— Есть такая штука — физиогномия. У меня раньше неплохо получалось. Не в обиду тебе будет сказано, но из твоего рассказа выходит, что она — самая обычная девчонка. Взбалмошная, эгоистичная, не слишком умная, а порой еще и вредная. Как и все они. И, прости, но ей абсолютно начхать на тебя.
Я взрываюсь:
— Да что ты вообще понимаешь в этом!
— Ну, хотя бы то, что хорошие люди так не расстаются. Она должна была объясниться с тобой по-человечески.
— Думаешь, мне было бы легче? — саркастически усмехаюсь я.
— Нет. Но сейчас разговор не о тебе, а о ней. Она должна была поговорить с тобой, — уверенно повторил он. — Вот представь, что ты встретил другую девушку. Как бы ты поступил по отношению к своей бывшей подруге? Наверняка не так, как она с тобой.
— Не могу я этого представить, потому что не могу вообразить на месте Лары «другую девушку».
— Тю! Не верю!
— Твое право, не хочешь — не верь.
— А ты все-таки попробуй, — не отстает Ярик. — Гипотетически. Представь хотя бы первую красавицу класса.
Я сердито смотрю на эту надоедливую толстую малявку, которая уже порядком достала меня. Что этот парень возомнил о себе?
— Напрягись. Ну пожа-а-алуйста, — тянет он.
Вот ведь прилип! Я честно перебираю в голове знакомых девчонок, в памяти мелькают миловидные, симпатичные и даже красивые лица, только все они и в подметки не годятся Ларе… Я уже хочу объявить Ярику, что эксперимент провалился, но тут перед глазами неожиданно возникает темноволосая незнакомка из церкви. Пожалуй…
— Вот! Вот! — кричит Ярик, вскочив с пылесоса и тыча растопыренной пятерней мне в лицо. — Только не говори, что сейчас не вспомнил кого-то достойного!
— Да я ее совсем не знаю, — отнекиваюсь я. — Видел мельком в одном месте, почему-то запомнилась…
— Во-о-от… — глубокомысленно тянет он.
Ну и что он хотел сказать этим своим «во-о-от»? Что в мире есть и другие девушки? Соглашаться мне не хочется, а возражать и спорить нет ни сил, ни желания.
— Что во-о-от? — передразниваю я его. — Тоже мне, психолог. Штаны сначала подтяни.
— Психолог, — кивает он и это звучит безрадостно, как если бы ему совсем не хотелось быть этим профессионалом. — Профессионал. Насмотрелся я на то, как не надо отношения строить с любимым человеком. На всю мою будущую жизнь хватит. Если, конечно, в моей жизни вообще такой человек встретится. И если вообще эта самая жизнь будет.
Ярик вертит в руках пустую картонную коробку, забытую на полке, затем швыряет ее в дальний угол каморки.
— Я, можно сказать, из-за этого сюда и попал, — нехотя говорит он.
— А ты вообще давно здесь?
— Порядком.
— Ну а тебя как угораздило?
Ярик не торопится с ответом. С размаха он поддает ногой валяющуюся на полу тряпку, и она летучей мышью планирует в другой конец чулана, затем усаживается на пол. Я умащиваюсь рядом на перевернутом ведре и приготавливаюсь слушать.
Ярик появился на свет, что называется, с серебряной ложкой во рту. Даже с золотой. Мало кому так повезло с родителями, которые были людьми состоятельными и состоявшимися. Они хотели, чтобы их долгожданный отпрыск оказался не пустым прожигателем папиных миллионов, а оставил в жизни заметный след. Какой оставляет после себя ни много, ни мало гений. Да-да, родители хотели видеть Ярика гением, призванным перевернуть мир. В хорошем смысле этого слова, конечно.
А что значит гений? Это генетика, помноженная на воспитание. Наследственность не подкачала, поэтому родители полностью сосредоточились на педагогике.
С первых дней жизни малыша окружали лучшие врачи, к которым вскоре подтянулись лучшие психологи и специалисты по раннему развитию. В год Ярик уже знал буквы и пробовал читать. В три совершил свою первую поездку по музеям Италии. Почему Италии? Да потому что Эрмитаж и Русский музей им уже были осмотрены от подвала до крыши.
В четыре года Ярик разговаривал на трех языках, знал основы комбинаторики, различал на слух Моцарта от Чайковского и на глаз Рафаэля от Леонардо. В пять мог поддержать беседу с доцентом философии. Познаваем ли мир? Что есть человек? Почему пал Карфаген? На любой из этих вопросов у малыша имелось собственное мнение.
В отличие от большинства семей, которые всячески стремятся выставить напоказ достижения своего ребенка, родители Ярика подобным не страдали. Нельзя сказать, что они не гордились успехами своего отпрыска. Гордились, и еще как. Но при этом справедливо считали, что демонстрация талантов пользы малышу не принесет, зато вызовет ненужную зависть у окружающих.
Маленький Ярик как губка впитывал в себя все премудрости. Он ни в чем не знал отказа. Стоило ему сказать, к примеру, «хочу научиться кататься на лошадке», как тут же находилась и конюшня, и тренер, и та самая лошадка.
Идиллия подошла к концу, когда Ярику исполнилось шесть с половиной лет. То ли мама решила, что сын уже достаточно вырос, и она может часть времени уделить карьере, то ли просто подвернулось предложение, от которого она не смогла отказаться, — Ярик этого так и не узнал. Но мама — некогда весьма успешная модель и актриса — вдруг засобиралась на съемки. Папа был резко против. То ли не был уверен в маме и подозревал, что она не устоит перед обаянием какого-нибудь киношного красавца, то ли таил за пазухой иную причину — малыша никто не посвятил в подробности. Но родители, доселе жившие душа в душу, начали ссориться. Мама все-таки уехала, а обиженный папа принялся искать утешение в «Леро» тридцатипятилетней выдержки.
