лионером. Он сколотил бабки на гипсовых масках. И на женских трусах… Я сам видел: стоят на кухне две коробки из-под итальянских сапог. А в них – миллион рублей!.. И это ж ведь – кафе кооперативные – только начало!..
Настя не могла не признать правоту Арсения, но из духа противоречия сказала с усмешкой:
– Откуда ты знаешь?.. Может, герои вчерашних дней станут героями завтрашних дней? Они – эти, как ты говоришь, аппаратчики и кагэбэшники. У них – связи, власть, сила. И мой муженек – откуда ты знаешь? – может, он при любом строе на коне будет. С его-то знакомствами, связями и личными качествами!..
Арсений зло сощурил глаза:
– Ну насчет его личных качеств – тебе видней. Этот вопрос ты можешь решить для себя сама. Смотря кто тебе люб.
Настя посмотрела в сторону и таинственно улыбнулась. Приветственно подняла бокал. Решила больше не провоцировать Арсения, не портить ему (и себе) вечер.
…Потом они каким-то образом, она уже не помнила как (выпито было немало), очутились в ресторане «Центральный». В памяти остались вздымающиеся под высоченный потолок колонны, черная икра в розетке на льду, водка в ледяном графинчике, ансамбль, голосящий: «Глеб Жеглов и Володя Шарапов за столом засиделись не зря… » И еще: рука Арсения на ее талии, его лицо совсем близко, пахнет вкусным одеколоном, и он уверенно ведет ее в танце…
«…Глеб Жеглов и Володя Шарапов ловят банду и главаря…»
…А потом они ехали в такси, сидели рядом на заднем сиденье (как когда-то, давным-давно, после новогоднего карнавала) – и неотрывно целовались.
Куда ехать – вопроса не возникло. Шофер доставил их в Марьино. К Сене.
У подъезда счастливый Сенька подхватил Настю на руки:
– Донесу, как обещал! Как невесту, донесу до квартиры!
И Настя воскресала в его объятиях. Но в виске билась мысль: «Осталось пять минут. Три, две, одна… И наше счастье кончится».
Когда Сеня поставил ее перед дверью квартиры и полез в карман за ключом, она сказала:
– Сеня. Отпусти меня. Не трогай. Я хочу, чтобы ты прочитал… м-мм… один документ.
Он распахнул перед ней дверь в квартиру:
– Прошу, прекрасный Гаврош!
Затащил ее в коридор и тут же набросился с поцелуями. Она отстранила его, хотя каждая клеточка рвалась, билась ему навстречу. Твердо повторила:
– Сеня. Пожалуйста, сначала прочти.
Он досадливо ослабил объятия.
– Господи, Настя, ну о чем ты говоришь?! Да какие сейчас документы?!
Настя и сама видела , что ему совсем не до документов. Читать-то сможет ли в таком взволнованном состоянии?! Но тем не менее достала из сумочки пожелтелый конверт. Протянула Сене. Тот отмахнулся:
– Я не читаю чужие письма!
Но адрес все-таки прочел. Вслух:
– «Южнороссийск, ул. Набережная, дом 2, квартира 47. Челышевой Татьяне Дмитриевне».
Удивленно взглянул на нее:
– Откуда у тебя это?
– Твоя бабушка отдала. Год назад. Когда я ездила к ней.
В Сениных глазах сверкнуло любопытство:
– Хорошо, я прочитаю. Обязательно. Потом. После.
Он снова обнял ее – крепко, до потери дыхания. И Настя не сдержалась – тоже обвила его руками, уткнулась в мускулистую шею. Письмо упало на пол.
«Нет. Я не могу!»
Нечеловеческим усилием Настя вырвалась из объятий. Присела, подняла письмо. Твердо сказала:
– Нет, Сеня. Сначала ты все-таки прочитаешь.
Он вздохнул:
– Еще упрямей стала… Ладно. Давай свое письмецо в конверте. Это что – анонимка? Обратного адреса нет…
– Не анонимка, – вздохнула Настя. – Но ты читай, читай. Там сразу понятно – от кого оно.
Сеня вытащил ветхий листок:
«Дорогая Танечка!
Известно ли тебе, что ты – самая красивая, самая лучшая и самая порядочная в мире женщина?»
Он удивленно воскликнул:
– А почерк-то не деда! Не Николая Арсеньича!
И продолжил:
– «Впрочем, если бы я сомневался в твоей порядочности, этого письма бы и не было. Не было – никогда. А теперь к делу. Не могу сказать, что я одобряю твой выбор. Извини. Но тем не менее – это твой выбор, и я постараюсь сделать так, чтобы ты о нем не пожалела…»
Настя стояла ни жива ни мертва. Сейчас Сеня дойдет до дела. До обещаний… И до просьб – эти просьбы, впрочем, сильно отдавали угрозами…
Но Арсений дальше читать не стал. Аккуратно сложил письмо, вернул его в конверт. Сказал тихо:
– Настя, я понял.
– Что ты понял? – с вызовом спросила она.
– От кого – письмо. И о чем оно.
Сеня снова обнял ее – в этот раз без страсти, а тепло и крепко. Прошептал:
– Только, видишь ли, Настя… Я это понял – давным-давно.
Она опешила:
– Давно? Это когда же – давно ?! Еще – до ?!!
