— Если ты не найдешь Книгу, — шепнул Волшебный Язык, отсылая его прокладывать огненный след, — попытайся хотя бы спасти наших дочерей.
Наших дочерей… Где искать Брианну, он знал, но как уберечь Мегги от Свистуна и уж тем более от Белых Женщин?
Люди Свистуна, конечно, пытались его задержать, после того как он выдал им Перепела, но уйти от них было легче легкого. Они до сих пор его ищут, но непроглядная тьма в замке не только оберегала глаза Змееглава, но и скрывала его врагов.
Орфей, видимо, не сомневался, что его черный пес — достаточная стража для Брианны. Возле клетки, где она сжалась в комок, как подбитая птица, горели два факела. Часовых не было. Черный страж скрывался где-то рядом, в стороне от огня.
Как Орфею удалось приручить его?
— Не забудь, что он вычитал его из книги, — сказал Волшебный Язык, — причем из детской, хотя я не уверен, что Фенолио сделал его по такому случаю менее страшным. Но он создан из слов, и я уверен, что Орфей укротил его тоже с помощью слов. Чуть изменить фразу, переставить одно — два слова — и вот ночное чудовище превращается в покорного пса!
«Разве ты забыл, Волшебный Язык, — подумал про себя Сажерук, — что в этом мире все, говорят, состоит из слов?» Он точно знал лишь одно: этот ночной кошмар будет не менее, а более страшным, чем те, что встречались в Непроходимой Чаще. Его не отпугнешь огнем и пыльцой фей. Пес Орфея создан из материи потемнее. «Как жаль, Сажерук, что ты не спросил Белых Женщин, как его зовут!» — думал он, медленно подкрадываясь к клетке. Ведь в песнях говорится, что это единственный способ умертвить ночной кошмар. А ведь сделать предстоит именно это: пса Орфея нужно уничтожить, чтобы хозяин не мог позвать его обратно. «Забудь про песни, Сажерук, — думал он, оглядываясь по сторонам. — Пиши свою повесть сам. Перепелу теперь тоже ничего другого не остается».
Факелы ярко вспыхнули от его шепота. Огонь приветствовал друга, словно устав от окружавшей тьмы. Брианна подняла голову.
До чего же она красива — совсем как мать.
Сажерук снова огляделся, ожидая, чтобы темнота зашевелилась. Где он?
Раздалось фырканье, повеяло холодом, послышалось тяжелое пыхтение, будто дышит большая собака. Мрак слева от Сажерука сгустился и стал чернее черного. Сердце болезненно сжалось. Ага, значит, страх не покинул его совсем, просто редко заходит в гости.
Брианна медленно отступала назад, пока не уперлась спиной в стальные прутья. На стене за клеткой распускал хвост нарисованный павлин.
— Уходи! — прошептала она. — Пожалуйста! Он тебя сожрет!
Уходи. Соблазнительная мысль. Но у него было две дочери, а теперь осталась лишь одна. И ее он хотел сохранить — не навсегда, но хоть на несколько лет. Драгоценное время. Время — что это такое? Не важно.
Сзади повеяло чудовищным холодом. Сажерук вызвал огонь и укутался в его жар, но пламя съежилось, погасло и оставило его одного во мраке.
— Уходи! Пожалуйста, уходи! — умолял голос Брианны. Любовь, которую она обычно так тщательно скрывала, согревала лучше, чем любое пламя. Он снова позвал огонь, строже, чем обычно, напоминая, что они братья, что им нельзя бросать друг друга в беде. Язычки пламени робко пробились из земли, дрожа, словно задуваемые холодным ветром, — и все же они горели, и ночной кошмар отшатнулся и уставился на них.
Да, песни говорили правду об этих чудищах. Они состоят из одной душевной черноты, из зла, для которого нет забвения и прощения до тех пор, пока они не исчезнут, унося с собой все, чем были раньше.
В Сажерука впились глаза, красные точки во мраке, горящие тупой злобой, без мысли, без вчера и завтра, без света и тепла, узники собственного холода, вечной знобящей злобы.
Огонь теплой шубой окружал Сажерука — единственная его защита против неживых глаз и голодной пасти, разверзшейся с таким жутким воплем, что Брианна упала на колени и зажала уши.
Ночной кошмар протянул к огню черную руку, погрузил ее туда, так что пламя зашипело, — и Сажерук вдруг узнал в беспросветном мраке лицо. Незабываемое лицо.
Как это вышло? То ли Орфей тоже его увидел и приручил мрачного пса, позвав его забытым именем? Или, наоборот, он дал ему это имя, вернул на землю врага, которого Волшебный Язык в свое время отправил в царство мертвых?
Брианна тихо плакала за его спиной. Сажерук чувствовал ее дрожь через прутья клетки, но сам он больше не боялся. Он испытывал одну благодарность. Благодарность за этот миг, за эту новую встречу. Будем надеяться, она станет последней.
— Смотри-ка, кого я вижу! — сказал он тихо. Брианна перестала плакать. — Есть у тебя память в твоем мраке? Помнишь нож и спину мальчишки, худую, беззащитную? Помнишь, с каким звуком разбилось мое сердце?
Ночной кошмар уставился на него. Сажерук шагнул вперед, окутанный пламенем, разгоравшимся все жарче от боли и отчаяния, которые вернула его память.
— Убирайся, Баста! — сказал он так громко, что это имя проникло в самое сердце мрака. — Прочь из этого мира — во веки веков!
