[180]. Благодаря ему и пожарным катастрофа еще на одном реакторе была предотвращена. Работу первого и второго блоков решили прекратить лишь спустя шестнадцать часов. Фомин тем временем отправил доверенного специалиста-физика обследовать состояние четвертого блока, но доклад физика, как и все предыдущие, был оставлен без внимания. Сам физик позднее умер. Разные люди не уставали повторять Брюханову и Фомину, что реактор полностью разрушен, но они вновь и вновь отмахивались.
Капитан Сергей Володин, пилот транспортного вертолета, на своем специально оборудованном Ми-8 облетел чуть ли не всю Украину. У него на борту имелся дозиметр, и, пролетая вблизи Чернобыля, он порой включал прибор просто из любопытства. Вплоть до 26 апреля 1986 года прибор ни разу не показал отклонений. В ночь аварии Володин и его экипаж несли вахту аварийно-спасательной службы Киевской области, поэтому их вертолет был первым летательным средством, прибывшим на место происшествия. Ни у кого на борту не было защитной одежды. Когда они облетали Припять, дозиметр стал зашкаливать на всех настройках по очереди – 10, 100, 250, 500 рентген, и Володин решил, что прибор барахлит. «Выше пятисот, – вспоминает он. – При таком уровне люди не живут, а машины не работают». Пока он разглядывал эти показания, в кабину ворвался летевший с ними майор с собственным дозиметром и с криками: «Ты убийца! Ты убил нас всех!» Воздух излучал 1500 Р/ч. «Мы приняли такую большую дозу, – говорит пилот, – он думал, что нас уже нет в живых»[181],[182].
Об аварии никому не сказали ни слова, и в восемь часов вся утренняя смена, включая рабочих со строительства пятого блока, в полном составе вышла на работу, невзирая на царившие вокруг разрушения[183]. Начальник стройки, которому тоже никто ничего не сообщил, к двенадцати часам распустил рабочих по домам, а персонал станции остался на местах. 26 апреля в течение всего дня пожарные и операторы продолжали закачивать воду в реактор, но лишь все сильнее и сильнее затопляли радиоактивной жидкостью подвальные помещения. Брюханов наконец признал факт, что реактор разрушен, и постепенно начал приходить в себя. Вопрос об эвакуации Припяти уже ставился сразу после взрыва, но подобное решение виделось Брюханову слишком значительным, чтобы принимать его без одобрения сверху. Он снова связался с Москвой и запросил разрешение эвакуировать город, но чиновники от КПСС, не ведая масштабов угрозы – ведь сам же Брюханов столько раз их заверял, что ущерб минимален, – отказались обсуждать этот план. Не дай бог возникнет паника и поползут слухи – так что никакой эвакуации и никаких оповещений[184].
В течение суток ожидалось прибытие специальной правительственной комиссии – партийных функционеров и ученых. Комиссию возглавлял Борис Щербина, заместитель председателя Совета министров СССР и бывший министр строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности. Он хоть и занимал довольно высокий пост, все же не входил в Политбюро, то есть не принадлежал к советской политической элите, и назначили его, потому что в тот момент никто в правительстве еще не осознавал серьезности этой аварии. В научной части комиссии самой видной фигурой был сорокадевятилетний академик Валерий Легасов. Он сравнительно рано защитил докторскую и, будучи весьма одаренным человеком, необычайно быстро, по меркам советских научных кругов, получил пост первого заместителя директора престижного Института ядерной энергетики им. Курчатова. Он не занимался реакторами, но был чрезвычайно грамотным, опытным и влиятельным специалистом, пользовавшимся высоким авторитетом как у партии, так и в глазах мирового научного сообщества[185].
Суббота 26 апреля выдалась погожей и теплой. 15 тысяч припятских детей – а дети особо уязвимы для радиоактивного йода – отправились в школу (в СССР школы по субботам работали), остальные горожане занимались своими обычными делами. Днем даже кто-то сыграл свадьбу. А тем временем все до единого жители Припяти подвергались тихому облучению. «Сосед наш… полез на крышу и лег там в плавках позагорать, – вспоминал бывший работник станции Геннадий Петров в беседе с Григорием Медведевым. – Потом один раз спускался попить, говорит, загар сегодня отлично пристает, просто как никогда. От кожи сразу, говорит, паленым запахло. И бодрит очень, будто пропустил стопарик… К вечеру у соседа… началась сильная рвота, и его увезли в медсанчасть». «Просочилось что-то об аварии и пожаре на четвертом энергоблоке, но что именно произошло, никто толком не знал, – рассказывала другая свидетельница. – Группа соседских ребят ездила на велосипедах на путепровод (мост), оттуда хорошо был виден аварийный блок со стороны станции Янов. Это, как мы позже узнали, было самое радиоактивное место в городе… У этих детей развилась потом тяжелая лучевая болезнь»[186].
