«Что за пакостная тетка! – выругался про себя Арсений. – Клещами из нее все приходится тянуть!»
– И он работал последние годы персональным водителем у товарища Капитонова?
– Ну, работал, – хмуро согласилась тетенька.
– А товарища Капитонова, кажется, убили? И с женой даже вместе?
– Ну, убили. Дальше что? Чего это ты все выспрашиваешь?
Арсений видел, что Анфиса явно не расположена отвечать, однако не мог придумать другого способа разговорить ее, кроме как переть напролом. В дом она не приглашает, от расспросов цепенеет… Что ему еще оставалось делать? Только импровизировать на ходу.
– Я ведь почему спрашиваю… Понимаете, – быстро-быстро заговорил Арсений, – у нас на автобазе имеется музей, а в нем есть уголок, посвященный видным деятелям партии и правительства, которых обслуживал наш коллектив. И в нем, в музее, имеется стенд, посвященный Егору Ильичу Капитонову, – он продолжал нести ахинею, – поэтому я, от лица комсомольской организации, был бы вам очень благодарен, уважаемая Анфиса Сергеевна, за любую информацию об этом замечательном человеке – Капитонове то есть… Вот я и интересуюсь: рассказывал ли вам что покойный супруг о нем? В частности, о том, как тот скончался? Ваш супруг с ним, считайте, практически рядом был – до самой кончины?
В доме, за закрытой дверью, Арсению опять послышался какой-то шум: вроде бы чье-то сдерживаемое дыхание… А потом звяканье… Или это у него от деревенской тишины в ушах звенит?
– Да что ты тут все вынюхиваешь! – взорвалась хозяйка. А потом вдруг потребовала безапелляционно: – Документы свои покажи.
К такому повороту событий Челышев был не готов.
«Эх, не убедил я тетку, – с досадой подумал он. – Не разговорил».
– А-анфисочка Серге-евна, – протянул он, разводя руками, будто глубоко обиженный ее недоверием.
Медленно полез в карман за паспортом, а что ему еще оставалось делать? Протянул ей документ. Тетка взяла его краснокожую паспортину, раскрыла. Прочитала, беззвучно шевеля губами, фамилию – имя – отчество. Вдруг лицо ее исказилось недоверием, недоумением, страхом. Она перевела взгляд на Арсения. Вид у нее был такой, будто она узрела восставшего из гроба. Губы ее тряслись.
– Ч-че-лы-шев… – прошептала она. Арсению показалось, что она вот-вот грохнется в обморок. Вдруг дверь дома с шумом распахнулась. Распахнулась изнутри.
– Шепчетесь!! – заорал кто-то бешеным голосом. – Сговариваетесь!!
На пороге возник небритый человек. Лицо его было искажено одновременно и злобой, и страхом. Глаза вылезли из орбит. Челышев отшатнулся и увидел, что мужик – бледный, опухший, в одной майке – держит в руках двустволку.
– Продать меня решила! Шепчется!.. Продать, гадина, решила! – заорал мужик и вдруг, даже не вскидывая ружье, пальнул из одного ствола в сторону Анфисы Сергеевны. Дернулась двустволка, из дула вылетел вихрик раскаленных газов, но за секунду до этого Анфиса кубарем покатилась вниз. Она полетела по ступеням сквозного крыльца в сторону огорода.
Звук выстрела громко ударил по ушам, далеко разнесся по опустевшей деревне.
Откуда-то снизу, с земли, на одной отчаянно-испуганной ноте закричала хозяйка: «А-аа-аа!»
Мужик повернул ружье в сторону Челышева. Держал он его от бедра, как в боевике. Дуло уставилось прямо в живот Арсению. До него была пара метров. Если мужик выстрелит – это верная смерть. А бешеные, безумные глаза его не оставляли никаких сомнений в том, что через секунду он выстрелит.
Арсений не раздумывал. Тело его, натренированное лагерными драками, само решило, что делать. И выбрало единственный возможный в ту секунду вариант, хотя никогда еще Арсению не доводилось стоять под дулом ружья. Перед лезвием ножа – да, приходилось, а вот перед пулей в первый раз.
Арсений быстро оперся обеими руками сзади на перила крыльца. Затем подпрыгнул – и ногами ударил мужика в грудь. Это движение заняло секунду.
Тело нападавшего от удара дернулось назад. Ружье пошло вверх. И в этот же миг раздался выстрел. Удар, вспышка на секунду обездвижили Арсения. А еще через секунду он понял, что невредим. Пуля ушла вверх.
И Арсений вдруг с необыкновенной, ослепительной ясностью (которая бывает только в моменты крайнего напряжения и опасности) увидел, что творится вокруг него.
Мужик в майке упал. Он ворочается на крыльце у его ног. Баба, сверзившаяся с крыльца, сидит на земле, прислонясь к дому. Она продолжает орать на одной ноте: «А-аа-аа!» – однако на ней нет следов крови и, кажется, она не ранена, не задета.
Ружье, выбитое из рук мужика, валяется рядом с ним на крыльце. Мужик лежа перебирает руками, вслепую ищет ствол, пытается подняться.
А над деревней, отразившись от леса, разносится эхо выстрела. И кричат, носятся над полем вспугнутые вороны.
…Тут для Арсения кончился «стоп-кадр», и он, повинуясь лагерному инстинкту: добивать поверженного противника, – сделал три шага в сторону мужика – и ударил его ногой прямо в голову. Раз, потом другой и третий.
