— Сначала я хотел написать что-нибудь о твоей жене и дочери, но потом подумал: нет, Орфей, надо, чтобы он ощутил твои слова на собственной шкуре!
Как же Круглолицый наслаждается каждым словом! Как будто давно мечтал об этой минуте. «Он — наверху, а я — в темной яме, — думал Мортимер, — и я беспомощен, как пойманная крыса, которую он может убить в любой момент».
— Нет! — продолжал Орфей. — Нет, сказал я себе. Пусть он сам почувствует мощь твоих слов. Покажи ему, что отныне ты можешь играть с Перепелом, как кошка с мышкой. Только вместо когтей у тебя буквы!
И Мо почувствовал эти когти. Как будто вода вдруг просочилась ему под кожу и капала прямо в сердце. Черная вода. А потом пришла боль, такая резкая, словно Мортола еще раз выстрелила в него, такая подлинная, что он прижал руки к груди и, казалось, почувствовал на пальцах собственную кровь. Он видел ее, хотя темнота делала его слепым, видел, как окрасились в алый цвет рубашка и руки, чувствовал, как тают силы — в точности, как тогда. Он с трудом держался на ногах, упираясь спиной в стену, чтобы не соскользнуть в воду, которая поднялась уже до бедер. Реза, Господи! Реза, помоги!
Отчаяние сотрясало его, как ребенка. Отчаяние и бессильный гнев.
— Сперва я не знал, на что решиться. — Голос Орфея проникал сквозь боль, словно тупой нож. — Послать к тебе из воды чудовищ? У меня ведь есть еще книга, которую Фенолио написал для Якопо. Там имеется парочка достаточно мерзких тварей. Но потом я выбрал другой, куда более интересный путь! Я решил свести тебя с ума призраками из твоего собственного мозга, старым страхом, старой яростью и старой болью, скопившимися в твоем героическом сердце, запертыми там, но не забытыми. «Верни их все, Орфей, — сказал я себе, — и добавь несколько картин, которых он всегда боялся: смерть жены; смерть ребенка. Пошли все их к нему во мрак и безмолвие. Пошли ему ярость, пусть мечтает об убийстве, пусть захлебнется гневом. Как чувствует себя герой, дрожащий от страха, зная при этом, что страх этот живет только в нем самом? Как чувствует себя Перепел, мечтая о кровавой резне? Каково сомневаться в собственном разуме? Да, Орфей. — Подумал я, — если можно его сломать, то только так. Пусть потеряет самого себя, пусть воет, как бешеная собака пусть давится собственным страхом. Спусти на него фурий, которые научили его убивать».
Мо чувствовал все, что описывал Орфей, и понял что эти слова давно уже написаны и прочтены голосом обладавшим не меньшей силой, чем его собственный.
Да, вот она, новая песня о Перепеле: как он сошел с ума в сырой темной яме, как едва не утонул в собственном отчаянии, как взмолился в конце концов о пощаде и дрожащими руками переплел для Змееглава новую Пустую Книгу.
Вода больше не подымалась, но Мо почувствовал, как что-то ползет по ногам. Дыши спокойно, Мортимер. Замкни сердце от этих слов, не впускай их. Ты сможешь. Но как это сделать, если грудь уже снова раскалывалась, кровь смешивалась с водой и все его существо жаждало мести? Его бросало в жар и в холод, как тогда. Он до крови закусил губы, чтобы Орфей не услышал его стонов, и прижал руки к сердцу. Нет там крови, убедись. И Мегги не погибла, хотя ты видишь эту картину так отчетливо, как только мог написать Орфей. Нет, нет, нет! Но слова шептали: да! Мо казалось, что он разбивается на тысячу глиняных осколков.
— Часовой, брось вниз факел! Я хочу на него посмотреть.
Факел полетел вниз. Вспышка ослепила Мо. Несколько секунд огонь плыл по темной воде, а потом погас.
— Ага, ты их чувствуешь! Ты чувствуешь каждое слово! — Орфей глядел вниз, как ребенок, который насадил червяка на крючок и теперь зачарованно наблюдает, как тот извивается.
Обмакнуть бы его головой в воду и держать, пока не задохнется. Прекрати, Мортимер! Что он с тобой делает? Сопротивляйся! Но как? Он хотел сам погрузиться в воду, чтобы хоть так уйти от этих слов, но знал, что и там они его дожидаются.
— Через час я приду снова! — крикнул Орфей. — Я, конечно, не удержался и подпустил тебе в воду несколько на редкость противных существ, но они тебя не убьют, не бойся. Кто знает, может быть, ты будешь даже рад, что они отвлекают тебя от чудовищных порождений твоего разума… Да, надо быть поосторожнее, выбирая себе роль. Позови меня, когда поймешь, что героизм тут неуместен. Я тебе тут же напишу слова избавления. Например… «Но настало утро, и безумие отступило от Перепела…»
Орфей засмеялся. И ушел. Оставил его одного с водой, тьмой и словами.
«Переплети Змееглаву книгу». Эта фраза возникла в голове у Мо, словно выведенная каллиграфическим почерком. «Переплети ему новую Пустую Книгу, и все будет хорошо».
