В атмосфере растущей напряженности и полной неразберихи даже у партийных работников сельской администрации начал просыпаться интерес к священнику и церкви, которую он представлял. Один из местных начальников сказал отцу Леониду, что после возвращения в Красно им обязательно нужно будет вместе выпить. Когда священник ответил, что не пьет, начальник сказал: «Ну ничего. Ты батюшка, а мы коммунисты, когда придем сюда и бояться ничего не будем, разопьем по сто граммов за такую радость. Только бы вернуться…» Но вернуться им было не суждено. Не имея возможности служить в своей церкви, на пасхальную всенощную отец Леонид пошел в церковь в Чернобыле. «Куличи святили, а после полуночи пели „Христос воскресе“», – вспоминал священник.
Служба закончилась в три часа утра 4 мая. А в девять утра Светлого воскресенья отец Леонид, его сын и еще остававшиеся в Чернобыле жители погрузились в автобусы и уехали из города. Исход из Чернобыля начался[299].
Василий Синько, даром что высокопоставленный коммунист, тоже по-своему справлял православную Пасху. Вечером 3 мая после заседания правительственной комиссии он вернулся в свой временный кабинет в райисполкоме подавленным, но полным решимости впредь поступать так, как сам сочтет нужным. Перед угрозой глобальной катастрофы чиновник отказался следовать бессмысленным, с его точки зрения, указаниям руководства. Так, по распоряжению Синько, его подчиненные перестали составлять для штаба гражданской обороны подробные сводки о поголовье эвакуированного скота. Полковник, начальник штаба, пригрозил доложить о факте неповиновения наверх, но Синько было все равно. Он чувствовал над собою власть посильнее киевской и московской. Близилась православная Пасха.
«Достали из погреба картошку, маринованные грибочки, поставили на стол банку спирту и устроили праздничный ужин или, вернее сказать, завтрак, потому что уже наступило пасхальное утро, – рассказывает Синько, вспоминая, как они с коллегами встречали Пасху. – Хотя все мы считали себя атеистами, но после катастрофы вспомнили пророчества наших мудрых дедов и бабок о конце света и с мольбой обратили наши взоры к небесам. Кто-то там таки есть – причем силы и власти у него гораздо больше, чем у ЦК КПСС. Так что все в его руках». Так перед лицом катастрофы атеисты становились верующими, а диктат коммунистической идеологии – а с нею и власть центра – шли трещинами под воздействием Чернобыльской радиации[300].
В пасхальное воскресенье радиоактивный выброс из поврежденного реактора превысил все прежние показатели. Если накануне он составил 5 миллионов кюри, то в воскресенье 4 мая достиг 7 миллионов. Согласно отчетам КГБ, уровень радиации в зоне аварии, составлявший 1 мая от 60 до 80 рентген в час, 4 мая вырос до 210 рентген в час. Кроме того, в радиоактивном выбросе ученые зафиксировали повышенное содержание рутения-Рутений плавится при температуре 2334 градусов Цельсия, а значит, реактор продолжал нагреваться. На следующий день, 5 мая, радиоактивный выброс побил все рекорды и составил по разным оценкам от 8 до 12 миллионов кюри[301].
Не имея возможности повлиять на происходящее на АЭС, украинские власти старались как можно быстрее провести эвакуацию из зоны отчуждения. «3 мая из 10-километровой зоны завершена эвакуация населения (9864 человека) в Бородянский район, эвакуировано также 12 180 голов крупного рогатого скота, – говорится в справке КГБ от 4 мая. – На 4 и 5 мая намечено осуществить полную эвакуацию из тридцатикилометровой зоны». Но на деле все оказалось гораздо труднее. С расширением зоны отчуждения до 30 километров в число подлежащих эвакуации дополнительно попали около 40 000 человек. «Эвакуация проходила с огромными трудностями, – вспоминает Василий Синько. – Возникало ощущение, что идет война. Отмечались случаи паники, сумятицы, опрометчивых решений, но в основном ответственные за отправку людей из зоны вели себя выдержанно, смело и самоотверженно. Все знали, что каждый день, час, проведенные в зоне, пагубно отразятся на организме каждого»[302].
Многие местные, как представители власти, так и простые рабочие и крестьяне, заставшие Вторую мировую войну, сравнивали эвакуацию с пережитым в военные годы, когда люди либо уходили от оккупантов на восток, либо бежали в леса, спасаясь от карательных акций, которыми немцы отвечали на вылазки партизан. Но тогда все было совсем по-другому. Тогда было понятно, что немцы – враги и что от них можно укрыться в лесу. Сейчас же опасность исходила отовсюду и прежде всего от того самого леса, который помогал выжить во время Голодомора и оккупации. Листва деревьев и прочая лесная зелень накапливала значительные объемы радиоактивных выбросов. Один из окружающих Припять лесов вскоре после аварии был прозван Рыжим: под воздействием сильного радиоактивного заражения сосновая хвоя в этом лесу окрасилась в цвет ржавчины. А название одного из окрестных сел (не входившего в зону отчуждения, но граничившего с ней) – Страхолесье – приобрело новый, зловещий смысл. Село сразу же переименовали в Зеленый Мыс, но ситуации это не изменило. В 1989 году старое название вернули.