Сильная, цепкая рука мужика попыталась было схватить его за ногу, но ослабла, упала.
Мужик хрипел и стонал. И – замер у ног Арсения.
Сеня тяжело дышал.
«У-убили-и!..» – голосит бабка внизу, на земле.
Арсений всмотрелся в лицо поверженного. Глаза его закрыты. Но он безусловно не мертв. Дышит. Небритое, изжелта-бледное лицо показалось Арсению знакомым. Где-то он его видел… Но где? Неужели? Не может быть!
И только спустя минуту он понял, что это – постаревший лет на двадцать, измученный, изболевшийся Илья Валерьевич Валентинов. Водитель Егора Ильича Капитонова.
Якобы погибший, утонувший четыре года назад.
Глава 13
Настя объявилась в половине четвертого. Щелкнул замок, из прихожей раздалось радостное: «А где мой зайчик?»
Зайчик, Николенька, с шумом понесся из детской ей навстречу. Эжен плеснул в тяжелый стакан новую порцию виски.
Пока ждал жену, он провел небольшое расследование. Пара телефонных звонков пресловутой Милке Стрижовой и еще одной жениной подруге. Нет, сочувственно сообщили ему женщины, Настя к ним не заезжала и не звонила.
Да, о серьезной легенде прикрытия супруга не позаботилась. А чего зря трепыхаться, если муж обещал вернуться только через неделю?
Эжен брезгливо заглянул в Настин одежный шкаф. Пристально изучил ящичек, где жена хранила белье. Он прекрасно знал, что в обыденной жизни она предпочитает носить скучный хлопок. Любит, чтобы тело дышало. Но сейчас все трусишки нашлись на месте. Отсутствовал единственный комплект белья: ярко-алые стринги и такой же бюстгальтер. Последний подарок из Парижа. Его подарок.
«Кто?» – задался вопросом Женя.
И сам же себе ответил: «Больше некому».
По прямому телефону он позвонил следователю Воскобойникову. Пройдоха ответил мгновенно.
– Челышев что, на свободе? – спросил требовательно Эжен.
– Да, его выпустили. А что, дама уже пропала? – Следователь заржал.
Эжен не стал швырять трубку. Вместо этого он разгрохал телефон о стену. С минуту сидел молча, налаживал дыхание. Потом пантерой пробежал по квартире. Изъял из сейфа всю наличность. Из спальни забрал Настину шкатулку с золотыми побрякушками. В шкафу под бельем нашел ее же сберегательную книжку – на каждый день рождения он клал на ее имя по пятьсот рублей. Перенес трофеи в свой письменный стол, запер его на ключ. Вернулся в гостиную и снова налил себе виски. Теперь оставалось только дождаться, пока жена решится войти и поздороваться. А что ей сказать – он уже решил.
…Настя догадалась: изображать радость – бесполезно. Она молча вошла в гостиную, молча села в кресло напротив. Его взгляда – холодного, изучающего – не выдержала, опустила глаза. Так и сидели – молча. Слушали, как за окном нещадно газует грузовик. Настя тщетно ждала, что муж начнет разговор первым. Наконец не выдержала:
– Почему ты не позвонил, что приедешь раньше?
– Зачем? – усмехнулся Женя. – Ты хотела испечь к моему приезду тортик?
– Могла бы и испечь! – Она с вызовом взглянула ему в глаза.
– Да, я забыл, – кивнул Эжен. – Шлюхи, как правило, – отличные кулинарши.
Отпираться она не стала:
– Пусть я – шлюха. А ты… ты – кобель!
Женя рассмеялся:
– Видишь ли, милочка… Слово «кобель» по отношению к мужчине – это почти комплимент. А вот шлюха – она только шлюха и есть.
Каждый раз, когда он произносил резкое слово, Настя морщилась.
– Что, режет слух? – фальшиво посочувствовал Женя. – А почему ты не рассказываешь мне, как шикарно провела время у Милены?
Настя вздохнула:
– Потому что догадываюсь: ты ей уже позвонил. А она меня прикрыть не догадалась.
– Ой, какие мы знаем слова: при-кры-ыть! А скажи мне, Анастасия: с какой стати Милене тебя прикрывать? Ты что, считаешь, что ты ей – подруга? – с издевкой произнес Женя.
Настя молчала. Он снова плеснул себе виски, продолжил:
– Да, в чем-то вы, безусловно, схожи. Обе – распоследние шлюхи. Только у Милочки ранг повыше. Эта кошечка куда как умелее. С фантазией работает, со страстью. Не сравнить с тобою. Полено!..
В Настиных глазах промелькнуло смятение. «Она что, не догадывалась, что я сплю с Милкой?» – удивился Женя. Но Настя быстро взяла себя в руки:
– Полено, говоришь… А зачем же тогда женился? Я, что ли, тебя об этом просила?
– Да на твои просьбы мне начхать, – презрительно отвечал Эжен. – А вот Ирине Егоровне я отказать не мог. Трудно устоять, когда твоя любовница ползает перед тобой на коленях.
– Что-о? – выдержка Насте наконец изменила.
– Что слышала. – Женя очень похоже сымитировал мамины интонации: – Эженчик, миленький, ну тебе же все равно жениться надо. А Настя девочка красивая. А то, что пустоголовая, – так это тебе даже лучше…
– Ты все врешь! – прошептала Настя.
– Что – вру? О том, что на тебе из милости женился?
– Да плевать мне, почему ты женился! – заорала Настя. – Про мать мою ты все врешь!
Женя откинулся в кресле, сказал мечтательно: