Пока мои друзья заняты съемкой, я стараюсь проникнуться здешней атмосферой, потом позирую для неизбежного группового снимка, и мы продолжаем путь. Наша небольшая компания ненадолго заглядывает в поликлинику, и мы сходимся во мнении, что ничего интересного там не осталось (единственный мой сносный кадр оттуда – забравшиеся внутрь сквозь раму открытого окна ярко-красные листья). Следующая из сегодняшних главных целей – детский сад «Золотой ключик», самое большое из пятнадцати дошкольных учреждений города. Его фотографий в интернете пруд пруди, и это неудивительно, поскольку здесь – настоящий заповедник потрясающих уникальных образов. «Золотой ключик» находится в центре города, неподалеку от площади, в окружении высотных многоквартирных домов, которые за деревьями мне не сразу удается разглядеть. На подходе к зданию детсада мне под ноги попадаются всё новые и новые никому не нужные игрушки. Первое, что бросается в глаза внутри, – кукла, сидящая, откинувшись на спинку стульчика для малышей. На ней выцветшая рубаха в красно-белую клетку и черные штаны, но лицо и почти все волосы скрыты под советским противогазом детского размера. Очевидно, композицию этой сцены специально составил кто-то из предыдущих фотографов, чтобы искусственно создать западающий в память образ, но какая разница? Образ действительно западает в память, если знаешь, что здесь произошло.
Тут столько всего, достойного внимания. Куда ни повернись, повсюду виды, которые можно изучать часами, – всего просто не объять. Я бесцельно брожу по зданию с камерой, безжизненно болтающейся на плече. Заставив себя наконец приступить к фотографии, я не могу выстроить композицию – объектов столько, что никак не решить, какой из них станет центром. В каждой комнате полно детских кроваток (интересно, это для тихого часа или дети здесь оставались и на ночь?), крошечных парт, стульев, книг и противогазов. Игрушечные звери, игрушечные кирпичики, игрушечные инструменты, игрушечные дома, игрушечные столовые приборы, машинки, куклы. Но некоторые объекты несомненно выделяются и заслуживают пристального изучения. Вокруг низенького – сантиметров тридцать от пола – белого деревянного столика рассажены пластиковая утка и две куклы – мальчик и девочка. Глаз поначалу привлекают насыщенные цвета ярко-желтой утки и темно-синий костюм мальчика, но настоящего внимания требует именно сравнительно тусклая девочка. За двадцать пять лет забвения ее эластичное силиконовое личико высохло, потрескалось и выцвело до серых оттенков. Кружевное белое платьице запачкалось и тоже стало серым. Когда-то причесанные волосы цвета сепии теперь выглядят неопрятно с вкраплениями тонкой паутины и частиц краски, снегом осыпавшейся с потолка. Единственные оставшиеся у нее цвета – розовый пластик тела, проглядывающего сквозь прорехи в платье, и пронзительные небесно-голубые глаза.
Мне ужасно не хочется уходить из детского сада, но время не ждет – нам нельзя снижать темп, если хотим посмотреть все, что запланировали. Следующий в нашем списке – городской бассейн, который в 2007 году приобрел известность у всех геймеров мира, став местом действия революционно новаторской игры Call of Duty 4: Modern Warfare (уровень «Припять»). Не помню, когда я впервые увидел его на фото, но это было задолго до игры, и с тех пор я всегда узнавал это изображение, даже не зная еще ничего о чернобыльской катастрофе. В самом облике опустевшего бассейна есть для меня что-то тревожное, застревающее в голове. Проходя мимо места встречи, где стоит наш автобус в ожидании трех часов дня, я радуюсь, что иду вместе с Дэнни, Давидом и Кейти, которые всегда знают маршрут. Если бы я целый день исследовал Припять в одиночку, то не смог бы разыскать большую часть мест. Одна из черт этого города, которые мне особенно нравятся, – густорастущие деревья и кусты, из-за которых дома внезапно выскакивают перед тобой, будто из ниоткуда. Такое уже случалось сегодня несколько раз, и сейчас, на подходе к бассейну, то же самое. Мы попадаем в здание через одностворчатую пожарную дверь в голой стене. Внутри – почти кромешная тьма, и мы, осторожно ступая, идем через освещенные нашими фонариками раздевалки. Добравшись до дальнего угла, карабкаемся вверх по крутой ржавой лестнице и выходим на свет. И я вновь лишаюсь дара речи.
Как можно без подготовки запечатлеть то, что сто раз фотографировали до тебя, придав при этом картинке свое уникальное виденье? Ответ: никак, так что мои снимки из бассейна ничем не отличаются от прочих его фотографий. В 2011 году во время этой поездки я снимал почти исключительно широкоугольником, чтобы впихнуть в каждый кадр как можно больше содержания и контекста. Вернись я туда сегодня – снимал бы совсем по-иному: другие точки и углы съемки, другой объектив, другие настройки камеры. Посидев пару минут на корточках у бассейна, я оборачиваюсь и вижу, что Кейти – вот уж кто любит приключения – забралась на один из двух трамплинов – тот, что повыше, – и теперь выглядывает, перегнувшись через край. Оттуда, наверное, вид получше.
