Так и не найдя никого, кто рассказал бы подробно об аварии, Брюханов решил разобраться лично и побежал к четвертому энергоблоку. Споткнувшись по пути несколько раз о куски графита (и даже пнув один из них), он гнал мысль о том, что графит могло выбросить взрывом в активной зоне – это казалось невероятным. Добравшись до здания баллонной системы аварийного охлаждения реактора, директор увидел, что оно разрушено; этого было достаточно, чтобы понять масштаб аварии. Брюханов тем же путем вернулся на рабочее место.
Наконец начали собираться первые начальники подразделений, поднятые с постели звонком дежурной. Директор приказал открыть бункер под административным корпусом – убежище и командный пост на случай войны или другой чрезвычайной ситуации. Подчиненным он велел выяснить, что происходит, и доложить. Начался обзвон участков. Директор взял на себя самое неприятное: известить партийное и министерское начальство в Москве и Киеве. «Сообщал то, что видел сам», – вспоминает Брюханов. На четвертом энергоблоке произошла серьезная авария, здание частично разрушено, что именно произошло, он пока не знает. В ответ он услышал, что на Чернобыльскую АЭС едут ответственные лица, а ему следует как можно скорее разобраться в ситуации[140].
Затем Брюханов наконец дозвонился Рогожкину. Начальник смены станции только что вернулся к себе в кабинет – осматривал машинный зал. Побывал он и в зале управления четвертого энергоблока, где расспросил Александра Акимова, начальника смены блока, инженера Леонида Топтунова и заместителя главного инженера Анатолия Дятлова – ответственного за испытания выбега ротора турбогенератора. Все они были напуганы и растеряны. Дятлов сказал ему, разводя руками: «Боря, мы нажали кнопку АЗ-5, а через двенадцать-пятнадцать секунд блок взорвался». Рогожкин увидел обваренных паром и помог эвакуировать одного из них – Владимира Шашенка. Нескольких человек пока не могли найти. Вот суть того, что Рогожкин сообщил директору, предложив соединить его с Дятловым. Брюханов ответил, что уже находится на станции и позвонит тому сам[141].
В зале управления четвертым энергоблоком никто не мог понять, что случилось, – включая Анатолия Дятлова. Когда после второго взрыва заработали аварийные генераторы и над головой вновь зажегся свет, он подумал: что-то произошло с деаэраторами. Эти огромные емкости, расположенные в «этажерке» над залом управления, содержали более ста кубометров горячей воды и пара. Если взорвались они, через трещины в крыше в зал вот-вот хлынет кипяток. Дятлов велел подчиненным перейти к резервному щиту управления, но услышали его далеко не все. Люди в недоумении уставились на датчики: лампы бешено мигали, стрелки метались в разные стороны. Тут уж не до начальника. Поскольку вода нигде не протекала, пар не просачивался, команду Дятлов повторять не стал. Но если взрыв не связан с деаэратором, в чем же дело?
Он бросился к пульту и стал изучать показания индикаторов – однако часть приборов сломалась, а другие выдавали нечто невразумительное. Датчики давления и циркуляции воды в контуре показывали ноль. Это само по себе грозило тяжелыми последствиями. Реактор Дятлов считал заглушенным, но знал, что без охлаждения водой активной зоны тепловыделяющие элементы расплавятся за минуту. Поэтому громогласно дал новую команду: «Расхолаживаться с аварийной скоростью!» Систему аварийного охлаждения теперь следовало запустить от аварийных дизель-генераторов, а задвижки, с таким трудом перекрытые 25 апреля, – открыть заново и в рекордный срок. Времени скорее всего не хватило бы и расплавления топливных сердечников было не избежать, но Дятлов не видел другого выхода. Он приказал Акимову немедленно связаться с электриками и включить насосы.
На остановке подачи воды в активную зону беды не закончились. Очередной сюрприз преподнесли стержни с поглотителем, который должен был остановить реакцию. Датчики показывали, что те застряли, не войдя в ядро и наполовину, и что реакция до сих пор идет – без какого-либо охлаждения водой! Акимов обесточил муфты сервоприводов в надежде, что стержни просто упадут вниз. Но их заклинило. Дятлов приказал Виктору Проскурякову и Александру Кудрявцеву, двум стажерам старшего инженера управления реактором, бежать в реакторный зал и опускать регулирующие стержни вручную. Едва они скрылись из виду, Дятлов осознал нелепость этой идеи – если стержни не падают в активную зону при отключенных муфтах сервоприводов, то и ввинчивать их бесполезно. Он выскочил в коридор, но слишком поздно. В задымленном коридоре столбом стояла пыль. Дятлов вернулся в зал и приказал включить вентиляторы[142].
