Военных – в частности, призывников – начали привлекать для выполнения опасных работ уже на первых этапах советской атомной программы. После того как ученые, инженеры и квалифицированные рабочие получали максимальную допустимую дозу излучения, на самые опасные участки заступали военнослужащие. Специалисты были нужны для продолжения работы над программой, тогда как солдаты служили расходным материалом. Так как заключенным ГУЛАГа власти не доверяли, первыми «биороботами» стали именно солдаты. Причем чаще всего использовались призывники из Средней Азии – они почти не говорили по-русски и не понимали, насколько опасна работа на атомных объектах. Если для квалифицированного персонала максимальная допустимая доза облучения составляла 25 бэр, то военные работали до тех пор, пока не набирали 45 бэр, то есть почти в два раза больше[330].
Когда в сентябре 1957 года на химическом комбинате «Маяк», расположенном в закрытом городе Челябинск-40 на Южном Урале, взорвалась емкость с радиоактивными отходами, радиоактивным выбросом накрыло близлежащую воинскую часть. Солдаты, таким образом, оказались в числе первых жертв и первых ликвидаторов первой в Советском Союзе крупномасштабной ядерной катастрофы. Их отправляли на самые опасные участки работ по уборке радиоактивного мусора. Кто-то отказывался идти, но большинство исправно выполняло приказы. В Челябинске-40 советские власти получили первый опыт – как ликвидации последствий ядерной аварии, так и использования военных для дезактивации зараженной местности[331].
Чернобыльская катастрофа далеко превзошла своим масштабом все предшествовавшие аварии на советских ядерных объектах; никто не предполагал, что подобное может произойти. Поэтому очень скоро обнаружилась нехватка химических войск, обученных работам по дезактивации зараженных радиацией объектов. Чтобы ее восполнить, власти пошли на беспрецедентный шаг – призыв на службу резервистов. Только так можно было мобилизовать огромное количество людей, получивших в свое время воинскую специальность. В конце мая ЦК КПСС и Совет министров постановили: «Учитывая большие масштабы дезактивационных работ, ускорить развертывание соответствующих частей и подразделений, призвать из запаса на специальные учебные сборы сроком до 6 месяцев необходимое количество военнообязанных». Каким именно окажется это «необходимое количество», не знал никто. Но теперь известно, что с 1986 по 1989 год в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС приняло участие почти 340 000 военнослужащих. Каждый второй ликвидатор был кадровым военным, призывником или резервистом[332].
Первые резервисты начали прибывать в Чернобыльскую зону уже в мае 1986 года. На тот момент еще не существовало закона, который регламентировал бы использование призванных из запаса военнослужащих для борьбы с последствиями техногенных катастроф – он был принят только на следующий год и разрешал призывать резервистов на срок не более двух месяцев. Но, как известно, Советский Союз никогда не был правовым государством. Людей призывали из запаса и отправляли в Чернобыль приказами военных комиссаров, причем некоторые военкомы обещали резервистам денежное довольствие в пять раз выше их гражданских зарплат и всякие блага для них и их семей исключительно по собственной инициативе, никак не санкционированной государством. У военкомов был план призыва, и они обязаны были его выполнять. Кого-то из резервистов забирали прямо с рабочего места, не дав попрощаться с родными и близкими. Как и в ситуации призыва военного времени, одни изо всех сил старались избежать мобилизации, тогда как другие, повинуясь чувству долга, добровольно вступали в ряды ликвидаторов.
Дезактивация Чернобыльской зоны была поручена военным, и они с честью выполнили эту задачу. «На плечи армии были возложены работы и на самой станции и в тридцатикилометровой зоне по дезактивации деревень, поселков и дорог. Они провели колоссальную работу», – вспоминает Легасов. Военные вертолеты распыляли с воздуха дезактивационную жидкость. На земле химические войска отмывали постройки, поверхность почвы и растительность специальным дезактивационным раствором. Инженерные войска сносили здания и сооружения и захоранивали их, так же как и не подлежащую дезактивации технику. Один из самых известных захороненных военными объектов – так называемый Рыжий лес, участок соснового леса площадью около 4500 гектаров, порыжевший под воздействием радиоактивного выброса из разрушенного реактора. Работы по дезактивации зачастую были связаны с тяжелыми испытаниями, причем не только физическими – можно представить, что чувствовали молодые солдаты, когда сносили бульдозерами оставленные жителями деревни.
