вались на посту, погасили, невзирая ни на что, почти сорок пожаров, и их жертва остановила готовое разразиться бедствие. Табличка на памятнике с полной серьезностью гласит: «Тем, кто спас мир».
Последняя наша остановка перед обедом – на открытом участке дороги в миле к юго-востоку от станции. Оттуда издали открывается поразительный вид на остатки четвертого энергоблока и его Саркофаг. На другом берегу реки справа от меня – недостроенная градирня и почти завершенный пятый блок, который должны были открыть через пару месяцев после рокового дня. Его так и не достроили; рабочие бросили свои инструменты, а краны оставили там, где они стояли на тот момент.
На поздний обед мы приезжаем в рабочую столовую, где раньше кормили персонал АЭС. Вступив перед входом в красную жидкость для дезактивации радиоактивной пыли, если та вдруг попала нам на обувь, мы моем руки и поднимаемся в обеденный зал. Кроме кухонных работников там почти никого, так что мы по очереди получаем обед и впервые с момента прибытия плотно едим. После обеда нас везут рассмотреть поближе пятый энергоблок, он стоит в окружении ржавых башенных кранов, которые работали прямо в момент взрыва. Я бы все отдал, чтобы попасть внутрь… Фотографии этого сооружения вышли ужасными. Я не свожу глаз с пятого блока, поглощенный поисками удачных ракурсов, – впустую трачу драгоценное время. К автобусу я возвращаюсь через небольшой перелесок, усеянный не поддающимися определению деталями бывшей техники, и вдруг натыкаюсь на компанию милых и игривых бездомных щенков, за которыми, по всей видимости, присматривают солдаты из местной части. Может, это потомки собак, которые жили здесь до аварии? Скорее всего. Едва ли солдатам разрешено держать на службе домашних животных. Когда мы уже отъезжаем, я успеваю мельком заметить огромный черный рельсовый кран – точно такие же краны постоянно попадаются на фотографиях с чернобыльских стройплощадок. Но он тут же исчезает из поля зрения, а я ругаю себя последними словами, что не заметил его раньше.
Отведенное нам время близится к концу, и мы едем к главному мемориалу погибшим. Я всегда считал, что четвертый энергоблок – это «перед» станции, а первый – «зад», просто потому что большинство здешних фотографий снималось в направлении с востока на запад; а теперь я оказался на другом конце – за первым блоком, по другую сторону от машинного зала, рядом с административными зданиями. Отсюда открывается масштабная панорама всего чернобыльского комплекса. Мне это особенно интересно, поскольку я почему-то никогда – вообще ни разу – не видел ни одной фотографии, снятой с этого ракурса. Я беру камеру и делаю серию снимков, из которых потом составлю панораму. Чей-то голос запоздало кричит, чтобы я не фотографировал ничем не примечательные административные здания, так что я поворачиваюсь обратно к мемориалу. К красной полутораметровой стене прикреплена тридцать одна черная мраморная табличка, на каждой – имя одного из погибших от облучения. В центре – красная кирпичная арка с висящим в ней черным колоколом. На черной мраморной плите выгравированы слова «Жизнь ради жизни» и символ атома. Мемориал довольно сдержанный, но видно, что за ним хорошо ухаживают. Интересно, что чувствуют родственники бесчисленных жертв, чьи имена здесь не указаны, у кого нет своего памятника?
Последняя на сегодняшний день остановка – Янов, железнодорожная станция, расположенная строго на запад от ЧАЭС. Мои силы уже на исходе, по дороге к Янову я просматриваю сегодняшние снимки. Из-за плохой погоды многие фото не получились, а жаль. Автобус останавливается. Как, уже?! Первое, что я вижу, выйдя на воздух, – два стареньких, но исполненных величия дизельных локомотива. Они стоят ко мне боком и греются на угасающем предвечернем солнце. Я захожу в проем между ними и тут обнаруживаю, что эти два дизеля не одиноки: через проем видны еще четыре колеи, и только одна из них пустует. Пути сплошной линией идут в обе стороны, сходясь у горизонта. Здесь, среди старой техники, самое сильное впечатление производит выделяющаяся на фоне ржавых собратьев новенькая ярко-желтая платформа с краном. Зачем она здесь? Ключ к одному из возможных ответов находится рядом: еще одна платформа с почерневшими чурбанами. Между ними стоит приземистый бордовый вагон-цистерна, и Кейти, тут же бросившись к нему стрелой, моментально вскарабкивается наверх; некоторые члены группы следуют ее примеру.
Выходка Кейти оказывается заразительной – я тоже, оперев штатив на огромный синий дизель, который только что фотографировал, взбираюсь туда. Не проверив – на свою беду, – есть ли кто в кабине, я через пару секунд оказываюсь на крыше. Кому-то из наших в голову приходит та же мысль, и вот он уже стоит на другом локомотиве метрах в пятидесяти по тому же пути. С этой удобной точки обзора я разглядываю, что там внизу, и в этот самый момент солнце пробивает тяжелые тучи, наполняя окружающий ландшафт теплыми, насыщенными красками. Вид отсюда просто идеальный. И момент идеальный. Темные тучи, всевозможные осенние оттенки желтого, красного и зеленого, вокруг ржавеющее железо, сияние низко висящего солнца – все это подчеркивает текстуру каждой детали.