По понятным причинам – ведь город построили специально для чернобыльских строителей и работников – стали быстро распространяться вести о серьезном инциденте на станции. «Об аварии разные люди узнали в разное время, но к вечеру 26 апреля знали почти все, – вспоминает старший инженер Людмила Харитонова. – Но все равно реакция была спокойная, так как все магазины, школы, учреждения работали. Значит, думали мы, не так опасно. Ближе к вечеру стало тревожнее»[187]. В тот вечер многие горожане высыпали на балконы – а если не было балкона, шли к друзьям, – чтобы полюбоваться на таинственное свечение изнутри разрушенного реактора[188]. Это может прозвучать странно, но жителям Припяти и прилегающих районов очень повезло, что в ночь аварии и в последующие дни стояла прекрасная погода. При дожде радиация лилась бы с небес в Днепр, и число жертв выросло бы в разы. Но частицы в основном остались высоко в воздухе, и их воздействие было все же не таким сильным. С тем, что авария случилась в ночь на субботу, им тоже повезло – перед весенними выходными многие уехали из города. А оставшиеся дома спали в квартирах, защищенные стенами во время самого опасного выброса.
Теперь же те, кто хотел выехать из Припяти, обнаруживали милицейские заслоны на пути как выезжающих, так и въезжающих. Это можно объяснить лишь одним: власти пытались пресечь распространение слухов, поскольку на тот момент об аварии знали лишь местные жители и партийные чиновники. Если бы милиция только не впускала в город, это было бы объяснимо, но выехать люди тоже не могли. Во избежание паники власти скрывали любую информацию. Ситуация породила, разумеется, безумные домыслы, и многие попытались сбежать из города в обход блокпостов, через лес. Женщины пробирались среди деревьев, толкая перед собой коляски с ничем не защищенными младенцами. Эту местность позднее стали называть Рыжим лесом: все сосны в нем покраснели и погибли от первого, самого смертельного облака частиц, извергнутых реактором. Рыжий лес остается одним из самых радиационно загрязненных мест на планете.
Уже в субботу специалисты химических войск прибыли в киевский аэропорт и затем отправились в Чернобыль, где произвели первые точные замеры радиации у поверхности земли[189]. Цифры оказались чрезвычайно высокими и продолжали расти. К вечеру надежные замеры появились уже и на самой станции – тысячи рентген в час, то есть смертельная доза за несколько минут. Несколько месяцев спустя постоянный мониторинг радиации будут проводить с помощью приборов на двухстах сорока точках, распределенных по местности, но на тот момент дистанционных средств дозиметрии в распоряжении специалистов не имелось, и излучение приходилось замерять вручную[190]. Специальных удаленно управляемых летательных аппаратов тоже не было, поэтому атмосферные замеры производились летчиками, сознательно направлявшими свои машины в опасные шлейфы.
Группа старших членов комиссии осмотрела станцию с вертолета, и в том, что реактор разрушен, никаких сомнений наконец не осталось. После этого провели чрезвычайное совещание, чтобы выработать план действий. Присутствующие партийные чиновники не представляли последствий аварии и тратили драгоценное время на дилетантские предложения. После долгих бессмысленных споров Легасову и другим ученым удалось их убедить, что произошедшее – не обычный инцидент, который можно втихую замести под ковер, а авария планетарного масштаба с серьезными и продолжительными последствиями и бороться с ней традиционными методами пожаротушения не получится. Располагая лишь ограниченным арсеналом возможных средств, группа в итоге согласилась, что лучшее на тот момент решение – забрасывать с вертолетов в активную зону мешки с бором, доломитом и свинцом, которые будут, соответственно, поглощать нейтроны, абсорбировать тепловую энергию и снижать температуру огня. На это потребуются десятки тысяч тяжелых мешков.
Щербина, который поначалу неоднократно отклонял предложения Легасова об эвакуации, к вечеру 26-го уступил и согласился, что всех, проживающих в радиусе десяти километров от станции, необходимо вывезти на безопасное расстояние. Но даже принятое решение выполнялось безалаберно. Ученые считали, что горожан необходимо эвакуировать в принудительном и срочном порядке, но Щербина распорядился до утра никого ни о чем не извещать. Людей не предупредили, что выходить из дома опасно, и не дали времени на сборы. Для вывоза жителей Припяти ночью из Киева пришла колонна – тысяча сто автобусов. Выезд на личных автомобилях был запрещен, якобы во избежание пробок – чтобы не нарушился ритм эвакуации.