Самым знаменитым из всех проведенных военными дезактивационных мероприятий стала очистка от радиоактивного мусора крыши третьего энергоблока. В общей сложности 3000 офицеров, солдат-срочников, резервистов и курсантов под командованием генерал-майора Николая Тараканова сделали то, что было не по силам технике, – убрали с крыши энергоблока, непосредственно примыкавшего к разрушенному четвертому, несколько тонн высокорадиоактивного графита. Одетые в самодельные защитные костюмы, состоявшие из просвинцованных фартуков, свинцовых «плавок» и пластин, защищающих жизненно важные органы, в каждый заход они проводили на крыше считаные минуты, а то и секунды. За это время надо было подхватить радиоактивный обломок на лопату, добежать до края крыши, сбросить его в жерло аварийного реактора и бегом вернуться в относительно безопасное место. Все это делалось для того, чтобы снизить уровень радиационного фона на крыше третьего энергоблока, который в дальнейшем предполагалось снова ввести в эксплуатацию[333].
Генерал-майор Тараканов и его люди честно и самоотверженно выполняли приказ, но некоторые специалисты считали, что военные напрасно жертвуют собой. Одни утверждали, что расчистка крыши не решила проблемы – уровень радиации все равно оставался крайне высоким. Других волновал сам факт того, что задача решалась ценой человеческих жизней. «Совершенно потрясли меня наши юные солдатики, которые практически голыми руками убирали осколки реактора и топлива с крыши блока, – писал позже тогдашний министр энергетики Украины Виталий Скляров. – Там же немыслимые уровни радиации! Кто их посылал? Кто отдавал приказ? Как можно это безумие и преступление выдавать за героизм?! И этот ужас видела вся страна – его показывали по первой программе телевидения». «Биороботы» генерала Тараканова не первые и не последние рисковали жизнями, выполняя план, который не сработал. На тот момент никто не знал, что сработает, а что нет[334].
Военные прекрасно справились с мобилизацией большого количества рабочей силы, в том числе высоко квалифицированной, но полностью удовлетворить потребности Чернобыля в человеческом ресурсе они не могли. По своей линии мобилизацию проводили Министерство атомной энергетики и промышленности, Министерство водного хозяйства, руководители строительной, угольной и нефтяной отраслей. Раз за разом меняя тактику усмирения реактора, правительственная комиссия запрашивала все новых специалистов, новую технику – и все больше и больше рабочих рук.
Неожиданные «пробуждения» реактора 7 и 9 мая, помешавшие Валерию Легасову и его коллегам отпраздновать День Победы, послужили напоминанием о том, что, несмотря на начавшееся 5 мая сокращение радиоактивных выбросов, реактор по-прежнему был активен и опасен. 10 мая Легасов осмотрел аварийный реактор с вертолета, чтобы оценить характер исходящего из него свечения. «Трудно было определить, – рассказывает он, – горят ли это парашюты, на которых сбрасывался свинец и другие материалы. На мой взгляд, на это было очень не похоже, скорее всего это была раскаленная масса – как потом, уже много позже, я понял, раскаленная масса песка, глины и всего того, что было набросано». В тот же день глава республиканского правительства Александр Ляшко сообщил на заседании оперативной группы Политбюро ЦК Компартии Украины, что накануне ночью произошло обрушение «застывшей корки», образовавшейся над реактором из материалов, которые сбрасывали в него с вертолетов. Хорошие новости у Ляшко тоже были: радиоактивные выбросы сокращались, температура реактора снижалась[335].
И тем не менее никто не знал, как реактор поведет себя завтра-послезавтра. Высокой оставалась вероятность китайского синдрома, по-прежнему были сильны опасения, что раскаленный реактор и расплавленное ядерное топливо рано или поздно пробьют себе путь к грунтовым водам. Чтобы не допустить этого, правительственная комиссия сначала решила охлаждать реактор, закачивая под него жидкий азот. Однако вскоре от этой идеи пришлось отказаться, поскольку боковые стены реактора были разрушены и весь азот выходил наружу.
Новый сменный председатель правительственной комиссии Иван Силаев, несмотря на высказываемые Легасовым сомнения, поддержал предложение Велихова соорудить под реактором железобетонную плиту, охлаждаемую подаваемым по трубам аммиаком. Для этого надо было прорыть туннель, ведущий под реактор, а под самим реактором устроить полость для размещения компрессорного оборудования. Только после этого можно было приступать к прокладке труб и заливке бетона. Сторонники этого плана утверждали, что железобетонная плита в любом случае необходима. Представителям Международного агентства по атомной энергии, внимательно следившим из венской штаб-квартиры за развитием ситуации на Чернобыльской АЭС, они объясняли, что впоследствии плита станет основанием бетонного саркофага, который будет возведен над аварийным реактором[336].
В связи с изменением плана со станции увезли бурильное оборудование – и стали завозить шахтеров. Первыми в Чернобыль приехали горняки с Донбасса – больше двухсот тридцати человек, а за ними – шахтеры из других угольных регионов Советского Союза, в том числе больше ста пятидесяти человек из Тульской области. Парткомы всех шахт Советского Союза получили задание отобрать лучших из лучших. Тридцатилетний тульский шахтер Владимир Наумов, прибывший в Припять 14 мая, рассказывал позже, что кандидатуры всех командируемых в Чернобыльскую зону в обязательном порядке утверждали парткомы.