Настя открыла шкафчик бара, выбрала из многоцветья бутылок самую яркую: джин. «Кажется, его Женя всегда тоником разбавляет. Ну, где я тоник Сивоглотову найду! И так схавает».
Она швырнула джин в пестрый пакет с лейблом «дьюти фри». Изъяла из холодильника батон сырокопченой колбасы, икорную банку, пяток апельсинов.
«Неплохая закуска, а, господин Сивоглотов? Надеюсь, что ты ее – отработаешь».
Охранник ее не узнал.
Однако норковая шуба произвела впечатление. Сивоглотов затоптался на пороге, загундел:
– Сударыня? Чем обязан?
«Ишь, нахватался модных словечек! Сударыня, понимаешь ли!»
Настя выпятила грудь, надменно процедила:
– Гавриил Иннокентьевич! Мы что, так и будем стоять на пороге? – Она сделала шаг вперед, удушая консьержа запахом «Пуазона». Сивоглотову пришлось отступить в недра квартиры. Настя сама захлопнула дверь. Царственно произнесла:
– Здравствуйте. Я – Анастасия Капитонова. Не узнаете?
– Ой… Настюша! – расплылся консьерж. – Какая взрослая стала, красивая!
Кажется, он вправду обрадовался. Или играл?
«Вот двуличная тварь!»
– Вижу, вы меня помните, – снисходительно улыбнулась она.
– Помню, девочка, память еще не отшибло. Счастлив видеть, проходи, пообщаемся!
«Век бы тебя не видеть! Стукач старый…»
Она протянула вохровцу пакет с продуктами. Перечислила:
– Там джин, икра, колбаса, апельсины. Так что пойдемте на кухню. Отметим встречу.
С «отмечанием встречи» она не ошиблась – Сивоглотов источал характерный запах: застарелое спиртное, наложенное на утреннюю опохмелку. «Похоже, придется мне с ним выпивать», – огорчилась Настя.
На кухне оказалось не прибрано. В раковине кисла посуда, в одном углу стояли пустые бутылки, в другом – банки. Сивоглотов суетливо вытер для нее табуретку:
– Садись, Настенька. Какая ты солидная стала, статная!
– Вы тоже… совсем не постарели, – великодушно откликнулась Настя.
Охранник и вправду не изменился: как был старикашка, так и остался. И глазки по-прежнему бегают. Хочешь взгляд перехватить, да не получается.
Сивоглотов ловко раскупорил джин, разлил спиртное по мутным стаканам. Колбасу нарезать не стал. Немедленно потянулся чокаться:
– Ну, за встречу?
И махом опрокинул стакан – граммов сто в себя влил, не меньше. Настя тоже сделала глоток джина.
– Ух, ядр-реный, – оценил Гавриил Иннокентьевич.
Перочинным ножом откромсал добрый ломоть сырокопченой, впился зубами. Быстро прожевал и сказал светски:
– Ну-с… Приступим к беседе? Спрашивай, Настюша, что хотела. Ты же не просто так мне джин принесла?
«Во дает Сивоглот! – удивилась Настя. – Сразу быка за рога… А впрочем, мне же лучше».
– Вы слышали, Гавриил Иннокентьевич, что Челышева оправдали? – спросила она.
– Не оправдали, – поправил охранник. – А освободили — за недостаточностью улик.
На длинном слове «недостаточность» Сивоглотов слегка запнулся.
– Ну и как прикажете это понимать? – воскликнула Настя. – Дедулю моего с бабулей – убили, квартиру ограбили. А убийца, этот мой Челышев несчастный, – пару лет в тюрьме просидел и уже на свободе.
– Не пару лет, а почти четыре года он просидел, – снова поправил ее вохровец. Он внимательно наблюдал за Настей: не притворяется ли? Не играет ли?
«Надо постараться не переиграть».
– Я уже ходила к Воскобойникову. Ну, тому следователю, что дело вел. Спрашивала его, как это понимать. А он – ни бе, ни ме, говорит, дело отправили на доследование…
– А ты разве не рада? Не рада, что Сеню выпустили? – вдруг спросил Сивоглотов и впился в Настю цепкими глазками.
Она не стала поднимать перчатку.
– Я всегда хорошо относилась к Сене, – кивнула она. – И, врать не буду, очень переживала, когда его посадили. И никогда до конца не верила, что убивал он. Но следователь тогда мне сказал: улики неопровержимы. Возмездие – справедливо. И я… Я в общем-то смирилась. Поверила… Хотя с Сенькой, вы же знаете, мы… мы дружили. И… И даже какое-то время жили вместе…
«Врать ему – бессмысленно. Чтобы такой шпион, в душе и по роду службы, как Сивоглотов, не знал, что мы с Сенькой сожительствовали ? Никогда не поверю».
– А теперь, – продолжила она, – получается, что убивал не он?
– Он, – отмахнулся Сивоглотов и снова налил себе джину.
– А почему вы так думаете? – насторожилась Настя. – Вы что, его в тот день – видели?
– Кабы видел, он бы вообще вышака словил, – мечтательно произнес Сивоглотов.
Настя еле удержалась, чтоб не выплеснуть свой джин ему в рожу. Но удержалась. Нацепила дежурную улыбку, потянулась чокаться…
– За тебя, Настенька, – предложил тост Гавриил Иннокентьевич. – За твою красоту неземную.
Кажется, его слегка повело. Ну и отлично. Лишь бы лапы свои волосатые, седым подшерстком покрытые, распускать не начал.
– Значит, Арсений в тот день в наш подъезд не заходил, – спокойно сказала Настя. – Ну а кто-нибудь еще? Кто-нибудь посторонний?