Я слышу, как со стороны стоящих слева зданий что-то орут по-украински. А голос где-то ближе кричит уже по-английски, чтобы я спускался. Оказывается, локомотив не так уж пуст! Карабкаясь вниз, я замечаю, как из-за автобуса выходят несколько сердитого вида мужчин – вероятно, машинисты. Вот блин! Я хватаю штатив и торопливо иду к веренице вагонов, стараясь держаться подальше от синего дизеля на случай, если машинисты захотят потолковать со мной по-мужски, и задним числом понимая, что это было хамство с моей стороны.
Мне не хочется уезжать. Теперь, когда вышло солнце и мне впервые за день стало тепло, делается грустно, что этот чудесный день подходит к концу. Это как дочитывать полюбившийся роман. Печально знать, что книга скоро закончится, и в глубине души тебе уже неохота читать дальше – так хочется растянуть удовольствие, – вот такое же чувство у меня сейчас. Я бы с удовольствием провел этот вечер, в одиночку шагая неведомо куда вдоль путей под звуки Зоны. Вернулся бы на станцию побеседовать с тамошними работниками о выводе АЭС из эксплуатации и о возведении Нового безопасного конфайнмента. Выслушал бы, что они думают об аварии, о ее последствиях, о том, как им живется в этой неприветливой, изолированной части мира, и, главное, каким они видят свое будущее. Провел бы ночь на крыше заброшенной припятской гостиницы, разглядывая город в холодном свете далекой луны. Но больше всего мне хотелось бы отважиться и забраться в четвертый блок, обойти руины его коридоров и хотя бы на миг увидеть реактор своими глазами. Но этому не бывать. В последний раз на сегодня Марек созывает нас к автобусу (скоро отходит электричка на Славутич), и я впервые задерживаюсь. Мне хочется хотя бы еще на несколько секунд продлить ощущение от этого удивительного места.
На вокзале путь к платформе заблокирован людьми, толпящимися у ряда радиационных сканеров. Их не обойти, и я, пожав плечами, проталкиваю свое снаряжение под барьером и шагаю в кабинку. Расположив руки и ноги на четырех датчиках, я чувствую холодок под кожей и надеюсь, что это стандартная процедура. Загоревшаяся зеленая лампочка, полагаю, означает, что я не особо радиоактивен. Члены нашей группы по одному проходят через сканеры, и мы направляемся на сине-зеленую платформу к электричке. Я не забываю остаться в тамбуре вместе с еще двумя людьми из группы, чтобы не занимать места усталых чернобыльских рабочих.
Кажется, что назад мы едем быстрее, чем сюда, и что электричка грохочет еще сильнее, словно все узлы этого дряхлого состава раскачиваются в коллективном стремлении как можно скорее убраться подальше от Чернобыля. Мы мчимся мимо рек, болот, заброшенных грунтовых дорог и лесов и все трое молчим, погруженные в свои мысли. Я снимаю некоторые фрагменты на видео телефоном, чтобы точно помнить, как выглядят подъезды к месту, где произошла самая трагическая в истории антропогенная катастрофа.
В Славутиче мы с Давидом, Кейти и Дэнни вновь собираемся вчетвером и отправляемся в местный магазин купить что-нибудь на ужин. Я подхожу к продавцу – приветливому тридцатилетнему парню, который немного знает английский, – и спрашиваю, как по-русски и по-украински сказать «будьте добры» и «спасибо», чтобы поблагодарить кассиров. Он с улыбкой консультирует нас. Все вокруг выглядит незнакомо – я не могу ни прочесть надписи на упаковках, ни, зачастую, понять, что в них лежит. В итоге, стесняясь своего невежества и к тому же слишком устав, чтобы готовить, я покупаю две единственные вещи, в которых абсолютно уверен и которые не требуют готовки, – мороженое и бисквитный кекс.
Глава 6Чрезвычайная ситуация
Директору АЭС Виктору Брюханову немедленно сообщили об аварии, и тот в полтретьего ночи прибыл на станцию[157]. Он распорядился открыть аварийные бункеры, включая главный административный, а после направился прямо в кабинет. По пути он увидел, что реакторное здание повреждено, и заподозрил худшее. После неудачных попыток связаться по телефону с руководящим персоналом АЭС он созвал совещание в главном бункере[158]. Там ему сообщили о серьезном инциденте: в одной из аварийных водяных цистерн взорвался накопившийся водород, но реактор цел[159]. Операторы налаживают насос для подачи воды в реактор, а пожарные борются с пламенем на кровле и в машинном зале. На вопрос об уровне радиации на станции и в окрестностях дозиметристы доложили, что в их распоряжении только один функционирующий радиометр, и он показывает 1000 мкР/с, то есть 3,6 Р/ч. Это высокий уровень радиации в сравнении с нормальными условиями, но непосредственной угрозы жизни нет. Брюханов и Дятлов сочли результаты замеров корректными, хотя им было известно, что 1000 мкР/с – это просто максимум, на который рассчитан прибор