В пять утра в Припять в сопровождении группы милицейских чинов прибыл заместитель министра внутренних дел Украины генерал-майор Геннадий Бердов. По воспоминаниям очевидца, ходил он в «новом, недавно сшитом мундире». В общей суматохе первых дней после взрыва сразу бросались в глаза его «золотые погоны, мозаика орденских планок, значок заслуженного работника МВД СССР». Спокойный, но энергичный, Бердов немедленно принял под свое командование более четырехсот сотрудников милиции, направленных в Припять из соседних районов. Они перекрыли подходы к АЭС и к близлежащей железнодорожной станции Янов. В милицейских патрулях наряду с рядовыми и сержантами были задействованы лейтенанты, капитаны, майоры и полковники. Бердов подвергал себя и своих людей губительному воздействию радиации, но в первые часы после взрыва мало кто догадывался, что речь идет не о рядовой техногенной катастрофе и, следовательно, главную опасность представляет вовсе не пожар[191].
Первый заместитель министра внутренних дел Украины Василий Дурдинец, координировавший работу милиции из Киева с первых минут после получения сигнала о пожаре, впоследствии вспоминал, что о повышении уровня радиации он узнал только в районе полудня 26 апреля. Командование сил гражданской обороны хранило молчание. Когда рано утром начальник штаба гражданской обороны Чернобыльской АЭС Серафим Воробьев дозвонился до начальника штаба ГО Киевской области, тот первым делом поинтересовался, потушен ли пожар. «Да что пожар! – воскликнул Воробьев. – Здесь общая авария! Об-ща-я! Надо оповещать население!» В ответ киевский начальник пустился в крик: «Паникер! Ты думай, что говоришь! За такой доклад голову оторвут». Воробьев тем не менее настаивал, что ситуация чрезвычайно серьезна: «Прибор ДП-5 [дозиметр] зашкаливает! Более 200 рентген в час». Но его не услышали. Впоследствии запись в журнале входящих звонков была сфальсифицирована: уровень радиации занижен в десять раз, а время звонка Воробьева в штаб изменено на более позднее. Когда части гражданской обороны наконец прибыли в Припять, у них, по воспоминаниям председателя Совета министров Александра Ляшко, не было с собой приборов для измерения радиации[192].
Около девяти утра Дурдинец, который почти всю ночь провел у себя в министерстве, обзвонил руководителей республики с докладом о событиях прошедших суток. Известие о чернобыльской аварии было в докладе лишь одним из многих. Пост председателя Президиума Верховного Совета УССР – недопарламента, нужного исключительно для того, чтобы штамповать решения партийного руководства республики, – занимала Валентина Шевченко, которой тогда был 51 год. Позднее она вспоминала, что об аварии Дурдинец упомянул только в самом конце своего доклада. Он сообщил Шевченко, что на станции случился пожар и что его уже потушили (на следующий день в донесении МВД Центральному комитету говорилось, что пожар был потушен к восьми утра). «А как люди?» – спросила Шевченко. «Да ничего, – ответил замминистра. – Одни гуляют свадьбы, другие сажают огороды, третьи ловят рыбу на Припяти»[193].
Шевченко немедленно позвонила председателю Совета министров Александру Ляшко – тот был на рабочем месте и как раз обсуждал ситуацию на Чернобыльской АЭС с одним из своих заместителей. Еще раньше он распорядился начать мобилизацию автотранспорта на случай, если придется эвакуировать Припять. Для этого Ляшко задействовал республиканское МВД и войска гражданской обороны, которые также находились в двойном подчинении у Киева и Москвы. Когда начальник республиканского штаба гражданской обороны высказал опасение, что водителей автобусов будет трудно заставить выйти на работу с утра в субботу, Ляшко позвонил министру внутренних дел Ивану Гладушу и приказал силами милиции оповестить водителей о мобилизации. «Там серьезно?» – спросил Гладуш. «Этого не знаю, а вот мобилизацию и отправку автотранспорта в район ЧАЭС вместе со штабом ГО организуйте так, как это вы выполняли бы в условиях войны»[194].
Встревоженный известиями, поступающими из Москвы и от его собственных подчиненных, глава Коммунистической партии Украины и высший руководитель республики Владимир Щербицкий в десять утра собрал заседание республиканского политбюро. Информация из Припяти, переданная Виктором Брюхановым по партийным каналам, особого беспокойства не вызывала: пожар потушен, уровень радиации, хотя и повышен, остается в пределах нормы. «А не спешите ли вы? – спросил Щербицкий у Ляшко, который уже распорядился о мобилизации транспортных средств. – Прибудет комиссия, даст квалифицированную оценку, и тогда действуйте». Но Ляшко отказался отменять свое распоряжение. «Ну а если никакой эвакуации не потребуется, во что ваше мероприятие обойдется?» – поинтересовался Щербицкий[195].
