Оказавшись между двух огней, Иван Силаев решил одновременно следовать советам обоих ученых. Легасов получил добро на устройство фильтрующих сооружений, а Велихов организовал работы по заморозке грунта под реактором и заливке бетонной платформы. Объем работ был громадным. Вокруг реактора бурили скважины, которые заполняли жидким азотом, охлажденным до минус 120 градусов Цельсия. Согласно расчетам, чтобы держать грунт в замороженном состоянии и не давать реактору нагреваться, в скважины каждый день надо было закачивать по 25 тонн жидкого азота. Но это только в теории. Реактор же тем временем продолжал нагреваться и выбрасывать в атмосферу облака радионуклидов. 4 мая выброс составил почти 7 миллионов кюри. Ветры разнесли эту радиацию по всей Европе[315].
Вечером 6 мая министр здравоохранения Украины Анатолий Романенко наконец получил разрешение обратиться по телевидению к жителям Киева и соседних районов и рассказать об угрозах, связанных с повышенным уровнем радиации. Киевлян он заверил, что радиация в городе ниже опасного уровня, но при этом «в последнее время изменились направление и сила ветра, что привело к некоторому повышению уровня радиоактивного фона в городе и области». Затем Романенко дал рекомендации, как себя вести в связи с «некоторым повышением» радиации: «Минздрав республики считает целесообразным довести до сведения жителей Киева и области рекомендации, соблюдение которых позволит существенно снизить степень возможного воздействия радиоактивных веществ на организм. Необходимо ограничить по возможности время пребывания на открытой местности детей и беременных женщин. Прежде всего необходимо принять во внимание, что радиоактивные вещества преимущественно распространяются в виде аэрозолей, поэтому в помещениях целесообразно закрыть окна, форточки, исключить сквозняки…»[316]
Традиционная для жителей всех советских республик боязнь сквозняков наполнилась новым смыслом. Прошло больше десяти дней после аварии и больше недели с тех пор, как радиоактивное облако достигло Киева, когда Министерство здравоохранения наконец обратилось к населению. Люди властям не поверили – официальное подтверждение давно циркулировавших слухов сочли признаком того, что ситуация ухудшается. Слухи с лихвой восполняли недостаток проверенной информации, и они были крайне тревожными.
Председатель Государственного планового комитета УССР и член правительственной комиссии Виталий Масол рассказывал позже, что в начале мая на карту было поставлено будущее не только тридцатикилометровой зоны отчуждения, но и самого города Киева. «На первом же совещании, состоявшемся 2 мая непосредственно на ЧАЭС, прозвучало, что возможен повторный взрыв с зоной поражения в радиусе 500 километров, а в „мертвой зоне“ (в радиусе 30 километров) не останется ничего живого, – вспоминает Масол. – Если быть до конца откровенным, то мы тихонечко уже готовились к эвакуации Киева». Для украинского руководства это стало бы настоящим кошмаром. «О панике я даже не говорю, – рассказывает Масол. – Какое бы началось мародерство: все магазины были бы разграблены, частные квартиры, музеи… Сотни людей погибли бы в давках на вокзалах, в аэропортах»[317].
Киев, население которого на тот момент несколько превышало 2,5 миллиона человек, расположен в 100 километрах к югу от Чернобыля. Город не был включен в зону отчуждения, но находился в пределах зоны радиусом 500 километров, которую, как считалось, мог опустошить новый атомный взрыв. Известия о возможности нового взрыва и вероятной эвакуации города разлетались со скоростью ветра. Исходили они от ученых, инженеров, администраторов и чиновников, имевших доступ к свежей информации из Чернобыля. Как рассказывает секретарь ЦК Компартии Украины Борис Качура, большая группа специалистов «в Центральном Комитете сидела в комнате и разрабатывала план эвакуации… Об этом знало очень много людей, которые непосредственно этим занимались, – ученых, врачей и так далее – и это вызывало, так сказать, соответствующую реакцию населения»[318].
КГБ сообщал о прогнозе некоего ученого из украинской Академии наук, в соответствии с которым в случае полного разрушения ядерного реактора последует новый взрыв, который приведет к радиоактивному заражению грунтовых вод. Над Киевом, казалось, нависла угроза катастрофы поистине библейского масштаба. Киевляне устремились в аэропорт и на железнодорожный вокзал, но все билеты на самолеты, поезда и автобусы, покидающие украинскую столицу, были мгновенно распроданы. Люди начали штурмовать билетные кассы[319].
