– Что – «если он»? Пойдет в милицию? Решит все рассказать?
Настя испуганно кивнула.
– Ему никто не поверит. Видела бы ты его!… Он полный псих. К тому же – если человек спасал себя, и прятался четыре года – он и дальше будет жалеть свою шкуру. – Сеня категорически покачал головой: – Не пойдет он ни в какую милицию.
– И ты?… – вглядываясь в бледное лицо Арсения, спросила Настя. – Ты не станешь мстить?… Никому?…
– Кому мне мстить? – криво усмехнулся Арсений. – Твоей матери? Но это же твоя мать… И бабушка моего сына. Уж я-то… Я точно никогда никому ничего не скажу. Никогда.
И тут с Настей случилась настоящая истерика.
Мрак за окнами казался ей в тот момент продолжением мрака, царящего в ее душе. И чудилось, что теперь так бесприютно-черно будет всегда. И никогда не наступит рассвет. Никогда не взойдет солнце.
Она слишком многое перенесла за сегодняшний день. Слишком о многом узнала.
Весь ее мир – пусть несовершенный, но удобный, комфортный – разлетелся на осколки. Она столько лет приспосабливалась к нему, выстраивала его под себя, пользовалась им, а теперь…
Теперь вся ее жизнь, казалось, взорвалась – и погребла ее под лавиной черных обломков. Близкие для нее люди, и формально, и по крови – Эжен, мать – оказались мерзавцами, предателями, убийцами… Это было настолько страшно и гадко, как если бы они оба, и Эжен, и мать, в одночасье превратились в мерзких, скользких, отвратительных тварей.
И еще: несмотря на то, что она выкрикивала, что не верит, не может поверить, что главной преступницей оказалась ее мать – в глубине души она понимала: именно мать могла совершить это убийство. Самое страшное из существующих преступлений – убийство собственных матери и отца.
Именно она – могла: ровная, спокойная, не знающая жалости ни к кому, кроме себя. Не сострадающая никому, кроме себя.
У матери – каким-то чутьем понимала Настя – наверное, могла бы дрогнуть рука, когда бы ей пришлось убивать родителей – самой… Вот тогда бы она, пожалуй, отступилась. Но, наверное, отступилась бы не из-за любви или жалости. Отступилась бы из-за врожденной брезгливости. Из-за страха испытать слишком сильные эмоции. Перепачкаться в крови…
А убить чужими руками… Составить заговор… Найти исполнителя… Придумать ему алиби и навести милицию на ложный след… И подставить другого человека – ненавистного зятя, Арсения… Все это мать, настоящая Мария Медичи, вполне могла исполнить…
И она – исполнила.
В этом у Насти теперь не было никаких сомнений.
Оттого, что Настя сразу поверила в вину матери – и не только потому, что неоспоримыми и безоговорочными оказались доказательства, добытые Сеней – но и оттого, что она слишком хорошо знала материн характер – на сердце у Насти стало еще тоскливей, еще горше.
И Настя расплакалась – беззвучными, злыми рыданиями. Все ее тело содрогалось.
Но рядом был Арсений. И он легонько, ласково держал ее за плечи. И шептал что-то бессвязно-утешающее, и она чувствовала теплоту его рук – и в глубине души понимала, что горе ее глубоко, но все-таки не беспросветно. Что у нее есть он, Сеня. И есть сыночек, спящий сейчас в соседней комнате, и эти два человека – рядом, и они всегда будут с ней, и не дадут ее жизни превратиться в полный мрак.
И где-то, в самой глубине души она ощущала тепло – словно там нарождалось новое солнце: еще не вставшее над горизонтом, но обещавшее рано или поздно взойти – и расцветить новыми яркими красками всю ее жизнь.
Эпилог
Николенька опередил швейцара – сам распахнул перед Настей дверь. И гардеробщика отогнал: лично помог маме снять пальто. «Моя кровь! – гордо подумала Настя. – Порода!»
Николенькин день рождения они решили отметить в ресторане. В хорошем.
– А почему не дома? – удивилась Настя.
– А потому что не хочу я, чтобы ты весь день возилась на кухне, – сказал муж. – Ты должна быть отдохнувшей, молодой и красивой.
Николенька папу, разумеется, поддержал:
– Конечно, мам! В ресторане – прикольней. И торжественней. Восемнадцать лет все-таки. Дата!
– Да кто бы возражал! – воскликнула Настя. – А в какой ресторан мы пойдем?
– В самый лучший! – хором ответили папа с сыном.
А Настя радостно подумала: «Счастливая я! Многих ли женщин их мужчины водят в самые лучшие рестораны?!»
…Настя с сыном заглянули в зал. Там было пусто. Только сияли идеальной сервировкой столы.
– А папа, небось, в пробке стоит, – предсказал Николенька. – Или нет, не стоит: включил дальний свет и несется по встречной.
– Николай, прекрати! – цыкнула на сына Настя.
– Или вызвал вертолет и сейчас запрашивает посадку на Красной площади! – продолжал балагурить Николенька. – Ну и ладно. Давай садиться. Ты мне пока все будешь рассказывать. Интересно ведь!
…Пока шли к ресторану, Настя рассказала сыну только про Сеню-десятиклассника, абитуриента, первокурсника. Хватит с него пока и этого. Тяжелый, неприятной правды о семье знать ему совсем не обязательно. Узнает когда-нибудь – но потом, много позже…
Хлопнула входная дверь. У входа в зал стоял Сеня, слегка постаревший – по сравнению с теми временами. Немного усталый. Но глаза – такие же озорные, беззаботные, шалые.