Ляшко не уступил давлению партийного лидера. «Ничего, спишем расходы на учения по гражданской обороне. Потому что у нас был такой опыт – несколько миллионов спишем на гражданскую оборону». В конце концов Щербицкий дал свое согласие, но этого было недостаточно. Около одиннадцати Ляшко позвонил председателю Совета министров СССР Николаю Рыжкову, тот тоже разрешил мобилизовать, но пока что не использовать транспорт. «К четырнадцати часам мне доложили, что 1200 автобусов и 240 грузовых автомашин готовы», – рассказывает Ляшко.
Щербицкий все еще сомневался, что Ляшко поступает правильно. В тот день киевское и республиканское управления КГБ составили две сводки по ситуации на Чернобыльской АЭС и в городе Припять. В первой, отражавшей то, каким положение вещей виделось КГБ утром 26 апреля, уже отмечался повышенный уровень радиации, но приводимые цифры были значительно ниже зафиксированных Воробьевым. В утренней сводке уровень радиации на станции оценивался в 20–25 микрорентген в секунду, а в Припяти – 4–14 микрорентген. Повышение уровня радиации объяснялось выбросом «грязной воды» из поврежденной взрывом системы охлаждения реактора. Вторая сводка, основанная на информации, имевшейся в распоряжении КГБ в три часа дня, оценивала уровень радиации вблизи реактора в 1000 микрорентген в секунду, на территории АЭС – 100 микрорентген в секунду, а в городе Припять – 2–4 микрорентгена в секунду. Оценки по-прежнему основывались на показаниях дозиметров, рассчитанных самое большее на 1000 микрорентген в секунду[196].
Но Ляшко уже заручился всеми полномочиями, необходимыми для того, чтобы начать подготовку к эвакуации. Судя по сообщениям, поступавшим в ЦК Компартии Украины, приказ о начале движения автотранспорта был отдан в восемь часов вечера 26 апреля. Вдоль проселочных дорог Чернобыльского района выстроились колонны автобусов и грузовиков, на станцию Янов подогнали два пассажирских состава. Всю следующую ночь водители и железнодорожники провели в опасной близости от АЭС, дожидаясь приказа о начале погрузки. Поступит ли он, было неизвестно[197].
Когда на первом заседании правительственной комиссии, проходившем в Припятском горкоме вечером 26 апреля под председательством Майорца, генерал Бердов сообщил, что автобусы готовы к эвакуации людей, от него отмахнулись как от паникера. А несколько часов спустя члены комиссии увидели, как реактор пробудился и расцветил небо Припяти радиоактивными фейерверками. Тон обсуждении после этого изменился, и в одиннадцатом часу председатель Совета министров Александр Ляшко узнал, что комиссия, к которой к тому времени присоединился Борис Щербина, пришла к выводу, что реактор поврежден и существует угроза радиоактивного заражения. Спустя еще некоторое время окончательное «добро» на начало эвакуации дали и союзные власти. Ляшко все утро 27 апреля названивал в Припять, желая убедиться, что эвакуация состоится. Около двух часов дня ему сообщили, что она начнется с минуты на минуту. Из паникера он превратился в человека, который с самого начала был прав. Эвакуация была необходима, и теперь правительственная комиссия приступала к ее проведению[198].
Пока партийное и советское начальство обсуждало целесообразность эвакуации, жители начали сами, не дожидаясь указаний, массово покидать Припять. Первыми, рано утром 26 апреля из города стали уезжать жены и дети пожарных. Их мужья и отцы заплатили высокую, а некоторые и самую страшную цену за непонимание того, что на станции произошел не просто пожар, а ядерный взрыв и теперь реактор распространяет невидимое излучение, которое калечит и убивает все живое. Уже лежа на больничной койке, лейтенант Владимир Правик умолял своих родителей забрать его жену и дочь и как можно быстрее спасаться из Припяти. Те прямо из санчасти поспешили к Правику домой, погрузили жену Надежду и месячную дочь Наташу в коляску мотоцикла, отвезли на железнодорожную станцию Янов и посадили в проходящий поезд[199].
Следующими из Припяти поехали сами пожарные – началась эвакуация тех, кто больше всех пострадал от радиации. О том, что это не обычный пожар, пожарный Леонид Шаврей, прибывший на АЭС в одной машине с Правиком, догадался только в пять утра, когда наконец спустился с крыши турбинного зала. Закурив, он почувствовал странный сладкий вкус. «Что это за сигареты такие сладкие?» – спросил он у приятеля-пожарного, который еще раньше, на крыше, тоже ощутил во рту непривычный сладкий привкус. Медики раздали пожарным таблетки йодистого калия. Шаврей запил таблетку водой, и его тут же вырвало. «Противно до невозможности, – вспоминал он. – Пить охота, а напиться невозможно – сразу тошнит».
Медики хотели направить его в санчасть, но Шаврей вместо этого сел в машину и повез жену и ребенка к родственникам в деревню