Кроме Щербины, Горбачев вызвал на заседание политбюро главного научного советника правительственной комиссии Валерия Легасова. Тот прилетел в Москву рано утром 5 мая и, прежде чем явиться в Кремль, успел заехать в свой институт, где его «отмыли и отчистили [от радиации], насколько это было возможно», а потом на несколько минут заскочить домой. Дома Легасов постарался утешить жену, которая очень за него переживала и несколько дней томилась неизвестностью, так как частные телефонные звонки из Чернобыля были строжайше запрещены всем без исключения. Меры безопасности, введенные КГБ для того, чтобы предотвратить утечку информации о положении на АЭС и вокруг, не мог нарушать никто – ни высокопоставленные ученые, ни простые рабочие и инженеры.
Легасов прибыл в Кремль в 10:00, и его сразу же отвели в Ореховую комнату, в которой со времен Сталина проходили заседания политбюро. Всех участников заседания занимал один вопрос: что делать дальше? Как потом вспоминал Легасов, Горбачев «сходу предупредил, что сейчас его не интересует проблема виновности и причинности аварии. Его интересует состояние дел и те необходимые мероприятия, еще дополнительные, нужные государству для того, чтобы быстрее справиться с возникшей ситуацией». По результатам обсуждения докладов политбюро приняло решение, в котором, в частности, говорилось, что «разворот и содержание проводимой в данном направлении работы еще не соответствуют масштабности и сложности задач, вызванных этой аварией». После заседания Горбачев призвал участников вернуться на свои места и продолжить работу. Но никто из них толком не понимал, что именно надо сделать, чтобы переломить ситуацию[307].
Горбачев и его советники пребывали в растерянности. Меры по ликвидации последствий взрыва больше не давали результата. Вода, которую закачивали в реактор в первые часы после аварии, затопила подреакторное пространство; в случае если бы реактор полностью разрушился или прожег бетонное основание, это могло привести к взрыву гораздо более мощному, чем первоначальный. Попытки запечатать реактор песком и свинцом, как теперь многие считали, способствовали повышению температуры в активной зоне и таким образом тоже повысили вероятность нового взрыва. Щербина одно за другим испробовал все возможные средства, но ничто не дало нужного результата. При этом он исчерпал не только имевшиеся возможности, но и запас времени, которое можно было провести в Чернобыле без чрезмерного риска для здоровья. Поэтому ему приказали вернуться в Москву на лечение.
Эстафету главного ликвидатора последствий аварии принял у Щербины Иван Силаев, пятидесятипятилетний заместитель председателя Совета министров СССР; впоследствии он возглавил правительство России, а во время августовского путча 1991 года помог Ельцину организовать оборону здания российского Верховного Совета. Спокойный, деловитый и уверенный в себе, Силаев сменил Щербину в качестве временного председателя правительственной комиссии вечером 4 мая. Но если управленцам вроде Бориса Щербины смена нашлась, то ученые оказались незаменимыми. Понимая, что без научного советника не обойтись, Силаев хотел иметь Легасова у себя под рукой. Поэтому, проведя считаные часы в столице, Легасов получил указание лететь обратно[308].
Чтобы уменьшить вероятность нового взрыва, Силаев распорядился откачать из-под четвертого энергоблока радиоактивную воду. Она заполнила подреакторное пространство в первый день после аварии в результате злополучного решения операторов, которые стали закачивать в реактор воду, чтобы предотвратить его разрушение, – не догадываясь, что он уже разрушен. И снова на передний край были брошены пожарные – на сей раз с заданием откачать воду. Под реактором в двух бассейнах-барботерах скопилось несколько тысяч тонн быстро нагревающейся радиоактивной воды. Ученые эту меру одобрили. «Мы боялись того, что часть расплавленного топлива туда попадет, и возможно такое мощное парообразование, которое вынесет дополнительную [радио]активность наружу», – вспоминал Валерий Легасов[309].
Чтобы начать слив воды, надо было проникнуть в затопленные коридоры и открыть задвижки. По словам Легасова, «подойти к этим барботерам было довольно трудно, потому что рядом расположенные коридоры были заполнены водой с того момента, когда реактор пытались охлаждать водой. Уровень воды, активность ее была высокой – до кюри на литр доходила активность воды в отдельные моменты времени и в отдельных точках». Работа в настолько радиоактивной воде была равнозначна самоубийству. Силаев это прекрасно понимал и поэтому решил прибегнуть к капиталистическим методам стимулирования. С одобрения московского руководства председатель правительственной комиссии пообещал добровольцам материальное вознаграждение в виде крупной суммы денег, машины и квартиры[310].
