Борис Щербина делал все возможное, чтобы как можно скорее засыпать реактор. С каждым днем вертолеты сбрасывали на него все больше песка, свинца и бора: 28 апреля было сброшено 300 тонн, 29 апреля – 750 тонн, 30 апреля – 1500 тонн. Пик пришелся на 1 мая, когда на реактор сбросили 1900 тонн груза. После этого сбросы были сокращены из опасения, что бетонные конструкции не выдержат и реактор провалится в бассейн-барботер, вызвав радиоактивное заражение грунтовых вод. Всего на реактор было сброшено почти 5000 тонн сыпучих материалов, в основном песка. В подреакторное пространство он не провалился только чудом[235].
Не напрасны ли были жертвы, принесенные пилотами вертолетов? Легасов считал, что не напрасны. Уровень радиации в районе реактора снижался. По более поздним оценкам, 25 процентов общей суммы радиации было выброшено в течение первых суток после взрыва. С 26 апреля по 2 мая интенсивность радиационных выбросов снизилась в шесть раз. Легасов был убежден, что снижение обусловлено мерами, принятыми комиссией, и в первую очередь «бомбардировкой» реактора песком и другими материалами[236].
Впрочем, для большинства жителей Украины, Белоруссии и западных областей России это относительное улучшение, вероятно, ничего не изменило. За те дни, что вертолетчики забрасывали реактор, ветер, сначала относивший радиоактивное облако к северу и западу, переменился и понес его на юго-восток, подвергая радиационному заражению новые территории. Частей химической защиты не хватало, они не справлялись со стремительно ухудшавшейся ситуацией. (Командовавший ими генерал-полковник Владимир Пикалов прибыл в Припять сразу после аварии; он отвечал за измерение уровней радиоактивности и определение зон радиоактивного поражения[237].)
28 апреля, на следующий день после эвакуации Припяти, правительственная комиссия во главе с Борисом Щербиной приняла поддержанное Москвой решение создать вокруг станции десятикилометровую зону отчуждения и переселить из нее всех жителей. Комиссия также решила выехать из Припяти, где повышался уровень радиоактивности. Члены комиссии, работники АЭС (около 5000 человек, оставшихся в городе, чтобы обеспечить безопасную остановку неповрежденных реакторов), а также командированные из других мест сотрудники милиции и военные не имели необходимого снаряжения для работы при таком высоком уровне радиации.
Респираторов было мало, дозиметров не хватало, а у тех, что имелись в наличии, зачастую не оказывалось аккумуляторов. Таблетки йодистого калия было трудно достать, да и завезли их в город с опозданием, когда у жителей Припяти уже накопилось огромное количество радиоактивного йода в щитовидных железах. Нигде не было никаких знаков, предупреждающих о высоком уровне радиации, а среди самых зараженных мест оказались кабинеты начальства: ковровые дорожки в коридорах и кабинетах вобрали много радиоактивной пыли. В городском отделе милиции только на четвертый день вычислили источник повышенной радиации и вынесли дорожки из помещения[238].
Физики, прилетевшие из Москвы разбираться с последствиями аварии, прекрасно понимали, насколько опасна радиация, но все равно часто пренебрегали мерами защиты. В поведении тех, кто работал в Припяти после аварии, вообще было много лишней бравады. «Молодые ребята (смена) на площадке курят, болтают, – пишет Федуленко, рассказывая об одной из своих вылазок в окрестности реактора. – Пролетел вертолет. На подвеске сетка с грузом. Высота небольшая, все видно. Завис над разрушенным блоком. Сбросил груз. Улетел. Толпа на открытой площадке спокойна. Лица веселые, ни на одном даже нет „лепестка“. Тут я нащупал в кармане свои „лепестки“, вспомнил! Надевать как-то неловко, у всех физиономии-то открыты». Единственной преградой между Федуленко и находившимся в паре сотен метров реактором была бетонная стена соседнего здания[239].
Уровень радиации в Припяти колебался вокруг значения 1 рентген в час. По принятым позднее нормативам при таком уровне сотрудникам милиции запрещалось находиться в зоне радиоактивного заражения больше двадцати часов. Члены правительственной комиссии провели в Припяти почти трое суток. В конце концов им, как и всем остальным, кто еще не покинул город, велели перебазироваться в более безопасное место[240].
В отличие от эвакуированных 27 апреля, они понимали, что, скорее всего, покидают Припять не на три дня, а навсегда. Валентину Федуленко глубоко в душу запала сцена, которую он наблюдал по пути из эпицентра заражения. «По дороге остановились около места, где набивали песком бумажные мешки для сбрасывания в шахту реактора четвертого блока, – вспоминает он. – О чем-то беседовали руководители работ. Поразила картина, которая долго еще будет перед глазами… На фоне туманной громады станции вдали домики небольшой деревни в полукилометре от нас. За заборчиком ходит пахарь за плугом с лошадью впереди. Обрабатывает приусадебный участок. Сельская идиллия на радиоактивном поле»[241].
