Какое там истинное положение?» – спросил он по телефону Легасова, за несколько дней до того вернувшегося в Чернобыльскую зону. Легасов ответил генеральному секретарю, что худшее, с его точки зрения, уже позади, «что в основном основные выбросы из разрушенного блока прекращены, что в настоящее время ситуация контролируемая. Масштабы загрязнений и зоны, прилегающей к Чернобыльской станции, и масштабы загрязнения всего мира в целом нам более или менее понятны». И действительно, 5 мая радиоактивные выбросы из реактора начали сокращаться – так же внезапно, как выросли за несколько дней до того. 6 мая в атмосферу было выброшено порядка 150 000 кюри, то есть в 100 раз меньше, чем накануне. Ответ Легасова Горбачева полностью удовлетворил[323].
9 мая Горбачев позвонил Щербицкому и поинтересовался положением дел в Киеве. В первую очередь генсека интересовало все, что касалось предполагаемой эвакуации. Желая перестраховаться, Щербицкий ответил Горбачеву: «Валентина Семеновна [Шевченко] подняла панику, и мы все ей поддались». Для мачистской культуры советского руководства свалить все на женщину было в порядке вещей. Когда Щербицкий рассказал Шевченко о звонке Горбачева, она спросила со слезами на глазах, что же теперь делать. «Вывозить, – ответил Щербицкий. – За детей никто не накажет». По плану республиканского руководства из Киева и окрестностей до конца мая предстояло эвакуировать 986 000 детей. Власти хотели таким образом прекратить хаотическое бегство из города родителей с детьми. Поэтому на торжественных мероприятиях, посвященных празднованию Дня Победы, Щербицкий появился в центре Киева вместе со своим внуком. Власти решили показать киевлянам: раз уж первое лицо республики не увозит внука из города, значит детям в Киеве, скорее всего, ничего не угрожает[324].
9 мая в иванковской штаб-квартире правительственной комиссии Валерий Легасов собирался отпраздновать День Победы. Настроение у него было хорошее, последние известия со станции обнадеживали: накануне из-под реактора было выкачано несколько тысяч тонн воды, уровень радиации продолжал снижаться. Как вспоминает Виталий Масол, в эти дни «над реактором вспыхнуло пламя, а потом появилось розовое зарево». Но Легасов, облетев реактор на вертолете, убедился, что он спокоен – скорее всего, догорали остатки обвалившегося внутрь графита. Однако 9 мая внутри четвертого блока «было обнаружено небольшое, но ярко светящееся малиновое пятно… что говорило о том, что температура высокая там еще имеет место». Было решено срочно забросить в жерло реактора еще 80 тонн свинца, и только после этого свечение прекратилось. День Победы – праздник, который в те дни приобрел для многих особый смысл, – Легасову и его коллегам удалось отметить только 10 мая[325].
Однако, в отличие от победителей во Второй мировой войне, ликвидаторам последствий Чернобыльской аварии праздновать было рано. Они никак не контролировали процессы, происходившие в реакторе. Никто не понимал, почему радиоактивные выбросы сократились. Позднее были выдвинуты три возможных объяснения: после рекордных выбросов продуктов деления 4 и 5 мая их количество в реакторе резко сократилось, что привело к снижению температуры внутри реактора; за эти два дня из реактора был выброшен весь объем летучих радионуклидов, из-за чего в последующие дни уровень радиации снизился; повышение температуры реактора привело к расплавлению топливных элементов, ядерное топливо в расплавленном состоянии протекло в подреакторные помещения и там застыло в условиях низкой температуры, созданной благодаря закачке жидкого азота. Только в третьем случае внезапное улучшение обстановки на станции можно было поставить в заслугу ликвидаторам – ученым, инженерам и рабочим[326].
Академик Евгений Велихов и значительное число его коллег по-прежнему не исключали возможности китайского синдрома. Они считали, что реактор все еще может проплавить себе путь к грунтовым водам. Чтобы это предотвратить, необходимо было как можно скорее заморозить почву под реактором.
Глава 14Считать жизни
9 мая в штаб-квартиру правительственной комиссии в Иванкове, где Валерий Легасов и Евгений Велихов обсуждали с министром энергетики Анатолием Майорцем способы обуздать реактор, прибыл из Москвы еще один специалист. Сотрудник Министерства энергетики Григорий Медведев в начале 1970-х был заместителем главного инженера первого энергоблока Чернобыльской АЭС и снова побывал на станции за несколько недель до аварии.