Он быстрым шагом прошел к их столику:
– Извиняйте, дамы и господа. Заторы! Еле пробился! И с голоду умираю!
Официант, расслышавший последнюю фразу, кинулся к их столику со всех ног. А Настя блаженно вытянулась в удобном кресле.
«Все-таки отравлена я красивой жизнью. Отравлена до мозга костей».
Арсений наклонился и вытащил из-под стола огромный букет роз. Очевидно, заранее договорился с администратором ресторана…
– Поздравляю тебя, моя королева.
Он подал букет Насте.
– И тебя, мой сын, поздравляю. – Сеня протянул Николеньке запечатанный конверт из плотной бумаги. – Только, чур, до конца вечера не открывать. И вина не пить. Тогда сможешь воспользоваться подарком сегодня же.
– Ой, папа!… – завопил Николенька. – Я понял! Понял! Спасибо!… – сын бросился отцу на шею. – Какая она?! – затормошил он Арсения. – Ну, скажи, какая?!
– «Запорожец», – отшутился Сеня.
– Нет правда?! Ну, скажи, ну!… Пожалуйста!…
Официант немедленно забрал у Насти букет: «Я поставлю его для вас в воду». Настя украдкой улыбнулась. Глядя на взбудораженного сына, она поняла, что отцовский подарок заставит его напрочь забыть о ее рассказе и о прошлом их семьи… «Но когда-нибудь, – подумала она, – Николенька снова вернется к этой теме… Ну, что же – вернется так вернется… Тогда – продолжение следует…»
Видно, также считал и Николенька. Он сказал, продолжая прерванный разговор:
– Меркантильная ты, мамуль. И избалованная. Подумаешь, съемная квартира!
– О чем это вы? – удивился Сеня.
– Да я рассказала Николеньке… помнишь, мы же договаривались – рассказать ему все – на восемнадцать лет. – Она многозначительно посмотрела на мужа.
А Николенька продолжал гнуть свое:
– Ну и подумаешь, что ободранная. Ну, с тараканами. Зато, – сын сладко улыбнулся, – зато – почти своя! Как это там вы в ваше время говорили? «Чистый флэт на найт»?
Арсений не удержался – фыркнул. Настя шутливо прикрикнула на сына:
– Николай! Я тебе – о серьезных вещах рассказываю! А у тебя – одно на уме. Флэт… на найт…
– Ну, мам… – пробасил сынуля. – Нам же с Ксюшкой надо где-то встречаться!
– Вырос, – констатировал Сеня.
– Вырос, – согласилась Настя.
А Николенька вкрадчиво сказал:
– Раз вырос – давайте вина наконец закажем. Винище тут – зашибенное!
– А ты откуда знаешь? – подозрительно спросила Настя.
– В меню ж написано! – снисходительно буркнул сын. – Бордо. Божоле. Каберне Совиньон.
– Ладно, – согласился Арсений. – Возьмем бутылку. Только ты, Николенька, особо не налегай. А то похмелье будет.
Сын снисходительно посмотрел на папу. На хитрой физиономии читалось: «Да разве с таких доз похмелье бывает?!» Но вслух он покорно произнес:
– Хорошо, я чуть-чуть. Действительно, мне в институт завтра…
Официант заказу обрадовался – французские вина стоили отнюдь не дешево. Наполнил бокалы. Неслышно отошел.
Челышевы чокнулись:
– Ну, за тебя, Коленька. За твои восемнадцать, – растроганно сказала мама.
– Хороший у меня вырос сын, – гордо провозгласил папа. – Красавец. Умница.
– Ну вы смешные, ей-богу, – смутился Николай. – Развели сюсюканье… Впрочем, что от вас еще ждать? Не жизнь у вас – а сплошная мыльная опера. «Санта-Барбара» на российских просторах.
– Да, любовный сериал, – усмехнулась Настя. – Двести двадцать восемь серий.
– А когда следующая будет? – лукаво спросил сын. – Про то, как вы дальше жили? Все прочие годы? С восемьдесят девятого по ноль-ноль-третий?
– Продолжение следует, – улыбнулась Настя.
– Н-да, никогда бы не подумал… – протянул сынуля. – А глянешь на вас – с виду такие обычные…
– …Обыватели, – закончил его мысль Арсений.
– Тавтология, – заклеймила Настя. – «Обычный» и «обыватель» – слова с одним корнем.
– Пардон. Университетов не кончал, – привычно отбился Сеня.
– Так ты что, папуль? – изумился сын. – Так и остался без диплома? А кто мне в десятом классе мозги компостировал, что без высшего образования – никуда?!
Сеня скривился:
– Конечно, никуда… Но у меня ж была судимость… И только потом…
Николенька восхищенно посмотрел на отца и перебил:
– Ты так спокойно об этом говоришь. В смысле – о судимости. Слушай, а почему у тебя татуировки нет? Вон, Темка из тридцатой квартиры с зоны пришел – весь разрисованный!
– Только татуировок ему и не хватало! – строго сказала Настя. – И так набрался там опыта. Представляешь – однажды марухой меня назвал!
– Маруха? А кто это? – развеселился сын.
– То же самое, что и марьяжница, – серьезно сказал отец. – Ну, подруга, пассия…