Прежде чем покинуть город, последние обитатели Припяти простились с Владимиром Шашенком, первой известной жертвой чернобыльской аварии. В ходе испытания турбины он следил за датчиками главных технологических систем энергоблока, когда взрывом порвало трубы с паром и кипящей водой. Около шести утра 26 апреля он умер от тяжелых ожогов. Когда Шашенка привезли в санчасть, где медсестрой работала его жена, он из последних сил просил всех держаться подальше, потому что прибыл из реакторного отделения. Автобуса, чтобы вести тело Шашенка на кладбище, атомная станция предоставить не могла. Тогда Александр Эсаулов совершил один из своих последних поступков в качестве зампреда Припятского горисполкома – реквизировал проезжавший мимо автобус и обеспечил погибшему достойные похороны[242].
Эвакуированных из Припяти членов правительственной комиссии и экспертов разместили в пионерском лагере «Сказочный», расположенном в 35 километрах южнее города. В самом лагере и в радиоактивной обстановке вокруг ничего сказочного, впрочем, не было. На следующий день после заселения членов комиссии уровень радиации на территории «Сказочного» начал расти. Но 1300 микрорентген в час он не превышал. Такой уровень считался «хорошим» в сравнении 1 рентгеном в час в самой Припяти[243].
Вслед за правительственной комиссией область радиационного заражения тянулась на юг, все ближе к Киеву.
28 апреля председатель Президиума Верховного Совета УССР Валентина Шевченко совершила поездку по районам на севере Киевской области, где временно размещали жителей Припяти. Она сделала это исключительно по собственной инициативе, не посоветовавшись с первым секретарем ЦК КУ Владимиром Щербицким. «Я чувствовала, что случилась беда, но никто в первые дни всей ее опасности не понимал. Меня волновало, как приняли такое количество припятчан, в чем они теперь нуждаются. Поэтому рано утром 28 апреля я выехала в сторону Чернобыля», – рассказывает Шевченко. На месте она увидела, что эвакуированные расселены по школам, общественным зданиям и домам колхозников. Люди среди них были самые разные. Многие горожане чувствовали себя в деревне неуютно, но тем не менее рабочие места нашлись для всех. В том числе и для бывшей первой леди Припяти, жены директора АЭС Валентины Брюхановой[244].
Припятскую журналистку Любовь Ковалевскую, опубликовавшую в марте статью о нарушениях на строительстве Чернобыльской АЭС, поселили в селе Максимовичи неподалеку от райцентра, поселка городского типа Полесское. Но скоро выяснилось, что там тоже повышенная радиация. Эвакуированным было велено снова садиться в автобусы, причем первыми сажали беременных и детей. При проверке дозиметристами оказалось, что все они уже заражены. «Представь себе состояние матери, – рассказывает Ковалевская, – которая пришла к дозиметристу, а он у ребенка меряет башмачки: „Грязные“. Штанишки „грязные“, волосы – „грязные“». Дальнейшая эвакуация производилась впопыхах, из-за чего часто оказывались разделенными семьи: детей могли отвезти в одно село, а родителей и деда с бабкой – в другое. Через громкоговорители, укрепленные на столбах на сельских площадях, передавали новости и объявления. Чаще всего – о родителях, которые разыскивают потерянных детей[245].
Валентина Шевченко обратила внимание, что эвакуированные были скорее растеряны, чем напуганы. Многие сравнивали новую напасть с немецкой оккупацией во время Второй мировой войны и находили, что тогда было гораздо опаснее. «Я ходила по дворам, разговаривала с людьми, интересовалась, как приняли эвакуированных, – рассказывает Шевченко. – Люди были спокойны, надеялись, что вот-вот вернутся в родные дома. Все мне говорили: „Да какая тут опасность? Когда немец был – вот то была опасность. А сейчас? Солнце, тепло, огороды сажать надо“». Шевченко, хоть и была высокопоставленным чиновником, не располагала достоверной информацией об истинном положении вещей и думала примерно так же. Они с водителем перекусили на свежем воздухе и отведали деревенских угощений.
Опасность радиации Валентина Шевченко осознала поздно вечером, когда ее машину на подъезде к Киеву остановили дозиметристы. Радиационный пост, которого утром еще не было, проверял все проезжающие машины. Оказалось, что босоножки Шевченко «очень светятся» и их надо оставить на посту. Хорошо еще, что в машине у нее всегда лежали тапочки, а то бы главе украинского парламента пришлось ехать домой босиком. На следующий день замеры показали, что уровень радиации в Киеве достигает 100 микрорентген в час, что в пять раз выше нормы. И это было только начало