Из юных солдат Виоланты в живых осталось чуть больше десятка. Они отыскали их в подземных застенках. Зато солдаты Змееглава исчезли все до одного, как и Белые Женщины. На берегу остались пустые палатки, черная карета и несколько бесхозных лошадей. Якопо уверял, что рыбы-людоеды, которых развел его прадед, вынырнули из воды и сожрали несколько человек, бежавших по мосту. Ни Виоланта, ни Волшебный Язык ему не поверили, но Сажерук вышел на мост и нашел на влажных камнях несколько переливающихся чешуек размером с липовый лист. Поэтому они покинули Озерный замок по туннелю, через который проник Свистун.
Когда они вышли на берег, шел снег, и замок у них за спиной скрылся за хороводами снежинок, словно растворившись в белизне. Вокруг было так тихо, будто все слова иссякли и все, что можно было рассказать в этом мире, рассказано до конца. Сажерук нашел следы Орфея в замерзшем прибрежном иле. Волшебный Язык посмотрел на лес, к которому они вели, словно все еще слышал внутри голос Орфея.
— Я предпочел бы знать, что он мертв, — тихо сказал он.
— Очень разумно, — заметил Сажерук. — Но с этим мы, к сожалению, опоздали.
Он искал Орфея после того, как погиб Свистун, но Четвероглазого уже и след простыл, как и Пальчика. Мир казался таким светлым в это холодное утро и у всех у них было так легко на сердце! Но тьма осталась и еще расскажет свою часть истории.
Они поймали лошадей, брошенных людьми Змееглава. Волшебный Язык торопился, несмотря на слабость от ран. «Давай спасем хотя бы наших дочерей».
— Черный Принц наверняка позаботился, чтобы с Мегги ничего не случилось, — сказал Сажерук, но тревога на лице его товарища не рассеялась.
Они ехали молча, погруженные каждый в свои мысли и воспоминания. Тишину нарушал только требовательный голосок Якопо:
— Есть хочу! Пить хочу! Когда мы приедем? Как ты думаешь, Зяблик поубивал детей и разбойников?
Виоланта всякий раз отвечала ему, хотя порой невпопад. Озерный замок сблизил их общим страхом и общим страданием, но главным было, конечно, то, что Якопо осуществил задуманное матерью. Змееглав был мертв. Хотя Сажерук был уверен, что Уродина до конца дней не избавится от тени отца, и она, вероятно, тоже это знала.
Волшебный Язык тоже не избавился от Перепела. Сажеруку порой казалось, что тот едет рядом с ними, и он в который раз спрашивал себя: может быть, это просто две стороны одного человека? Как бы то ни было, переплетчик любил этот мир не меньше, чем разбойник.
Реза высыпала остатки семян в озеро, но ласточка вернулась в первую же ночь, когда они устроили привал под деревом с мохнатыми желтыми цветами на голых ветках. Она превратилась во сне и взлетела на цветущие ветки, где лунный свет серебрил ее крылья. Увидев ее там, Сажерук разбудил Волшебного Языка, и вместе они дожидались под деревом, чтобы ласточка с наступлением утра слетела вниз и превратилась в женщину.
— Что будет с ребенком? — испуганно спросила она.
А Волшебный Язык ответил:
— Ему будут сниться полеты.
Как переплетчику снился разбойник, а разбойнику — переплетчик, так и Огненному Танцору — языки пламени и комедиантка, умеющая плясать, как они. Может быть, этот мир был на самом деле соткан из грез, а старик лишь облек их в слова.
Реза расплакалась, когда они добрались до пещеры и нашли ее пустой. Но Сажерук обнаружил перед входом нарисованную углем птицу — знак Силача. Под знаком был закопан рисунок, который Дориа, очевидно, предназначал для старшего брата. Сажерук слыхал когда-то о таком дереве с человеческими гнездами, но своими глазами не видел.
Им понадобилось два дня, чтобы его отыскать. Сажерук первым увидел великана. Он схватил под уздцы лошадь Волшебного Языка, а Реза в страхе прижала руку к губам. Зато Виоланта смотрела на великана восторженно, как ребенок.
Великан держал на ладони Роксану, как будто она тоже превратилась в птицу. Брианна побледнела, увидев мать между огромными пальцами. Сажерук соскочил с коня и направился к великану.
Между его огромными ногами стоял Черный Принц со своим медведем. Хромая, он тронулся Сажеруку навстречу, и вид у него был невероятно счастливый.
— Где Мегги? — спросил Волшебный Язык, тоже обнявшись с Принцем.
Баптиста показал наверх, на гнезда.
Сажерук никогда не видывал подобного дерева, даже в самых диких глубинах Непроходимой Чащи. Ему хотелось тут же вскарабкаться по стволу к гнездам и веткам, на которых, как птицы, сидели женщины и дети.
Мегги окликнула отца, и Волшебный Язык кинулся ей навстречу. Она спустилась со ствола по канату так ловко, словно всю жизнь жила на деревьях. А Сажерук обернулся и посмотрел вверх, на Роксану. Она что-то шепнула великану, и он так осторожно опустил ее на землю, словно боялся разбить. «Только бы никогда больше не забывать ее имени», — думал Сажерук. Он попросит огонь выжечь эти буквы в его сердце, чтобы даже Белые Женщины не могли их смыть. Роксана. Сажерук обнял ее, а великан смотрел на них хамелеоньими глазами, в которых, казалось, отражаются все краски мира.
