– Ух-ходи! – простонала она сквозь слезы.
Скрипнуло кресло: Женя встал. Настя заплакала еще горше. И почувствовала на своих плечах его сильные руки. Она дернулась, попыталась освободиться. Женя легко поднял ее – Настя молотила его руками и ногами – и, давя стальными объятиями, перенес на диван.
– Я уйду. Сейчас уйду, – успокаивающе приговаривал он. – Ты только реветь перестань… – И неожиданно добавил: – Бедная моя девочка… Сколько же на тебя навалилось…
От неожиданного участия Настя опешила. Зло выкрикнула сквозь слезы:
– Тебе-то что до меня?!
– Да вроде бы ничего, – усмехнулся он. – Жаль просто. Дед с бабкой – погибли, жениха – посадили, мать родная – последними словами клянет…
Перечисление прозвучало буднично – будто бы Женя читал скучный милицейский протокол. Настя, всхлипывая, спросила (она и не думала раньше, что это ее так волнует):
– А чего… чего мама говорит?
Эжен вздохнул:
– Догадаться нетрудно. Проклинает тот день, когда Егор Ильич пригласил в Москву этого Челышева. Она не сомневается, кто виновен. И твоего Сеню уже приговорила…
– А ты? – неожиданно спросила Настя.
Женя усмехнулся:
– Что – я? Что я об этом думаю? Да если честно, я бы твоего пусика тоже приговорил бы. Даже если убивал не он. Объяснить, почему? Может быть, вспомним, как я в Сочи к тебе прошлым летом приехал? В «Буревестник»?
– Не надо, – поспешно ответила Настя.
Слезы уже высохли, и она начала беспокоиться: пустая квартира, диван, и Женя – сидит на краешке, ласково поглаживает ее по голове. Руки у него – приятные: сильные и в то же время мягкие. И вообще приятно, когда рядом с тобой – утешитель. Хоть какой – утешитель. Только не могут же они так сидеть до утра?!
Настя осторожно высвободилась из-под Жениной руки:
– Спасибо, Жень… Я правда подумаю… Ну, насчет мамы подумаю…
«Ну все, пора бы ему и идти». Но уходить Эжен, кажется, не собирался. Он легко поднялся с дивана:
– Пойду кофе сварганю… Да ты лежи, лежи… Я все найду. Скажи мне только, где турка стоит.
Настя буркнула:
– Турка-то в шкафу. Только кофе нет. Кончился.
Женины брови насмешливо поползли вверх:
– Ай-ай-ай, студентка – и не держит дома кофе! И чай, наверно, у тебя грузинский… Какой нонсенс! Ладно, обойдемся…
– Да я вообще ничего не хочу, – торопливо произнесла Настя.
Женя обрубил:
– Зато я – хочу.
Он снова вернулся к дивану, склонился над ней – и вдруг впился в ее губы наглым, требовательным, жестким поцелуем.
В первые секунды Настя так опешила, что даже не сопротивлялась: будто это не всамделишный поцелуй, а картинка из телевизора. Но Женин язык пробивал ее губы, проникал в рот, извивался, душил… Настя уперлась руками в его грудь, попыталась оттолкнуть – бесполезно. Эжен навалился на нее еще пуще, повалил на диван, придавил своим весом. Настя, уже вполне овладевшая ситуацией, сопротивлялась, как могла: билась, царапалась, лягалась и видела, что Жене становится все сложнее ее удерживать. «Сейчас он опомнится – и уйдет».
Он и вправду на секунду оторвался от ее рта. Но только для того, чтобы сказать:
– Не рыпайся, крошка. Бесполезно!
Она извернулась и со всего маху влепила ему пощечину:
– Ах ты, мразь!
И тут же ее лицо будто плетью ожгло: Эжен вкатил ей ответную оплеуху. В ушах зашумело, Настя услышала, словно сквозь вату, бесстрастный вопрос:
– Еще? Или хватит?
– Я убью тебя! Негодяй!
Он снова влепил ей пощечину – еще крепче первой.
– Я сказал тебе – придержи язычок!
И принялся рвать любимую голубую кофточку, тискать ее грудь, снова давить ее своей тяжестью.
Настя больше не сопротивляла0сь.
А когда все было кончено и Эжен покровительственно сказал ей: «Вот и молодчинка, вот умная девочка!», Настя подумала: «Я могла бы! Могла бы – от него отбиться. Хоть лампой по башке ему ударить, хоть по яйцам со всей силы влупить… Или – пальцем в глаз!..»
Но тем не менее она не отбилась…
…Женя ушел – ни слова на прощанье. А Настя с трудом добрела до ванной и согнулась над мерзкой полуразбитой раковиной.
Наверно, она самая последняя сволочь в мире. Наверно, так поступают только самые гадкие стервы. Но когда тебя тошнит уже месяц подряд, даже к врачу идти не обязательно, и без того – все ясно… И в такой ситуации очень важно, как верно сказал Эжен, не пробросаться.
Женя, конечно, – редкостная сволочь, но он – никогда не оставит своего сына.
«Прости меня, Сеня…»
Примерно в то же самое время, когда Настя в съемной квартире в Измайлове выясняла отношения с Эженом, два человека беседовали в кабинете, выходящем окнами на площадь Дзержинского.