Сейчас Медведев приехал для того, чтобы помочь коллегам справиться с поврежденным реактором – и был глубоко поражен многим из того, что застал в Чернобыльской зоне. Прежде всего, ему показалось ненормальным, что ученым приходится убеждать Майорца взять на себя ответственность за происходящее на станции, находящейся в ведении его министерства. Через две недели после взрыва было совершенно непонятно, как именно структурирована работа по преодолению его катастрофических последствий. Вернее говоря, она вообще не была структурирована, а правительственная комиссия выполняла роль пожарной команды, мечущейся с одного участка на другой. «Здесь работают сейчас десятки министерств, – говорил Майорец Велихову. – Минэнерго не в состоянии объединять всех». Велихов не соглашался с министром, считая, что Майорец должен взять на себя ответственность за координацию усилий, предпринимаемых другими министерствами. «Чернобыльская АЭС – ваша станция, – настаивал Велихов. – Сегодня, Анатолий Иванович, надо считать людей, жизни считать…»
Лишь некоторое время спустя Медведев осознал, что означали слова «считать людей и жизни». «Позднее я узнал, что фраза „считать жизни“ приобрела в эти дни новый смысл. На вечерних и утренних заседаниях правительственной комиссии, когда речь заходила о решении той или иной задачи – например, собрать топливо или реакторный графит возле аварийного энергоблока, пробраться в зону высокой радиации и открыть или закрыть какую-либо задвижку, – председатель правительственной комиссии И. С. Силаев говорил: – На это надо положить две-три жизни… А на это – одну жизнь…» За две недели, прошедших после аварии, все постепенно привыкли к суровой правде: планируя любые работы, необходимо брать в расчет не только минуты и часы, которые люди проведут в условиях высокой радиации, но и во сколько жизней эти работы обойдутся. Жизни руководителей тоже подвергались смертельной угрозе. Так, Легасов получил изрядную дозу радиации, но вместо того, чтобы лечиться в Москве, возвратился в Чернобыль. Велихов, который прибыл обратно в Чернобыль через пару дней после Легасова, имел усталый и болезненный вид – он получил 50 рентген, что вдвое превышало предельно допустимую дозу. Но все понимали, что выбирать не приходится. Что только жертвуя собой и другими можно подчинить себе взбунтовавшегося ядерного монстра. Первым делом – решение поставленной задачи, а счет жизней – это уже потом[327].
В Советском Союзе их прозвали «ликвидаторами» – эти сотни тысяч человек, в основном мужчин, собранных государством для «ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС». Тех, кто выполнял самую опасную работу по уборке радиоактивного мусора, называли «биороботами». Всего по партийной линии, через министерства и ведомства, а главным образом за счет резерва Советской армии для работ по расчистке и дезактивации пораженных аварией объектов и территорий было мобилизовано почти 600 000 человек. Не умея должным образом обеспечить безопасность объектов ядерной энергетики, авторитарный советский режим в лучшем виде справился с мобилизацией ресурсов для ликвидации последствий катастрофы.
«Все идет организованно, достаточно одного телефонного звонка – и решение принято, – говорил Велихов корреспонденту газеты „Правда“. – Раньше на согласование уходили месяцы, а теперь достаточно ночи, чтобы решить практически любую проблему. Нет ни одного человека, кто бы отказывался от работы. Все действуют самоотверженно». Выступая по Центральному телевидению вместе с другими участниками ликвидации, Легасов горячо одобрил новые правила игры, благодаря которым ученым и инженерам можно было не согласовывать каждое слово с вышестоящими инстанциями. Чтобы не допустить новой, возможно, гораздо более убийственной катастрофы, принимать решения приходилось быстро и так же быстро проводить их в жизнь. «Никогда не было такой четкой работы, как тогда», – вспоминает секретарь ЦК Компартии Украины Борис Качура[328].
Мобилизация рабочей силы и материальных ресурсов шла по всему Советскому Союзу. Оперативный центр организации работ по ликвидации последствий аварии находился в Украине; Москва, где были сосредоточены рычаги управления командной экономикой, обеспечивала его необходимыми средствами. Газеты наперебой публиковали заметки о героизме пожарных и успехах в обезвреживании источников радиации. Часто упоминалась в них и хваленая советская «дружба народов». «Святой у нас принцип – один за всех, все за одного, – приводит „Правда“ слова Дмитрия Журавлева, одного из первых ликвидаторов, участвовавшего в наведении понтонного моста через Припять. – Святой закон братства. Рядом с нами работают специалисты, приехавшие сюда из Белоруссии. В центре городка я встречал людей из Москвы, Ленинграда, других городов нашей Родины. Все хотят помочь Украине быстрее ликвидировать беду, случившуюся здесь»[329].
И даже если ученые не всегда до конца понимали, что и как следует делать, людей для отправки в самое опасное на планете место всегда было в избытке. Человеческий ресурс был, пожалуй, единственным неистощимым ресурсом из всех, какими располагал Советский Союз. Первыми в пекло ядерной катастрофы были брошены военные. Пожарные, сражавшиеся с радиоактивным пожаром, состояли на действительной воинской службе во внутренних войсках. Вертолеты пилотировали офицеры военно-воздушных сил, военнослужащие химических войск принадлежали к сухопутным войскам. В последней категории в первое время абсолютное большинство составляли призывники, мальчишки восемнадцати-двадцати лет.