Сеня кивнул:
– Задолго «до». Если быть точным, в десятом классе. Когда я у вас жил. Однажды подслушал, как твой дед с Шапокля… с твоей бабкой ругался. И она крикнула… могу процитировать дословно: «Я не потерплю твоих выродков в этой квартире!» Ну, тогда я и понял. Все понял. Почему Егор Ильич меня позвал в Москву. Почему платил за мои уроки. И почему твоя бабка – ну, Галина Борисовна – так меня не любила…
– Значит, ты знал… – тихо сказала Настя. – Знал и раньше! Но тогда, – ее голос налился гневом, – тогда как же ты мог?!. Неужели же не понятно, что нам… нам – нельзя?!
Сеня выслушал ее монолог. И – улыбнулся. Улыбнулся – весело и нахально.
– А почему, собственно, нельзя? Я узнавал: да, сводный брат на своей сестре жениться не может. Запрещено. И законом, и церковью… Равно как и, конечно, брат – на сестре. А про сводных внуков – никаких правил нет. И статейку я одну прочитал, про генетику. Близкородственные браки заключать и правда нельзя. А дальнеродственные – пожалуйста. А мы с тобой – как раз дальнеродственные. Мы кузен и кузина, понимаешь? Двоюродные брат и сестра. И то – всего по одной, по дедушкиной линии… У нас один-единственный общий родственник. Твой дед. Всего-то…
– Нет. Нет, – она покачала головой.
– Ученые даже считают, – он погладил ее по руке, – что такие браки очень перспективны. Во-первых, у супругов – генетическое сходство характеров. Меньше ругаться будут. А во-вторых – на потомстве такое родство не отражается. Вероятность генетических дефектов, как и в обычном браке. А вероятность, что ребенок будет талантливым, – даже выше, чем в обычном. И для примера – там как раз про похожий случай рассказывали. Про то, как именно в браке между кузиной и кузеном родился настоящий гений.
Настя хотела перебить его. Хотела выкрикнуть что-то гневное. Заорать: «Да врешь ты все! Не читал ты никакой статьи!» Хотела развернуться и уйти из квартиры… Но вместо этого тихо произнесла:
– А Николенька… наш Николенька – никакой и не гений. Обычный ребенок.
– Значит, его талант проявится позже, – безапелляционно заявил Сеня. И снова набросился на нее с поцелуями.
Арсений проснулся оттого, что она приглушенно говорила в трубку:
– Нет, я не приеду… Поздно уже… Да, мама, я у подруги. Ты ее не знаешь… Нет, у нее нет телефона… Ах, мама, думай что хочешь!.. – Голос ее раздраженно повысился: – И говори ему что хочешь!..
Она в сердцах бросила старинную трубку на рычаг.
Он открыл глаза, посмотрел на нее.
Такая же стройненькая, как прежде. Роды не испортили ее фигуру.
– Чего подсматриваешь? – улыбнулась она, увидев, что он открыл глаза.
– Нравишься ты мне.
– Да неужто?
– Иди ко мне.
– И не подумаю. Соблазнил бедную девушку.
Однако на диван она присела.
Он метнулся, схватил ее за руку, потянул к себе.
– Какой ты неуемный…
– Я тебя четыре года ждал.
– И что? Ты ни с кем, ни с кем?..
– Естественно.
– Ох, врешь…
Он снова стал ее целовать, приговаривая:
– Оставайся со мной… Здесь… Навсегда… Забирай Николеньку… Мы будем вместе… Я тебя никуда не отпущу, и ни к кому… Я люблю тебя, правда…
…Часа в три ночи им дико захотелось есть. В холодильнике нашлись яйца, «Крестьянское» масло и майонез.
– Вот дураки, икру в ресторане оставили. Надо было стащить.
– Ага, завернуть в салфеточку.
– И белую рыбу оставили. И цыпленка табака.
– Замолчи, так есть хочется! Я сейчас тебя съем!
Она зажарила на обычной, никакой не антипригарной сковородке яичницу из семи яиц. Арсений вытащил откуда-то целую кучу обычных стеариновых свечей.
– Зачем ты свечей-то столько накупил?
Он пожал плечами.
– Не знаю. Запасся. На случай всяких катаклизмов.
– Вдруг случится революция и света не будет?
– Ага.
Арсений рассовал свечки по майонезным баночкам да по пустым бутылкам.
Получилась дивная картина: шестиметровая кухонька, гроздья свечей повсюду, она босая, в его рубашке… Свечи бросают длинные, мятущиеся тени на стол, по-студенчески сервированный яичницей, за которым они жадно едят…
Что ж, ночь – самое время для еды. Самое время, чтобы уничтожить глазунью из семи яиц с одной тарелки, запить свежезаваренным чаем «Бодрость»…
И еще ночь – время для задушевных разговоров.
– Я еще раз повторяю. Заявляю, в здравом уме и трезвой памяти: давай начнем все сначала. Снова – с нуля. Забирай нашего Николеньку, переезжай сюда, ко мне. У нас все получится. Будет как прежде. Лучше, чем прежде.
– Ох, Сенечка, не гони картину. Не спеши. Дай мне подумать. Осмотреться.
– Мы созданы для того, чтобы быть вдвоем. Жить вместе… Долгие, долгие годы, покуда смерть не разлучит нас.
– Я знаю. И я… Я с тобой согласна. Но… Но – подожди.
– А ты… Знаешь… Я хочу тебе признаться… У меня тогда… У меня в тот день… В тот ужас ный день… Одиннадцатого марта восемьдесят пятого… Когда убили твоих стариков и меня арестовали… У меня тогда с ней, с этой Милкой, – ничего не было.
– Как?! – Она обомлела. – Но ты же сам рассказывал!.. Мне – сам рассказывал!..
– Да, рассказывал. И я действительно пришел к ней, и мы коньяк пили, а она потом кофточку сняла… Но я не рассказал тебе, что было потом.