Первый собеседник, Иван Воскобойников, являлся следователем по делу об убийстве Егора Ильича Капитонова и его жены. Он сидел за полированным столом для совещаний. Его визави, хозяин кабинета, стоял лицом к окну и задумчиво глядел на суматошный московский пейзаж.
Вокруг памятника железному Феликсу катились автомобили. Народ колготился у входа в «Детский мир».
– Ты уверен, что убил – парнишка? – тихо спросил начальник, не поворачивая головы от окна. – Что убил этот Челышев?
Следователь скорее догадался, чем расслышал вопрос.
– Думаю, да, – ответил он.
– Какие против него факты? Улики? – обернулся от окна полковник госбезопасности.
– Улики – убойные. Убойней не бывает.
– А сам он – сознался?
– Да нет. Молчит, как партизан. – При воспоминании об упорстве подследственного Воскобойников поморщился.
Начальник прошелся по кабинету, остановился у стола под сенью двух портретов: старого, уже чуть тронутого желтизной, – Дзержинского, и совсем нового – Горбачева. Спросил:
– Что у тебя имеется против Арсения Челышева?
– Алиби у него нет – раз.
– А конкретней?
– Капитонова и его жену убили в промежутке времени от четырнадцати до пятнадцати часов. Мальчишку, этого Арсения, в последний раз коллеги видели в тринадцать часов, когда он уходил из редакции на улице Двадцать пятого Октября. А в типографию на Хорошевском шоссе Челышев приехал в семнадцать часов. Где он был с тринадцати до семнадцати – неизвестно. У него имелось достаточно времени, чтобы дойти или доехать до Большой Бронной, убить старика с женой и спрятать украденное. А потом спокойно отправиться в типографию.
– Сам-то он что говорит? Где в это время был? Что делал?
– Утверждает, что «просто гулял». Говорит, что около двух часов якобы заходил в кафетерий «Минутка» на углу улицы Жданова и Кузнецкого Моста. Выпил водки и съел два бутерброда, с килькой и с сыром. Однако работницы кафетерия – ни буфетчица, ни уборщица – его не опознали.
– Значит, врет?
– Судя по его реакциям во время допросов – врет, как сивый мерин.
– Врет… – задумчиво протянул начальник. – Значит, врет… А почему же он правду не говорит? Почему не колется? – Хозяин кабинета впился взглядом в следователя.
– Упорный попался, – пожал плечами Воскобойников.
– Не он упорный, а ты недоработал. Раз не колется. У нас тут и не таких кололи. Ясно тебе?
– Улик против Челышева и без его признания хватает, – позволил себе поспорить следователь.
– Н-да? Улик, говоришь? А что там у тебя еще есть? – чуть повысил голос начальник. Он не терпел, когда ему перечили, даже в мелочах.
– Этого Арсения Челышева видели в день убийства в районе Большой Бронной, совсем рядом с домом Капитоновых. Как раз около четырнадцати часов. Его опознал швейцар кафе «Лира» на Пушкинской площади. Швейцар вышел на улицу покурить и увидел Челышева. Тот шел от метро «Пушкинская» в направлении дома, где проживали убитые. Парня опознала также пенсионерка из дома номер семнадцать по Большой Бронной. Она целыми днями в окно смотрит.
Воскобойников не сказал начальнику, что и швейцар, и пенсионерка являлись негласными сотрудниками комитета и регулярно снабжали контору информацией: о посетителях кафе, соседях, родственниках и бывших сослуживцах. Взамен каждый получал из секретных фондов по тридцать рублей ежемесячно. Кроме того, милиция закрывала глаза на то, что швейцар приторговывает водкой после закрытия магазинов и берет взятки за доступ в кафе. А внуку пенсионерки, редкостному балбесу, комитетчики помогли в прошлом году поступить в Плехановский. Ввиду давних связей с комитетом оба – и швейцар, и пенсионерка – считались вполне надежными свидетелями.
– А в доме на Бронной, где проживали Капитоновы, – там, кажется, привратник имеется. Он-то что говорит?
Следователь развел руками:
– Не было в тот день привратника. Заболел он. Животом маялся.
Начальник нахмурился:
– Безобразие. Допросили его?
– Допросили.
– Почему он замену себе не вызвал?
– Говорит: думал, оклемается. А сам с толчка полдня не слезал.
– Значит, целый день режимный дом был не прикрыт?
– Так получается. Вохровца этого уволили.
– Как-то он очень своевременно заболел – а, Воскобойников? Может, он с убийцей связан? С этим Челышевым?
– Никак нет, товарищ полковник. Мы проверяли. Тщательно проверяли.
– Может, этого дежурного отравили? Он с утра с кем-то покушал? А?.. Или косушку раздавил?
– Никак нет, товарищ полковник. Проверяли.
– «Проверяли – проверяли…» – передразнил начальник и брюзгливо оттопырил губу. Плюхнулся в свое кресло. Поморщился. – А все равно совпадение странное: привратник заболел точно в день убийства… Ну а какие еще улики против Челышева имеются?
– Улики – не подкопаешься. В частности: в квартире, которую он снимал вместе со своей сожительницей – кстати, внучкой убитых, – под ванной обнаружены драгоценности Капитоновых. Те, что были похищены при убийстве. Серебряное ожерелье. Кольцо золотое с бриллиантом. Две с половиной тысячи рублей наличных денег. Таких денег у Челышева сроду не бывало. И – сберкнижка на имя Галины Борисовны Капитоновой.