– Ща, подожди, – велел Сивоглотов. – Я тебе документ один покажу.
Он удалился в комнату. Явился через минуту. В руках – исцарапанная, ветхая шкатулка. Вохровец открыл ее, долго копался в пожелтелых бумагах. Наконец вытащил одну, прочитал вслух:
– Вот. Видишь, что мне выдали? «11 марта 1985 года. Осмотр терапевта. Жалобы: общее недомогание, тошнота, рвота, частый жидкий стул». Понос, то бишь, – перевел для Насти Сивоглотов. «Объективно: кожные покровы бледные, артериальная гипотония, тоны сердца глухие, язык сухой, обложен у корня, живот вздут, болезнен в подложечной области. Диагноз: пищевая токсикоинфекция». Отравился, говоря по-человечески. Два дня из сортира не выходил.
– Сочувствую, – автоматически ответила Настя.
– Да я сам себе сочувствую, – буркнул Сивоглотов. – Кабы не эта дрянь, он бы от меня не ушел!
– Кто не ушел? – Насте удалось наконец поймать его взгляд.
– Преступник, – плотоядно улыбнулся охранник.
– А когда… когда эта токсикоинфекция у вас началась? Прямо с утра? – не сдавалась Настя.
– Не, с утра я как огурец был. Заступил в семь, а брюхо начало крутить только к обеду. Ну я… – вохровец слегка смутился, – сначала к Мининым, с первого, в туалет попросился, потом чувствую – совсем худо, не идти же снова в чужой сортир, ну я и побег домой…
– А что вы в тот день ели? – потребовала Настя.
Сивоглотов скривился:
– Да приставал уже ко мне следователь, что я ел, всю душу из меня вытряс. Вечером – картошку с тушенкой жрали, жена приготовила, царствие ей небесное. А с утра она спала, а я сосисок себе наварил, четыре штуки. Воскобойников эти сосиски у меня из морозильника изъял, даже на экспертизу отправил. Потом позвонил: нормальные, говорит. Не вернул, правда, зараза… А на работе, на посту, я не ем. Некогда мне кушать. Чаю я только попил.
– Во сколько? – уточнила Настя.
– В десять. Ровно. Я почему помню – «Маяк» пикал. И Абакумова-младшая как раз в подъезд заходила. С новым хахалем. Я его еще пускать не хотел. Просил паспорт с пропиской предъявить. – Сивоглотов хищно улыбнулся.
– Ну и, допустим, вы говорите с этим хахалем… а в это время кто-то заходит в вашу будку и…
– Никто туда не заходил! – отрезал Сивоглотов. – Я же рядом стоял, а что, у меня глаз, что ли, нет?
– Хорошо, – вздохнула Настя. – А вы можете перечислить, кто в тот день заходил в подъезд? Ну, до того момента, как у вас живот схватило?
– Я могу все, – важно отвечал Сивоглотов. Прикрыл глаза и начал перечислять: – Чигашкова с третьего… Валенский с восьмого…
Настя слушала знакомые фамилии вполуха. В голову пришла неожиданная мысль:
– А Женя Сологуб не заходил?
Сивоглотов не стал притворяться, что не знает, кто такой Женя Сологуб.
– Нет, Настя. Никого из твоих я вообще не видел. А, только мама забегала. У нее еще большая коробка была. С сапогами – кажется, «Саламандра».
– И во сколько же это было?
– После десяти, — со значением сказал Сивоглотов. – И свой чай – я уже выпил.
– Так все-таки во сколько? – не отставала Настя.
– Ну, не помню точно… Часов в двенадцать, наверно.
Настя задумчиво сказала:
– А день-то будний. Мама, по идее, должна была на работе быть…
Сивоглотов простодушно сказал:
– А я и спросил ее: что, мол, Ирина Егоровна, службу прогуливаете? А она мне: не болтай, говорит, Гаврилка, лучше помоги коробки до лифта донести.
– Что, тяжелая была коробка?
– Не тяжелая, но – объемная. В руках держать неудобно.
– И что, донесли вы коробку?
– Донес, – гордо отрапортовал вохровец. – Прямо до квартиры донес! А Ирина Егоровна и говорит мне – так, шутейно: мерси, мол, мой галантный месье консьерж. И руку для поцелуя протягивает.
Сивоглотов слегка смутился, закончил:
– Ну, я и поцеловал… У мамы твоей руки, как у царевны. Нежные, мягкие.
А Настя тем временем заготовила новый удар:
– Вот вы говорите, что маму прямо до квартиры провели. А будка-то в это время была без присмотра! И вполне вам могли чего-нибудь подсыпать – прямо в чайник.
– Обижаешь, – нахмурился Сивоглотов. – У меня закалка старая. Если по какой надобности выхожу, тут же дверь на замок. Мало ли что. Да говорю я – после десяти ничего не ел, не пил.
– А ключ от вашей будки?
– Ключ всегда при себе. Да ты, Анастасия, зря силы не трать. С ключом этим Воскобойников, следователь, меня уже терзал. И у сменщиков моих тоже интересовался. Никто из нас ключи не терял, никому не передавал, без присмотра не оставлял… Как можно? Дом-то у вас непростой, цековский. Тут особая бдительность нужна.
– Кстати, о бдительности. Вы в тот день на пост уже не вернулись? – уточнила Настя.
– Сначала дома сидел, с унитазом в обнимку. Потом все ж таки побежал… А там уже «Скорая», милиция… Ну, я поглядел, поглядел, а крутит меня!.. Ну, я и побёг в поликлинику.
– Испугался, значит? – насмешливо спросила Настя.