Рассовав горсти мелочи в карманы (сто граммов кофе стоили ровно два рубля) и надев тулуп, Сеня выкатился из кабинета. Настроение почему-то было чертовски радостным.
В то же самое время, как Арсений Челышев шел по улице Двадцать пятого Октября к ГУМу, менее чем в километре, на Старой площади, начинался внеочередной Пленум Центрального Комитета партии.
Егор Ильич Капитонов занял свое место – вдалеке от сцены, на одном из последних рядов. Он был лишь кандидатом в члены ЦК КПСС, и избрали его совсем недавно – года не прошло. Потому и место его в зале пленумов ЦК находилось чуть не на галерке. Сдержанно, сохраняя скорбное выражение на лице, Егор Ильич поздоровался с соседями по креслам. Обменялся кое с кем крепким партийным рукопожатием.
Легкий гул разносился по залу – гул от многих мужских голосов. Но, в отличие от театральной премьеры, он был не предвкушающий, радостный, а тяжелый, хмурый. Ни смешка, ни шутки, ни тени улыбки. Не положено. Люди обменивались рукопожатиями, хлопали сиденьями стульев, садились – и с каждой минутой звук становился все тише, тише, тише… И, наконец, замер совсем.
Егор Ильич сидел, откинувшись на спинку, полуприкрыв глаза. От волнения слегка посасывало под ложечкой. В коридорах, кулуарах носилось, что уже все решено. Имя преемника витало в воздухе (хотя при этом никем не произносилось вслух). Егор Ильич ставил на другого и принадлежал к группировке другого. И, кажется, не угадал… Однако он не спешил унывать. «Решили они вчера на Политбюро, но потом могли и перерешить . Сегодня же ночью. Или утром – прямо перед Пленумом. Мало ли у кого появятся дополнительные аргументы . Мало ли кто возьмет да и переметнется в последний момент. Один или тем более два голоса членов Политбюро могут все решить. Главное: кого поддержат армия и Комитет. Вроде бы Комитет за молодого Горбачева, а армия – за старика Романова. Так что… Мало ли… Как это Черчилль о кремлевских интригах говорил? «Схватка бульдогов под ковром». Под ковром оно и есть… И никто ничего не узнает, пока из-под ковра не вылезет довольный победитель…»
В зале было тихо. Сейчас будет объявлено решение , за которое Пленуму останется только проголосовать.
Так кто же? До вчерашнего дня шансы считались равными. Кто? Неприлично молодой Горбачев, нервный ставрополец-провинциал?
Или – ленинградец Романов, твердый, непреклонный, тертый, по-сталински партийный?
Последние два года борьба за верховную власть в стране шла с переменным успехом. Вроде бы Андропов, умирая год назад, завещал свой трон молодому Горбачеву… Но тогда у власти вдруг оказался Черненко. Говорили, что он стал генсеком только потому, что силы Романова и Горбачева в феврале восемьдесят четвертого оказались равны. И Горбачев, когда понял, что ленинградца ему не одолеть, вдруг сам предложил в генсеки компромиссную фигуру Черненко. А его соперник Романов на смертельно больного Черненко согласился. Потому согласился, чтобы, пока тот помирает, успеть перетащить на свою сторону колеблющихся членов Политбюро. Но на то же самое рассчитывал и Горбачев…
Весь этот год «схватка бульдогов под ковром» шла с переменным успехом. Говорили, что если бы Черненко помер в сентябре восемьдесят четвертого – на трон взошел бы Горбачев. А если бы в декабре – первым человеком в стране стал бы Романов… А сейчас?
А, может, сейчас опять, как и год назад, в борьбе за власть случится ничья? Пат? Может, Горбачев с Романовым опять согласились на компромиссную фигуру? И лидером партии и страны станет, например, московский хозяин, маленький человек с лицом больного печеночника, – Гришин?
Гришин весь последний месяц с удовольствием примерял на себя роль генсека. Ездил в больницу к Черненко, и его снимки печатали рядом с фото умирающего властителя во всех газетах… Может, все-таки Гришин?
Или… Или – вдруг выскочит иная компромиссная фигура? Допустим, старейший член ареопага , министр иностранных дел – Андрей Андреич Громыко?
Все сейчас решится. Сейчас. Через минуту-другую.
Решится, каким на все ближайшее время станут Политбюро и ЦК.
И вся партия, и вся страна.
И весь мир.
Тишина в зале пленумов стала в буквальном и переносном смысле гробовой. И ровно в тот момент, когда молчание достигло крайней точки, из двери президиума стали выходить на сцену – быстро, но вместе с тем горестно и сдержанно, – члены Политбюро. Все они были одеты в черные костюмы. Все имели уныло-скорбный вид.
Но уже по тому порядку, в котором они выходили, по выражению их лиц (которое волей-неволей проступало сквозь обязательную скорбь), все стало ясно.
И Егор Ильич Капитонов сразу все понял. В выражении лица Горбачева, идущего первым, он нашел ответ на главный, волнующий его (и всю страну), вопрос: «Кто?»
Сеня попал в типографию только к пяти. На душе было гадостно: день прошел бездарно, неправильно, бестолково…
В животе плескался стакан крепчайшего кофе. А сверху – два стакана противнейшего портвейна «Агдам». И еще – коньяк. А потом, чтобы протрезветь, снова кофе.