— Оглянись, — шепнула ему Роксана.
Сажерук увидел, как Волшебный Язык обнимает дочь и утирает слезы с ее лица, как Книгожорка бежит к Резе — она-то откуда тут взялась, во имя всех фей? — как Туллио уткнулся мохнатым лицом в юбку Виоланты, как Силач едва не задушил Волшебного Языка в объятиях… и…
Фарид.
Он стоял, раскапывая босой ногой свежевыпавший снег. Обуви он по-прежнему не носил, зато, кажется, подрос.
Сажерук шагнул к нему.
— Ты, я вижу, хорошо заботился о Роксане, — сказал он. — А огонь тебя слушался, пока меня не было?
— Он всегда меня слушается! — Да, мальчик повзрослел! — Я сразился с Коптемазом.
— Надо же!
— Мой огонь сожрал его огонь.
— Правда?
— Да! Я залез на плечо великана и оттуда поливал его огнем. А потом великан сломал ему шею.
Сажерук невольно улыбнулся, и Фарид улыбнулся в ответ.
— А ты… Ты теперь снова уйдешь? — Юноша оглянулся с такой тревогой, словно Белые Женщины уже дожидаются у него за спиной.
— Нет, — ответил Сажерук и снова улыбнулся. — Пока нет, наверное.
Фарид. «Пусть огонь выжжет в моем сердце и это имя, — думал Сажерук. — Роксана. Брианна. Фарид. И конечно, Гвин».
Омбра
Что, если этот много лет знакомый путь
Вдруг решит не вести больше к дому, а пойдет зигзагами
Как хвост воздушного змея, просто и бесцеремонно!
Что, если его гудроновая кожа
Была лишь длинным рулоном ткани, Которую разматывают, и она приспосабливается по форме
К тому, что похоронено под ней?
Что, если он сам направит себя, куда захочет, В незнакомые места, через горы.
На которые вдруг придется взбираться.
Кто отказался бы тогда идти с ним?
Кто не хотел бы знать, чем кончится сказка.
Или куда приведет дорога?
Когда Черный Принц привел детей обратно в Омбру, зубцы городских стен были покрыты снегом. Женщины забрасывали его тряпичными цветами. Над башнями снова реял герб со львом, но теперь его поднятая лапа опиралась на книгу с пустыми страницами, а грива была огненная. Зяблика не было. Он сбежал от великана не в Омбру, а прямо во Дворец Ночи, в объятия сестры, а Виоланта под покровом ночи вернулась в свой замок, чтобы принять власть над городом и подготовить его к возвращению детей.
Мегги с Элинор, Дариусом и Фенолио стояли на площади перед воротами замка, когда матери снова обняли сыновей и дочерей, а Виоланта со стены благодарила Черного Принца и Перепела за их спасение.
— Знаешь что, Мегги? — прошептал Фенолио, пока Виоланта раздавала женщинам запасы с дворцовой кухни. — Может быть, Уродина влюбится теперь в Черного Принца? Он ведь был Перепелом, пока не появился твой отец, а Виоланта все равно была влюблена больше в роль, чем в человека!
Ах, Фенолио! Он снова стал прежним. Великан возродил его уверенность в себе, хотя сам давно ушел обратно в свои горы.
Перепел не приехал с ними в Омбру. Мо остался с Резой на одиноком хуторе, где они жили прежде.
— Перепел возвращается туда, откуда пришел, — сказал он Принцу, — в песни комедиантов.
Их теперь распевали повсюду — про то, как Перепел и Огненный Танцор вдвоем победили Змееглава и Свистуна со всем их войском…
— Баптиста, пожалуйста, — сказал Мо, — сочини хоть ты песню про то, как все было на самом деле. Песню про всех, кто помогал Перепелу и Огненному Танцору. Про ласточку и про юношу.
Баптиста пообещал сочинить такую песню, но Фенолио покачал головой:
— Нет, Мегги такого никто петь не будет. Людям не по душе, когда их герои нуждаются в помощи, тем более от женщин и детей.
Вероятно, он прав. Возможно, и Виоланте поэтому нелегко придется на троне Омбры, хотя сегодня горожане приветствуют ее радостными криками. Якопо стоял рядом с матерью. Сходство мальчика с покойным отцом стало разительным, но Мегги он больше напоминал своего мрачного деда. Сердце у нее содрогалось при мысли, с какой легкостью он обрек его на смерть, хотя это было спасением для Мо.
По другую сторону Непроходимой Чащи теперь тоже царствовала вдова, оберегающая престол для сына. Мегги знала, что Виоланта ожидает войны, но сегодня никому не хотелось думать о подобных вещах. Этот день был посвящен вернувшимся детям. Все до единого были целы и невредимы, и комедианты пели об огне Фарида, о дереве с гнездами и о великане, который таинственным образом спустился с гор в самый нужный момент.
— Я буду скучать по нему, — прошептала Элинор, когда он скрылся между деревьями.
Мегги чувствовала то же самое. Она никогда не забудет, как отражался Чернильный мир в его коже, и как он удалился легкой походкой, огромное доброе дитя.
— Мегги! — Фарид протиснулся к ней через толпу женщин и детей. — Где Волшебный Язык?
— С мамой, — ответила она и с удивлением почувствовала, что сердце у нее не забилось быстрее при его появлении. Когда это успело произойти?