Когда мама вернулась, папа подарил ей охапку роз и устроил грандиозный скандал.
Потом были другие роли и поездки. «Леро» сменил «Мартель», а затем и до «Русского стандарта» дело дошло. Не надо быть пророком, чтобы предугадать, чем все закончится. Естественно, мама решила уйти. Естественно, вместе с Яриком. И, естественно, папа был категорически против.
Ярик плохо помнил этот период. И совсем не помнил тот злополучный день, когда мамы не стало. Хотя откуда ему помнить — занятия, тренировки, экскурсии никто ведь не отменял. Лишь спустя несколько лет он нашел в Интернете информацию о том трагическом вечере — журналисты изрядно потоптались на костях его семьи.
Родители поссорились в очередной раз, мама уехала, а папа бросился ее догонять. То ли потому что не все ей высказал, то ли просто хотел вернуть. Но внутри папы поехали еще и полбутылки «Мартеля», которые помешали ему справиться с управлением, но помогли столкнуть мамину машину в кювет. Мама погибла, а папа отправился в места весьма отдаленные корить себя и скорбеть о любимой.
Ярик же оказался в самом эпицентре борьбы за опекунство в лице двух бабушек и прочих родственников с обеих сторон. Уступать не хотел никто. Каждая сторона считала, что только она достойна заботиться о малыше и, соответственно, распоряжаться свалившимся на него наследством. В ход шли кляузы и доносы в органы опеки и прокуратуру. Стоило суду присудить опеку над Яриком одной стороне, как тут же вторая бросалась оспаривать это решение, подав встречный иск и спустив целую свору кровожадных адвокатов на соперника. Ярик, как вещь, изымался и передавался из рук в руки. Закончилась же эта чехарда с опекунством для Ярика крайне печально — детским домом. В то время ему было всего девять лет.
Большего стресса, чем попасть в детский дом из тепличных условий большого особняка, мальчик не мог себе представить. Примерно тогда он научился уходить к маме — в странный, вымышленный, а, может, и где-то реально существующий мир.
Он оказывался в красивом парке, где на залитой солнцем скамейке его ждала улыбающаяся мама. Они гуляли и разговаривали о всякой всячине. Играли в пятнашки, бегая по ярко-зеленой траве и прячась за пышными кустами с большими белыми цветами. Купались в речке или озере — он так и не понял, чем являлась эта обширная водная гладь. Иногда им встречались другие люди — всегда улыбчивые и доброжелательные. Но, главное, в этом мире всегда была мама. Когда наступало время прощаться, мама целовала Ярика в лоб и грустно улыбалась. Ярик часто спрашивал ее, нельзя ли ему здесь остаться навсегда. Но мама качала головой, и он возвращался в ненавистный мир жестокости и лишений.
Ярик забросил книги и учебу, растолстел, его вообще ничего не интересовало, он только и ждал, когда сможет оказаться «там».
Когда об этих отлучках «в сказку» узнали в детдоме, то тут же решили избавиться от странного ребенка. Заручившись поддержкой обеих бабушек, Ярика поместили в клинику, откуда его и забрал господин Граветт.
— Я уже почти год тут, — закончил Ярик свое повествование.
— В детском доме было настолько плохо? — спросил я.
— Я почти ничего не помню, — взъерошил волосы мальчик. — Мне объяснили, да и сам нашел в Интернете — у меня сработал механизм вытеснения. Это когда с ребенком происходят настолько страшные события, что мозг отказывается их воспринимать и замещает приятными воспоминаниями.
— Неужели совсем ничего не помнишь? — удивился я.
Ярик засопел и нехотя пробурчал:
— Посвящение помню.
— Расскажи, — попросил я.
Мальчик вновь засопел. Мне показалось, что он ищет предлог, чтобы отказаться — так долго он молчал — но он вдруг заговорил.
В детский дом Ярик попал зимой. Старожилы новичка не приняли — слишком уж он отличался от них. Его обижали, задирали, придумывали всевозможные унизительные каверзы. Ярик молча терпел, справедливо полагая, что когда-нибудь местной шпане надоест бить в пустые ворота. И такой день наступил — в летнем лагере. Именно тогда детдомовские авторитеты предложили новичку пройти испытание. Если пройдешь, станешь одним из нас, сказали ему.
Ярик понимал, такой шанс упускать нельзя, каким бы ни было это испытание. Если он не выдержит, то навсегда останется изгоем.
«Что за испытание?», — спросил он.
Ухмылки прорезали лица мальчишек.
«В полночь пробраться в особняк Дракулы и пробыть там час», — ехидно улыбаясь, ответили ему.
Особняк Дракулы — так детдомовцы называли старый заколоченный деревянный дом неподалеку от лагеря. Перед сном, дети рассказывали про него всякие страшилки. К примеру, что бывший хозяин этого дома зарубил жену топором, после чего повесился. Что теперь там живет приведение. Что хозяин дома оживает после полуночи и рыскает по ночам в поисках новых жертв. В другом варианте этой истории сначала хозяин дома замучил в подвале несколько человек, а уже потом его убила жена. Конечно, Ярик не верил в эту чепуху, поэтому легко согласился. Впрочем, он согласился бы в л