Глава 13Китайский синдром
Из всей обширной повестки заседания политбюро, состоявшегося 5 мая 1986 года, только отчеты о прошедших по всей стране первомайских демонстрациях могли хоть как-то порадовать Горбачева и его соратников. В остальном создавалось впечатление, что у страны повсюду враги – внутренние и внешние.
Во внешней политике ложилась тяжелым грузом на советскую экономику и наносила серьезный ущерб международной репутации СССР война в Афганистане. В то утро Горбачев объяснял членам политбюро, что военная победа невозможна, сколько бы там ни было советских солдат. Было уже понятно, что социальную революцию для афганцев осуществить не удалось, – по словам Горбачева, тут СССР с самого начала был обречен на провал. Вместо того чтобы укрепить свое «южное подбрюшье», советская империя получила зону нестабильности и международного конфликта. США значительно нарастили свое присутствие в регионе. СССР настроил против себя мусульманский мир и подтолкнул к открытым враждебным действиям Пакистан. Словом, это было полное поражение[303].
Чернобыльская авария пробила в бюджете Советского Союза еще одну обширную брешь, при этом сильно повредив международному престижу страны и ее нового лидера. Как ни пыталась советская пропаганда внушить стране и миру, что положение нормализуется, ситуация с каждым днем только ухудшалась, и никто не понимал, что надо делать, чтобы взять ее под контроль. 5 мая председатель Совета министров Николай Рыжков получил обновленные данные о медицинских последствиях аварии. «Общее число госпитализированных, – говорилось в секретном сообщении, – достигло 2757 человек, из которых 569 детей. Из них 914 имеют признаки лучевого заболевания, из которых 18 человек находятся в очень тяжелом состоянии». Накануне речь шла о 1882 госпитализированных, то есть за сутки их число выросло более чем на 45 процентов. Среди заболевших с симптомами лучевой болезни были теперь не только пожарные, операторы станции и местные жители. На больничных койках среди прочих оказались руководящие работники – члены правительственной комиссии, командированные из Москвы, чтобы найти решение проблемы. Обратно они возвращались, не найдя решения и с пошатнувшимся здоровьем[304].
Вечером 4 мая в московском аэропорту Внуково приземлился самолет, на борту которого находились председатель правительственной комиссии Борис Щербина и его многочисленные заместители и помощники, в том числе министры и начальники управлений. Сойдя по трапу, все пассажиры погрузились в ожидавший их автобус и направились прямиком в Клиническую больницу № 6, где проходили лечение жертвы аварии на Чернобыльской АЭС. После того как новоприбывших проверили дозиметристы, их раздели, вымыли и обрили наголо – исключение сделали только для Щербины. Большинство из них были госпитализированы для дальнейшего обследования и лечения. Решение обследовать Щербину и его людей в Москве Николай Рыжков принял за два дня до того, когда сам посещал зону аварии[305].
Прежде чем заняться своим здоровьем, Щербина по просьбе членов политбюро доложил им о результатах своей работы. Обнадежить партийное руководство ему было нечем. Положение складывалось крайне тяжелое. Выбросы радиоактивных частиц из реактора, сократившиеся было 2 мая, снова увеличились и стали даже более интенсивными, чем в первые часы после взрыва. Власти больше не понимали, как и что сообщать о ходе ликвидации последствий аварии, поэтому 3 мая газеты о ней не упоминали. Засыпка реактора песком и свинцом теперь представлялась бесполезной, поэтому число вертолетных вылетов было сокращено; 4 мая они полностью прекратились.
Помимо угрозы нового взрыва, существовала и другая – угроза так называемого китайского синдрома. «Китайский синдром» – название американского кинофильма, спродюсированного Майклом Дугласом, с Джеком Леммоном, Джейн Фондой и самим Дугласом в главных ролях. В США фильм вышел в марте 1979 года, советские зрители увидели его в 1981-м. Его название восходит к шутливому выражению американских ядерщиков, описывающему гипотетическое расплавление реактора, при котором раскаленное ядерное топливо прожигает Землю насквозь до самого Китая. На самом же деле, как объясняется в фильме, главная опасность заключается в том, что радиоактивное топливо достигнет уровня грунтовых вод. Топливо из разрушенного реактора Чернобыльской АЭС, по мнению некоторых ученых, могло вызвать радиоактивное заражения бассейна Днепра, а затем и Мирового океана. А это грозило катастрофой уже не регионального и даже не общеевропейского, а общемирового масштаба