Я закидываю сумку и штатив на первую снизу платформу, подтягиваюсь (нижней части лестницы нет и в помине) и тоже лезу наверх. Вид и впрямь лучше – не то слово. Не уверен, что размеры бассейна соответствуют олимпийским стандартам, но он все равно немаленький – шесть дорожек и добрых четыре-пять метров глубиной. Свет проникает в помещение через лишенные стекол окна. Они идут по всей длине здания и еще с боков доходят почти до конца стены. Подозреваю, какая-то усердная душа попыталась навести здесь некоторый порядок (интересно, зачем?), поскольку потолочные панели, которые давно выпали из своих гнезд, не валяются тем не менее в бассейне – кроме двух-трех. Интересно, с какой целью? На галерее появляется Давид, и тут я понимаю, что потратил почти все время на съемку самого бассейна. Но нужно посмотреть и остальные части здания, и я выбегаю в боковую дверь, несусь через очередную раздевалку и неожиданно обнаруживаю баскетбольный зал. Отшлифованные доски покоробились и с одного края отошли от пола – в общем, весьма живописно. И вот опять – через пару минут пора идти дальше. Ужасно досадно.
Я вымотан. Держать такой темп столько часов, да еще без еды и питья – завтракали мы уже давно, – все это начинает сказываться. Но отдыхать некогда, впереди нас ждет одна из припятских школ. По пути мы проходим через природный коридор из деревьев, которые, точно часовые, стоят над уходящим вдаль, усыпанным опавшими листьями пространством. Это место напоминает мне дорогу из желтого кирпича в стране Оз.
Шагая иными коридорами искусственного происхождения – бетонными, голыми, безликими, – мы сбиваемся с пути, но, вернувшись немного назад, обнаруживаем то, что искали. Вся школьная столовая затоплена океаном из сотен – если не тысяч – пыльных противогазов: их распотрошили здесь мародеры, пытаясь извлечь из фильтров крупицы серебра. На поверхности океана – останки глобуса, его отколотая половина с Европой – где-то на дне.
Осталось осмотреть последнее здание, очередную школу, но ей предстояло нас разочаровать. Мы составляли свой список по одному из фотоальбомов Дэнни, но он уже не новый, и та школа успела стать жертвой многих лет, что прошли с момента выпуска альбома и полностью оголили почти все школьные помещения. Парочку самых интересных кабинетов я фотографирую, а потом решаю провести последние двадцать минут, просто вдыхая атмосферу этого удивительного места. И забираюсь на крышу, где ко мне присоединяется Кейти: мы созерцаем безмолвие, которое будет длиться еще десять тысяч лет.
Глава 10Комплексная экспедиция
За те полгода, что прошли после аварии, группа отважных ученых из Института атомной энергетики им. И.В. Курчатова несколько раз проникала в четвертый энергоблок в рамках исследовательской миссии, получившей название «Комплексная экспедиция»[268]. «[Все боялись одного]: не может ли повториться взрыв, ведь реактор остался без управления, – вспоминает глава экспедиции физик-ядерщик Виктор Попов. – Не сложились ли обстоятельства там… таким образом, что опять может произойти катастрофа?»[269] В ходе операции, которую в обычных условиях сочли бы самоубийством, ученым предстояло прежде всего выяснить судьбу топлива в реакторе и оценить возможность новых самопроизвольных ядерных реакций. Обследованием разрушенных и обесточенных нижних уровней блока они занимались в ватных масках и с фонариками в руках. «В то время, – говорит Попов, – безопасных мест на блоке в понимании нормального человека не было… Мы входили в большие поля – и 100, и 200, и 250 рентген… Ситуация могла быть совершенно неожиданной. Вы идете по коридору, и здесь – ну, ничего – 1, 2, 5 рентген. Только за угол человек попадает – 500. Сразу назад, бежать надо»[270].
После долгих и напряженных поисков с помощью камер – их просовывали на шестах в отверстия, проделанные в стене, – к декабрю ученые наконец обнаружили топливо. Оно продолжало излучать 10 тысяч рентген в час. «Она [“Слоновья нога”, см. ниже. – Пер. ] вызывала самое высокое уважение, – вспоминает участник экспедиции Юрий Бузулуков, – поскольку приблизиться к ней означало верную гибель»[271]. В подвальных помещениях на немалом удалении от реактора был обнаружен двухметровой ширины «язык» некоей субстанции – она попала сюда через дыру в потолке и застыла, превратившись в темную стеклянистую массу. За свою морщинистую, округлую поверхность «язык» получил прозвище «Слоновья нога». Благодаря одному топливу такое возникнуть не могло: чтобы субстанция остекленела, нужен был гигантский прорыв. Для дальнейших исследований требовались образцы, но миниатюрным роботам, которых отправили сделать сколы, «Слоновья нога» оказалась не под силу. «Потом появилась хорошая идея: если ничего больше не выходит, может, ее расстрелять? – смеется Бузулуков. – Сначала мы обратились в армию. Там нас отправили в милицию. Из милиции – в КГБ, а потом снова в милицию, и там нам выделили один “калашников”. Но с условием: мы возьмем с собой их добровольца – очень хороший, приятный парень, – и он будет стрелять куда покажем. На следующий день он без проблем отстрелял тридцать очередей по целям, которые я определял с видеокамеро