На заседании 6 мая Чернобыльская оперативная группа украинского политбюро, возглавляемая председателем Совета министров Украины Александром Ляшко, заслушала доклад, в соответствии с которым накануне из Киева по железной дороге выехало более 55 000 человек, что вдвое превышало обычное число убывающих и транзитных пассажиров. Еще почти 20 000 человек покинули город на автобусах и автомобилях и 9000 – воздушным транспортом. А 8 мая городские власти довели до сведения партийного начальства, что 4 мая на занятия не пришло около 33 000 учащихся, или 11 процентов от общего числа киевских школьников. 6 мая эта цифра увеличилась до 55 000 человек, или почти 17 процентов. 7 мая в классы не явились 83 000 учеников, или 28 процентов в среднем по Киеву. При этом в Ленинском районе города, где жили многие представители партийной и советской элиты, на занятиях отсутствовало 62 процента школьников. Их родители были лучше информированы и поэтому в числе первых покидали город или отправляли из него детей[320].
Встревоженный массовым исходом горожан, партийный руководитель Украины Владимир Щербицкий созвал заседание республиканского политбюро. Главным пунктом его повестки была эвакуация школьников из охваченного паникой города. В самом начале заседания Щербицкий представил собравшимся двух московских гостей. Одним был академик Леонид Ильин, директор Института биофизики, представлявший Советский Союз в Научном комитете ООН по действию атомной радиации. Другим – директор Государственного комитета по гидрометеорологии и контролю природной среды Юрий Израэль. Обоим было за пятьдесят. Борис Щербина командировал этих ученых в Киев по просьбе украинских властей.
Как рассказывает присутствовавший на том заседании политбюро Борис Качура, первым делом Щербицкий обратился с вопросом к Ильину и Израэлю: «Нам стало известно, что мы получаем неполную информацию, и в связи с этим мы хотели бы получить от вас четкий ответ: при каких условиях и из каких зон нужно эвакуировать людей? Где они подвергаются опасности?» Московские гости отвечали уклончиво, в том смысле, что, мол, «у нас таких нет полномочий, мы не можем, ситуация динамическая, она меняется». Недовольный таким ответом, Щербицкий заявил гостям, что он получил то ли разрешение, то ли совет Михаила Сергеевича Горбачева не отпускать их, пока не дадут необходимых рекомендаций. Гости таким образом превратились в заложников.
Впоследствии Щербицкий признался помощникам, что сблефовал: Горбачев ничего не знал о его встрече с учеными. Тем не менее Ильин с Израэлем приняли его слова за чистую монету. Однако сходу ответить на заданный Щербицким вопрос они не могли, им требовалось время, чтобы все обдумать. «Им были предоставлены условия, выделена комната… и они сели вместе с нашим министром здравоохранения Романенко и начали готовить этот документ», – рассказывает Качура. В итоге они составили заявление, «в котором было четко зафиксировано, что для населения Киева и других городов Украины, которые находятся за тридцатикилометровой зоной, никакой угрозы нет и что оттуда не нужно никого эвакуировать; что надо только жестко следить за тем, откуда привозится молоко, потому что в молоке уже были радиоактивные радионуклиды»[321].
Председателя Президиума Верховного Совета Украины и члена республиканского политбюро Валентину Шевченко не удовлетворил ответ московских экспертов. «Когда зашла речь о вывозе из города детей, они закачали головами: это исключено, нет необходимости, – вспоминает она. – Я расплакалась и спросила: „А если бы в Киеве были ваши дети и внуки, вы бы их вывезли?“ Они молчали. Для нас это послужило сигналом, что детей надо вывозить». Председатель Совета министров Украины Александр Ляшко полагал, что Ильин с Израэлем «не хотели брать на себя ответственность за предлагавшиеся нами радикальные меры, так как понимали, что их осуществление потребует громадных расходов». Свое согласие они дали только на эвакуацию детей из ближайших окрестностей Чернобыльской АЭС, которых и без того оттуда уже вывозили.
В бюрократическом искусстве уклонения от ответственности украинское партийное руководство явно уступало московским экспертам. «Решать придется нам самим, – сказал Щербицкий Ляшко. – Только смотрите не допустите паники». В итоге было решено, что ученики младшей и средней школы закончат учебный год на две недели раньше, чем обычно, – 15 мая, – и сразу будут отправлены на юг в пионерские лагеря. Валентина Шевченко обзванивала по телефону коллег из других республик с просьбой принять у себя детей из Киева. Те согласились. Республиканские власти запросили у союзного руководства дополнительные поезда для вывоза детей. Москва по меньшей мере не возражала против использования составов, находившихся в УССР. Однако киевские власти получили от союзного правительства телеграмму с требованием прекратить сеять панику и отменить частичную эвакуацию[322].
Горбачева тем временем все больше беспокоило, что из-за неспособности правительственной комиссии справиться с чернобыльским кризисом радиоактивное заражение распространяется на территории зарубежных стран. «Что же там делается? Меня эта проблема очень волнует, уже имя Горбачева начинают во всем мире трепать в связи с этой аварией и, значит, поднялся массовый такой психоз в мире.