Официально о кончине еще не объявляли. Однако «сарафанное радио» сработало безошибочно. Все вокруг уже знали, что генсек помер. Никому и в голову не приходило (как это было после недавней кончины Брежнева) даже изображать скорбь. Наоборот, царило радостное, немного возбужденное веселье. Тут же появился передаваемый из уст в уста анекдот:
– От чего умер Черненко?
– В Кремлевскую больницу пробрался шпион и выстрелил в упор. Упор упал.
Сене почему-то было не смешно.
В типографии, в комнатке выпускающей бригады, по стенам висели сверстанные газетные страницы. С первой полосы обведенный траурной рамкой скорбно взирал огромный портрет новопреставленного руководителя. Рядом напечатали информационное сообщение о кончине.
«Как быстро все сделали, – радостно мелькнуло в голове у Арсения. – Эдак я домой и к семи успею».
Он потянулся снять со стены полосу.
– Можешь не читать, – махнул зам ответственного секретаря, тихий встрепанный алкоголик Ермолаев. – Уже пришла «тассовка»: все переверстать. И эмбарго до семи вечера.
«Эмбарго до семи» означало, что раньше, чем в семь вечера, ни телевидение, ни радио передавать полученную информацию не могут. А газеты до того срока не должны подписывать в печать.
– А как будем переверстывать? – спросил Сеня.
– Портрет Черненко ужимаем в два раза: до трех колонок. А рядом точно такого же размера портрет Горбачева. А на месте извещения о смерти Черненко – сообщение, что Пленум избрал Горбачева. Чуешь разницу?
– Чую, – кивнул Сеня.
Еще не похороненный генсек стремительно уменьшался в размерах, а его преемник столь же быстро разрастался.
– Ну, я пошел в цех, – алкогольно-предвкущающе потер ручки Ермолаев. – Гляну, как они там переверстывают.
– С выпускающим много не пей.
– Ты что, как можно: в такой день! – фальшивым голосом воскликнул Ермолаев.
– А я пойду кофейку глотну, пока столовая не закрылась. – И Арсений вышел из комнаты и потопал по длинному издательскому коридору к лифту.
Он и представить себе не мог, что готовит ему судьба в этот день.
Милицию вызвала соседка.
Она увидела приоткрытую дверь в квартиру Капитоновых. Пару раз прокричала, сунув голову внутрь – никто не отозвался. Нажала дверной звонок – опять без толку. В квартире Капитоновых царила нехорошая, в буквальном смысле мертвая тишина…
«Раковая шейка» приехала через пять минут. Дом был не простой, цековский, и поэтому на редкие вызовы, поступающие отсюда, милиция реагировала исключительно быстро.
Дежурный наряд сторожко, вытащив пистолеты, вошел в квартиру Капитоновых.
Огромную темную прихожую осветила лампочка с лестничной площадки.
Хозяйка, Галина Борисовна Капитонова, лежала навзничь в коридоре. Под ней натекла кровавая лужа.
Галина Борисовна не подавала никаких признаков жизни.
– Сержант, вызывай опергруппу, – тихо сказал напарнику немолодой капитан. – И соседям звони.
«Соседями», на милицейском жаргоне, звалось КГБ. А согласно инструкциям, о чрезвычайных происшествиях с людьми такого уровня, как Капитоновы, милиция должна была ставить в известность комитет немедленно.
– А «Скорую»?
– Боюсь, не понадобится. Впрочем, тоже, конечно, звони.
Капитан продвинулся в сторону кухни. Дверь туда была прикрыта. Сквозь полупрозрачное стекло видно: внутри горит свет.
Капитан толкнул дверь.
На громадной, пятнадцатиметровой кухне Капитоновых было непривычно тихо. На столе стояла недоеденная тарелка остывшего супа.
Хозяин квартиры, первый заместитель председателя Госстроя СССР, кандидат в члены ЦК КПСС Егор Ильич Капитонов лежал на полу. Лежал неловко, боком. Одет он был в деловую рубашку с черным полураспущенным галстуком.
На спине Егора Ильича расплывалось кровавое пятно.
Хозяин квартиры был мертв.
Рядом с трупом валялась перевернутая табуретка.
А подле нее на полу лежал нож, послуживший, видимо, орудием преступления.
Лезвие ножа было обагрено кровью.
Настя Капитонова загуляла со своими «мажорами» — это их так Сеня называл. Сам он от пьянок с богатыми однокурсниками старался воздерживаться. Но Насте не запрещал.
Ей было слегка стыдно. Но не от того, что компания вроде бы «отмечала» кончину генсека. А потому, что Сенька, бедняга, – работает и будет работать, судя по всему, до полуночи, а она развлекается и тратит скудные семейные деньги…
В кафе «Московское», куда отправились после занятий, компания не засиделась. Все из-за Тима, зануды: тот выловил из своего мороженого волос. Нет бы выкинуть его незаметно и промолчать – куда там: поднял писк, обличал официантку, требовал жалобную книгу. Нес очевидные глупости: «Да в Лондоне за такие дела кафе разорят, по судам затаскают!» Официантка вяло буркала: «Ну и кати