Лицо проступило отчетливее — острые лисьи черты, когда-то внушавшие ему такой страх, — и Сажерук натравил огонь на холод. Пламя вонзалось в тьму, как сотни мечей, выписывавших имя «Баста», и ночной кошмар снова завопил, а в его глазах пробудилось воспоминание. Он выл долго и протяжно, а его очертания растекались, как пролитые чернила.
И вот он растворился в темноте, рассеялся, как дым. Остался лишь холод, но и его сожрал огонь, а Сажерук упал на колени и почувствовал, как уходит боль, пережившая даже смерть. Ему хотелось, чтобы Фарид был сейчас рядом, хотелось так, что на мгновение он забыл где находится.
— Отец? — донесся сквозь огонь голос Брианны. Называла ли она его так когда-нибудь? Да, когда-то давно. Но был ли он тогда тот же, что теперь?
Горячими руками он раздвинул прутья решетки. Огонь полыхал в нем так жарко, что он боялся дотронуться до Брианны. Послышались шаги, тяжелые, торопливые шаги, спешащие на вопли ночного кошмара. Но темнота поглотила Сажерука и Брианну раньше, чем солдаты добрались до клетки и стали озираться в напрасных поисках черного стража.
Другая сторона
Она вырвала из книги страницу и разодрала ее надвое.
Потом целую главу.
И скоро не осталось ничего, кроме обрывков слов, разбросанных у нее между ног и вокруг. (…)
Что хорошего в словах?
Это она сказала уже вслух — освещенной оранжевым комнате.
— Что хорошего в словах?
Черный Принц был еще у Роксаны в больничном гнезде. Она накладывала шину на его раненую ногу, чтобы он мог идти. Идти до самого Озерного замка.
— У нас есть время, — сказала Мегги, хотя сердце ее рвалось туда немедленно. — Мо, конечно, управится с новой книгой не быстрее, чем тогда во Дворце Ночи.
Черный Принц собирался взять на помощь Перепелу почти всех своих людей. Но не Элинор и Мегги.
— Я обещал твоему отцу, что вы с матерью останетесь в безопасном месте, — сказал он. — За Резой я не уследил, но за тобой постараюсь. А ты разве не обещала ему того же?
Нет. Не обещала. И потому пойдет с ними. Хотя у нее разрывалось сердце оттого, что придется оставить Дориа. Он так и не очнулся. Дариус будет пока с ним говорить. И Элинор. А она вернется. Если вернется.
Фарид пойдет с ней, он сумеет вызвать огонь, если в пути станет холодно. Мегги стащила немного вяленого мяса и наполнила водой одну из кожаных сумок Баптисты. Как мог Черный Принц подумать, что она останется здесь, после того как увидела огненные слова? Как он мог подумать, что она оставит отца умирать, будто это совсем другая, не ее история?
— Мегги! Черный Принц ведь ничего не знает о словах! — сказал ей Фенолио. — И уж тем более он не может себе представить, чем занимается Орфей.
Сам Фенолио это знал, но, как и Принц, был категорически против того, чтобы она уходила.
— Хочешь, чтобы с тобой случилось то же, что с матерью? Никто не знает, куда она пропала! Нет, ты должна остаться. Мы поможем твоему отцу по-своему. Я буду писать день и ночь, обещаю тебе. Но если тебя здесь не будет, какой с этого прок?
Остаться. Ждать. Нет. Хватит с нее. Она уйдет тайком, как Реза, и не заблудится… Она по горло сыта ожиданием. Если Фенолио придумает что-нибудь толковое, прочитать может Дариус — великана он тоже наверняка сумел бы вычитать, — а за детьми присмотрят Баптиста и Элинор, Роксана и Фенолио. А Мо там один. Она ему нужна. Она всегда была ему нужна.
Элинор слегка похрапывала. Неподалеку спал Дариус между детьми Минервы. Мегги, тихо пробираясь по скрипучему гнезду, собрала свои вещи: куртку, сапоги и рюкзак, напоминавший о другом мире.
— Ты готова? — У входа стоял Фарид. — Скоро рассвет.
Мегги кивнула — и обернулась, потому что Фарид вытаращился на что-то за ее спиной огромными, как у испуганного ребенка, глазами.
Среди спящих стояла Белая Женщина и смотрела на Мегги.
В одной руке у нее был огрызок карандаша, а другой она требовательно протягивала Фариду свечу — одну из тех, что Элинор прихватила из Омбры. Фарид подошел к ней как лунатик и тихим шепотом зажег фитиль. Белая Женщина обмакнула карандаш в пламя и начала писать на том самом листе бумаги, где Мегги, после того как великан унес Фенолио, безуспешно пыталась сочинить хороший конец для своего отца… Белая Женщина писала долго. Минерва шептала во сне имя своего мужа, Элинор повернулась на другой бок, Деспина тихонько всхлипнула, не просыпаясь, а ветер задувал в щели и грозил погасить свечу. Потом Белая Женщина поднялась, еще раз взглянула на Мегги и исчезла, словно ветер унес ее с собой.
Фарид вздохнул с облегчением и зарылся лицом в волосы Мегги. Но она тихо высвободилась и склонилась над исписанным листом.
— Это можно прочесть? — прошептал Фарид.
Мегги кивнула.
— Пойди к Черному Принцу и скажи, что он может поберечь свою ногу, — тихо сказала она. — Мы все остаемся здесь. Песнь о Перепеле дописана до конца.