — Конечно, я приду один, — думал Орфей. — Слова, которые я пошлю вперед себя, ты все равно увидеть не сможешь».
Он свернул письмо и положил в ящик стола.
— Все готово, Халцедон? Дюжина очинённых перьев, чернила, размешанные в шестьдесят пять движений, лист самого лучшего пергамента?
— Дюжина. Шестьдесят пять. Самый лучший, — подтвердил стеклянный человечек.
— А список где? — Орфей рассматривал свои обкусанные ногти. Он их теперь держал по утрам в ванночке с розовой водой, но от этого они, увы, становились только вкуснее. — Твой бестолковый братец загадил своими следами букву «В».
Список. Алфавитный перечень всех слов, употребленных Фенолио в «Чернильном сердце». Орфей совсем недавно приказал Сланцу составить такой словарик (у Халцедона был неразборчивый почерк), но стеклянный человечек успел дойти, к сожалению, только до буквы «Д». Поэтому Орфею в случае сомнений по-прежнему приходилось листать книгу Фенолио. Это отнимало очень много времени, но что поделаешь — результаты подтверждали правильность избранного метода.
— Лежит рядом! — с готовностью отрапортовал Халцедон.
Отлично! Слова уже пошли — Орфей чувствовал их приближение, похожее на щекотание в мозгу. Схватив перо, он едва успевал макать его в чернила. Сажерук. У Орфея до сих пор наворачивались слезы при воспоминании о мертвом Сажеруке в шахте. Хуже ему, пожалуй, ничего не случалось пережить.
А как мучила его память об обещании, данном Роксане у мертвого тела (хотя она ему не поверила): «Я найду слова, пьяняще-сладкие, как аромат лилии, слова, которые одурманят Смерть и заставят ее разжать холодные пальцы, которыми она держит горячее сердце Сажерука». С самого своего прихода в этот мир он искал такие слова, хотя Фарид и Фенолио думали, что он сочиняет одних только носорогов и разноцветных фей. Но уже после первых напрасных попыток ему открылась горькая истина — что одним благозвучием не обойдешься, что аромат лилии не вернет Сажерука и что Смерть требует ощутимой платы: человеческой плоти и крови.
Как он раньше не додумался сделать приманкой Мортимера — человека, который своей пустой книгой сделал Смерть посмешищем!
«Как хорошо, что его не будет, — думал Орфей. — В этом мире достаточно одного волшебного языка — моего. И когда я скормлю Мортимера Смерти, а Фенолио утопит остатки разума в вине, эту историю дальше буду рассказывать я один, и, уж конечно, в ней найдется почетное место для Сажерука и достойная роль для меня».
— Да, вызови мне Белых Женщин, Мортимер! — шептал Орфей, красивым почерком заполняя пергамент. — Ты никогда не узнаешь, что я успел нашептать этим бледным дамам. «Смотрите, кого я вам привел! Перепела. Отведите его к своей холодной владычице с сердечным приветом от Орфея, а мне за это отдайте Огнеглотателя». Ах, Орфей, Орфей, что бы о тебе ни говорили, дураком тебя никто не назовет.
Тихо смеясь, он обмакнул перо в чернила — и вздрогнул, когда за его спиной отворилась дверь. Вошел Фарид. Проклятье, куда подевался Осс?
— Чего тебе надо? — сердито спросил он мальчика. — Сколько раз тебе говорить, нужно стучаться, прежде чем входить. В следующий раз я швырну чернильницу в твою тупую башку. Принеси мне вина! Самого лучшего, какое у нас есть!
Как парнишка на него посмотрел! «Он меня ненавидит…» — подумал Орфей.
Эта мысль ему понравилась. По его опыту, ненависть вызывают лишь имеющие власть, а именно ее он и добивался в этом мире.
Власть.
Кладбище комедиантов
Он садится на холме и поет. Это волшебные
песни, они так сильны, что могут воскрешать
мертвых. Он начинает тихо и осторожно, потом пение становится все более громким и
требовательным, пока торф не вскрывается, а в
холодной земле не появляются трещины.
Кладбище комедиантов лежало на холме над заброшенной деревней Карандрелла. Название сохранилось, хотя здесь давно никто не жил. Почему и куда ушли жители, уже забылось: одни рассказывали о чуме, другие — о голоде, третьи — о двух враждующих семействах, в конце концов перерезавших друг друга. Какая бы из этих историй ни была правдой, в книге Фенолио о ней не упоминалось, как и о кладбище, на котором Бродячий Народ погребал своих мертвецов рядом с могилами жителей Карандреллы, так что они остались соседями на все времена.
Узкая, каменистая тропа вела по заросшему дроком склону от пустующих домов к скальному выступу, откуда взгляд поверх Непроходимой Чащи мог свободно двигаться на юг, где вдали, за холмами, лежало море. Мертвым Карандреллы, говорили в Омбре, — открывается чудесный вид.
Кладбище окружала полуразвалившаяся стена. Для надгробий здесь использовали те же камни, что и для строительства домов. Живым — камни, и мертвым — камни. На некоторых были выцарапаны имена — неуклюже, как будто тот, кто их писал, наспех выучил буквы для того, чтобы вырвать любимое имя у безмолвия смерти.