Боль снова разорвала ему грудь с такой силой, что он вскрикнул. Он видел, как Пальчик подносит тиски к его пальцам, как Зяблик за волосы вытаскивает Мегги из пещеры, как собаки догоняют Резу… Его трясла лихорадка — или озноб? Это все у тебя в голове, Мортимер! Он ударился лбом о камень. Увидеть бы что-нибудь, кроме картин Орфея. Почувствовать что-нибудь, кроме его слов. Прижми ладони ко лбу, ну, давай же, окуни лицо в воду, ударь себя кулаком. Это — реальность, а все остальное — грезы. Так ли?
У Мо вырвалось рыдание. Он прижал ко лбу связанные руки. За его спиной послышалось биение крыльев. В темноте вспыхнули искры. Темнота отступила, словно кто-то снял у него повязку с глаз. Сажерук? Нет, Сажерук умер. Хотя сердце Мо не желало в это верить.
«Перепел умирает, — раздавался шепот в его голове, — Перепел сходит с ума». И снова раздался шорох крыльев. Конечно. Смерть пришла за ним, и на этот раз она не стала посылать Белых Женщин ему на помощь. Она пришла забрать его, потому что он не справился с заданием. Сперва его, потом Мегги… Но даже это, наверное, лучше, чем слова Орфея.
Вокруг было черным-черно, несмотря на искры. Да, они все еще горели. Откуда они взялись? Снова биение крыльев, и вдруг он почувствовал, что за его спиной кто-то стоит. Рука легла ему на лоб, погладила по лицу. Знакомая рука.
— Что с тобой? Мо!
Реза. Этого не может быть. Может быть, Орфей показывает ему ее лицо, чтобы утопить ее у него на глазах? Она выглядела совсем настоящей! Никогда бы не поверил, что Орфей так хорошо умеет описывать. И какие теплые у нее руки.
— Что с ним?
Голос Сажерука. Мо посмотрел вверх и увидел его на том самом месте, где стоял Орфей. Безумие. Он видит сон и не проснется, пока Орфей не выпустит его.
— Мо! — Реза взяла его лицо в ладони.
Это сон. Ну и что? Какое же счастье ее видеть! Он всхлипнул от облегчения, и она обняла его.
— Тебе нельзя здесь оставаться!
Не может быть, что она настоящая.
— Мо, послушай меня! Тебе нельзя здесь оставаться.
— Не может быть, что ты здесь.
Как трудно ворочать языком! Как тогда, в лихорадке.
— Может — я здесь!
— Сажерук умер.
Реза… Какой у нее непривычный вид с заколотыми наверх волосами.
Между ними проплыло что-то колючее. Реза испуганно отскочила. Мо притянул ее к себе и ударил по двигавшейся тени. Как во сне. Сажерук сбросил веревку. Она не доставала до дна, но шепот Сажерука удлинил ее огненными волокнами.
Мо схватил веревку — и снова выпустил.
— Я должен остаться здесь. — Вода, наполнявшая яму, казалась от искр багровой, как кровь. — Мне нельзя уходить.
— Что ты несешь! — Реза сунула огненную веревку в его мокрые руки.
— Смерть. Мегги. — В этой тьме он разучился говорить. — Я должен найти книгу, Реза.
Она снова вложила ему в руки веревку. Волокна были горячими. Им придется карабкаться быстро, чтобы не обжечься. Мо полез вверх, но темнота, казалось, прилипла к нему, как черная ткань. Сажерук помог ему перебраться через край. Возле ямы лежали двое солдат — мертвые или оглушенные.
Сажерук посмотрел на него. Он смотрел ему в сердце и видел все, что там происходит.
— Страшные картины, — сказал он.
— Черней чернил! — проговорил Мо хрипло. — Привет от Орфея.
Слова никуда не делись. Боль. Отчаяние. Ненависть. Ярость. Его сердце наполнялось ими с каждым вздохом. Как будто темная яма переместилась к нему в грудь.
Он взял меч у одного из солдат и притянул к себе Резу, чувствуя, как она дрожит под чужой одеждой. Может быть, она и правда пришла к нему. Но как? И почему Сажерук не лежит мертвым перед птичьими клетками? «А вдруг это все же картины Орфея? — думал он, следуя за Сажеруком. — Что, если он показывает мне все это, чтобы потом еще глубже затянуть во тьму?» Орфей. Убей его, Мортимер, и его слова вместе с ним. Собственная ненависть пугала Мо больше, чем тьма. Слищком неукротимой она была, слишком кровавой.
Сажерук шел быстро. Он явно знал дорогу. Лестницы, ворота, бесконечные коридоры — он ни разу не сбился, словно камни подсказывали ему дорогу. Там, где он проходил, на стенах выступало пламя и росло, окрашивая черноту золотом. Трижды они натыкались на солдат. Мо убивал их с наслаждением, словно добрался до Орфея. Сажеруку приходилось тянуть его дальше, и он видел страх на лице Резы. Он схватился за ее руку, как утопающий. И чувствовал тьму внутри.
Ах, Фенолио!
Заключенье: без отчаяния
Он закончил завещание
И прощанье с миром грешным
Завершил словцом потешным
Так и вы, узнав об этом.
Не тужите над поэтом
Но скажите: наконец-то
Он свое уступит место.
А Парнас не опустеет:
Скоро новый подоспеет.
Пусть ничтожный стихоплет
Не доставит вам хлопот.
В руке великана. Его великана! Право, неплохо! Отнюдь не повод огорчаться. Если бы только Черный Принц не лежал так неподвижно. Если бы да кабы, Фенолио! Если бы ты успел дописать слова для Мортимера! Если бы ты имел хоть малейшее представление, как все пойдет дальше…