За задание взялись трое инженеров, хорошо знавших планировку станции. В гидрокостюмах и респираторах они добрались до обеих находившихся под водой задвижек и открыли их. Радиоактивная вода из бассейнов пошла в соседнее помещение – в короба вспомогательных систем реакторного оборудования, откуда ее уже могли откачивать пожарные. Позже Легасов вспоминал, какие смешанные чувства отразились на лице одного из участников операции, когда вечером в торжественной обстановке Силаев поблагодарил его и вручил денежную награду: «Я видел лицо человека, который был, с одной стороны, очень горд, что ему удалось эту непростую работу в непростых условиях выполнить. И с другой стороны, видно было, как он этот пакет с деньгами мял, не как награду, в общем-то говоря, ему и отказаться от этих денег было неудобно, и в то же время сама денежная форма награды как-то его, значит, не очень радовала, что ли. Потому что… люди там боролись с аварией, старались выложиться, сделать все что можно, не думая ни о каких поощрениях, ни материальных, ни моральных». Все три инженера-добровольца чудом выжили[311].
После того как вода из подреакторного пространства была откачана, опасность парового взрыва на четвертом энергоблоке значительно снизилась. Но по-прежнему сохранялась угроза китайского синдрома – радиоактивного заражения грунтовых вод. Зараженная радиацией вода могла попасть в Днепр, из него – в Черное море, потом в Средиземное, и дальше – в Атлантический и остальные океаны планеты. Это стало бы исполнением библейского пророчества о звезде Полынь, которая падет в третью часть рек и источников и сделает воду в них горькой – то есть ядовитой. Ученые понимали, что проникновение радиации в грунтовые воды необходимо предотвратить, но расходились во взглядах на то, как это сделать.
Валерий Легасов полагал, что основную опасность представляет откачанная из-под реактора вода, которая при ненадлежащем обращении может просочиться в грунт. По его настоянию зараженную воду стали пропускать через фильтры. 4 мая по берегам Припяти и других рек военные начали возводить покрытые специальным составом насыпи, которые не давали дождевым водам смывать радионуклиды в речную сеть. И это было только начало долгого, трудоемкого процесса.
Коллега Легасова, академик Евгений Велихов, прилетевший в Чернобыль в самом начале мая, придерживался другой точки зрения. По его мнению, прежде всего следовало опасаться того, что раскаленный реактор проплавит свое основание и опустится до уровня грунтовых вод. Велихов предложил заморозить грунт под реактором и затем построить под его основанием бетонную платформу, которая предотвратит заражение грунтовых вод. Легасов отнесся к идее коллеги крайне скептически. Новый председатель правительственной комиссии не мог рассудить, кто из академиков прав, и не понимал, какой из двух проектов выбрать.
В поселке Иванков в 50 километрах южнее Чернобыля, где расположился новый штаб комиссии, Легасов с Велиховым делили одну комнату – не разделяя при этом взглядов друг друга на сложившуюся ситуацию. Между коллегами шло напряженное соперничество. Будучи первым заместителем директора Института атомной энергии, химик Легасов стоял в административной иерархии на ступень выше Велихова, физика, специалиста по разработке термоядерных реакторов и одного из «обычных» заместителей директора того же института. При этом Велихов, который был всего на год старше Легасова, на семь лет раньше коллеги-соперника стал действительным членом Академии наук и с 1978 года занимал пост ее вице-президента. В 1979 году в честь Велихова был назван астероид, а 1985-м он удостоился высшей советской награды – звания Героя Социалистического Труда. Легасов такой награды не имел, но начальство, судя по всему, было без него как без рук. Сам Легасов полагал, что Силаеву он был нужен в качестве противовеса Велихову[312].
По словам Велихова, в Чернобыле он оказался на четвертый день после взрыва, причем почти случайно. На заседании под председательством Николая Рыжкова, где обсуждались меры по ликвидации последствий аварии, Велихов поделился рекомендацией своего приятеля – физика Фрэнка фон Хиппеля. Профессор Принстонского университета, фон Хиппель был председателем Федерации американских ученых, созданной в 1945 году участниками Манхэттенского проекта для поддержки борьбы за мир и ядерное разоружение. Узнав об аварии, фон Хиппель послал Велихову телеграмму, в которой посоветовал давать детям йодные таблетки. Телеграмму Велихов принес с собой. «Рыжков сказал, что там [в Чернобыле] все, кто были – Щербина, Легасов, получили дозу, поэтому надо их сменить», – вспоминал он. На смену тем, кто нуждался в передышке, и отправился Велихов[313].
В Чернобыле Велихов вел себя осторожно и старался не навязывать своего мнения в вопросах, в которых не разбирался досконально. Но как физик он все больше укреплялся во мнении, что реактор может проплавить бетонное основание, в результате чего радиоактивное топливо попадет в водоносный слой. Легасов считал такое развитие событий маловероятным. «Вероятность такого события представлялась чрезвычайно малой, – рассказывал он позднее. – Тем не менее Евгений Павлович настоял на том, чтобы нижний поддон фундаментной плиты реактора был сооружен». Велихов никогда публично не подвергал сомнению предложения Легасова. Но это делали другие. Так, Юлий Андреев, участник ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС, вспоминал позже: «Легасов развил бурную деятельность по устройству сорбционных фильтров для очистки воды от радионуклидов, не догадавшись проверить, какая часть выброса растворима в воде. Это был мартышкин труд, следствие инженерной безграмотности. Если Велихов, может быть, и знал что-то о реакторах, то у Легасова знания в этой области были весьма незначительными»