Теперь надо было понять, что происходит в машинном зале (выход был на противоположной стороне), где вспыхнул пожар. Эту жуткую новость в зале управления узнали от одного из машинистов, как раз после того, как Дятлов приказал охлаждать реактор в аварийном порядке. Еще раньше на пожар прибежал Разим Давлетбаев. Представшая перед ним картина потрясла его до глубины души. Кровля над одной из турбин рухнула. Замначальника турбинного цеха вспоминает: «Часть ферм свисала, одна из них на моих глазах упала на цилиндр низкого давления турбогенератора-7. Откуда-то сверху доносился шум истечения пара, хотя в проломы кровли не было видно ни пара, ни дыма, ни огня, а видны были ясные светящиеся звезды в ночном небе»[143].
Ужаснулся при виде этого и Дятлов. «Там картина, достойная пера великого Данте! – восклицает он в мемуарах. – Из поврежденных труб в разные стороны бьют струи горячей воды, попадают на электрооборудование. Кругом пар. И раздаются резкие, как выстрел, щелчки коротких замыканий в электрических цепях». Тем временем к седьмому турбогенератору сбегались люди с огнетушителями и пожарными шлангами в руках. При взрыве падающие обломки крыши повредили трубопроводы – оттуда вытекало масло. Окажись на полу десятки тонн горючего материала, пожар мог бы превратить в преисподнюю машинный зал, а следом – и все четыре энергоблока (машинный зал примыкает к каждому из них). Давлетбаев и его люди стали отключать маслонасосы, чтобы слить масло в аварийные цистерны. Кроме этого, работники машинного зала производили вытеснение водорода из турбогенераторов, расположенных возле поврежденного седьмого – взрыв грозил и с этой стороны[144].
В реакторном зале Дятлов увидел первую жертву аварии – оператора, обваренного паром из разорванных труб, – и приказал вести его в медпункт, куда должна была уже приехать скорая. Когда он вернулся в зал управления, Петр Паламарчук внес на руках инженера Владимира Шашенка, своего коллегу-наладчика. Во время теста тот наблюдал за приборами на отметке 24 метра и его также обварило водой и паром. Дятлов вспоминает: «Володя сидел в кресле и лишь незначительно перемещал глаза, ни крика, ни стона. Видимо, боль превысила все мыслимые границы и отключила сознание». Рогожкин (он как раз прибыл в зал управления) помог унести Шашенка в медпункт на носилках. Еще троих сотрудников, в момент взрыва находившихся в центральном зале реакторного цеха, пока что не нашли.
Тем временем Акимов выбивался из сил, стараясь обеспечить охлаждение реактора водой. Он считал, что активная зона стремительно перегревается. Внутренние телефоны молчали, поскольку при взрыве оборвались кабели, но вот на городские номера, как ни странно, можно было дозвониться. Акимов, набрав электриков, умолял снова подключить насосы, чтобы продолжить подачу воды. Электрики обещали сделать все возможное. Начальника вечерней смены Юрия Трегуба – тот так и не ушел с энергоблока – Акимов попросил открыть злополучные задвижки системы охлаждения реактора. Трегуб и еще один инженер, Сергей Газин, побежали вверх по лестнице на двадцать седьмую отметку. Наверху они почувствовали себя плохо («язык не глотает», как выразился Трегуб), но это было только начало беды. Как только Трегуб открыл рывком дверь помещения, где находились задвижки, его ошпарило. Из-за пара ничего нельзя было сделать – пришлось вернуться в зал управления. У Акимова екнуло сердце. Не подозревая о том, что реактор уже взорвался, он с ужасом думал, к чему может привести его перегрев[145].
Стажеры Проскуряков и Кудрявцев, напрасно отряженные Дятловым опускать регулирующие стержни, явились в зал управления с очередной плохой новостью. Они хотели подъехать в реакторный зал на лифте, но шахта превратилась в груду развалин. Тогда они стали подниматься на отметку 36 метров по лестнице. Ступеньки завалило обломками, так что карабкаться приходилось с трудом. Из разорванных труб били струи воды и пара, горячим и влажным воздухом невозможно было дышать. До регулирующих стержней Проскуряков и Кудрявцев не дошли – слишком велики оказались разрушения в центральном зале и вокруг него. Но им удалось подойти к реактору настолько близко, что это стоило им жизни. Вернувшись в зал управления, стажеры отчитались Дятлову и Акимову. Начальники только укрепились в уверенности, что реакция в активной зоне продолжается, но без охлаждения. Дятлов понимал, чем это грозит, но старался об этом не думать.
Проскуряков наткнулся на Трегуба и сказал тому, что ядро реактора, наверно, расплавилось. Причиной, как он думал, послужили перегрев и возможная утечка диоксида урана из топливных сердечников. Трегуб согласился – парой минут раньше он вышел наружу и увидел «зловещий», как он выразился, свет. Он предположил, что расплавление перегретого ядра вызвало скачок температуры и раскалило двухсоттонную верхнюю плиту биологической защиты («Елену»). Инженеру не могло прийти в голову, что плиту сорвало и подбросило взрывом. Проскуряков нервно спросил: «А почему ж ничего не делается?» Трегуб поделился опасениями с Дятловым. «Пошли», – ответил тот. Они вышли по коридору на улицу. Потрясенный начальник смены воскликнул: