кнула: «Почему моего мужа надо прятать? Он – кто? Убийца? Преступник?» Тогда полковник запросил по рации свое начальство: «Разрешите следовать на кладбище. С женой истерика». После этого автобус пропустили в ворота. На кладбище похоронную процессию со всех сторон окружили солдаты. «Шли под конвоем, – рассказывает Людмила. – И гроб несли под конвоем. Никого не пустили попрощаться… Одни родственники… Засыпали моментально. „Быстро! Быстро!“ – командовал офицер. Даже не дали гроб обнять. И – сразу в автобусы…»[342]
Сведения о гибели пожарных не должны были попасть в руки иностранных корреспондентов и через них дойти до широких слоев советского населения. Между тем отсчет погибших только начинался. За несколько следующих месяцев от лучевой болезни умерли двадцать восемь человек. Спустя месяцы и годы люди будут продолжать умирать от болезней, связанных с воздействием высоких доз радиации. Каждый из почти 600 000 ликвидаторов получил в среднем по 12 бэр – это в 120 раз больше годовой дозы, безопасной с точки зрения Международной комиссии по радиологической защите. В последующие десятилетия показатели смертности и инвалидности среди ликвидаторов были значительно выше, чем в среднем у населения страны[343].
Часть VПодведение итогов
Глава 15Словесные войны
14 мая, через восемнадцать дней после аварии, Горбачев наконец-то прервал молчание и с экрана телевизора обратился к стране: «Добрый вечер, товарищи! Все вы знаете, недавно нас постигла беда – авария на Чернобыльской атомной электростанции». Он не назвал сограждан «братьями и сестрами», как Сталин после вторжения Германии в Советский Союз в 1941 году, но говоря, что беда постигла «нас», то есть всех граждан страны, он апеллировал к духу единства и доверия между правителями и подданными. Однако если он и существовал когда-то в Советском Союзе, то теперь, после того как власти попытались скрыть правду о Чернобыльской аварии, уж точно был подорван.
Горбачев явно считал, что правитель не обязан говорить народу правду. «Мы впервые реально столкнулись с такой грозной силой, какой является ядерная энергия, вышедшая из-под контроля», – заявил он, продолжая следовать официальной политике умолчания о Кыштымской катастрофе 1957 года. В то же время Горбачев не кривил душой, когда уверял телезрителей, что власти делают все возможное, чтобы справиться с последствиями катастрофы, и что работа ведется в круглосуточном режиме. Он впервые привел самые точные на тот момент цифры пострадавших – двое погибли в день аварии; 299 человек госпитализированы с лучевой болезнью, семеро из них умерли. По имени были названы только погибшие в первый день Владимир Шашенок и Валерий Ходемчук.
Горбачев утверждал, будто население пораженных радиацией районов власти эвакуировали чрезвычайно быстро и организованно. «Как только мы получили надежную первоначальную информацию, она стала достоянием советских людей, была направлена по дипломатическим каналам правительствам зарубежных стран», – заявил он. Представители советского руководства потом часто будут приводить эти слова в собственное оправдание. Но выражение «надежная информация» можно понимать по-разному. Очевидно, что для Горбачева оно означало одно, а для жителей Припяти и Киева, а также для иностранных правительств – совсем другое.
Первое обращение Горбачева к стране по поводу Чернобыльской аварии больше чем наполовину было посвящено полемике с Западом: «Правящие круги США и их наиболее усердные союзники – среди них я бы особо отметил ФРГ – усмотрели в происшествии лишь очередную возможность поставить дополнительные преграды на пути развития и углубления и без того трудно идущего диалога между Востоком и Западом, оправдать гонку ядерных вооружений. Мало того, была сделана попытка вообще доказать миру, что переговоры, тем более соглашения с СССР невозможны, и дать тем самым „зеленый свет“ дальнейшим военным приготовлениям»[344].
Это был ответ Горбачева на волну возмущения и критики, прокатившуюся по странам Центральной и Западной Европы и вскоре достигшую Соединенных Штатов. Мир негодовал из-за того, что СССР сначала попытался скрыть факт аварии и не стал никого предупреждать о ее последствиях, а когда все же начал делиться информацией, делал это крайне неохотно. Едва до широкой европейской общественности дошло известие о движущемся от советских границ радиоактивном облаке, политики и обычные граждане забили тревогу.
Самой резкой была реакция Западной Германии: министр иностранных дел Ганс-Дитрих Геншер потребовал от Советского Союза остановить все атомные реакторы в стране. Итальянцы запретили вход в свои порты советским судам с любыми грузами украинского происхождения. Реакция разных стран сильно зависела от их политической ориентации и от величины вклада атомной энергетики в их экономику. Так, правительство Франции, где бóльшая часть электроэнергии производилась на атомных станциях, отказывалось признавать, что чернобыльское радиоактивное облако когда-либо пересекало границы страны. В Великобритании же, куда облако снесло после Франции, никто не пытался скрывать или отрицать этот факт. В социалистических странах Восточной Европы правительства хранили молчание, тогда как народ вовсю возмущался. «Непростительно, что СССР ничего не сообщил про это облако, и наши дети несколько дней подвергались воздействию радиации», – приводит журнал Time слова одного из жителей Варшавы[345].
США Чернобыльская авария непосредственно не затронула, но они были заинтересованы в поддержании мирового порядка и обмене правдивой информацией о происшествиях на ядерных объектах. 4 мая президент Рональд Рейган, который находился тогда на пике популярности, в радиообращении к нации выразил сочувствие пострадавшим от аварии: «Как и многие другие страны, мы готовы оказать им любую посильную помощь». Затем он обрушился на Советский Союз с критикой за «излишнюю секретность и упрямое нежелание информировать международное сообщество об угрозах, которые несет ему эта катастрофа… Советы демонстрируют пренебрежение законными интересами людей по всему миру. Ядерная авария, в результате которой радиоактивными материалами была заражена территория нескольких стран, не может считаться их внутренним делом. Советы обязаны объясниться. Мировое сообщество, безусловно, вправе получить подробный отчет о том, что случилось в Чернобыле и что происходит там сейчас»[346].
До того ни президент Рейган, ни другие западные лидеры не критиковали мер, принимаемых Советским Союзом в связи с Чернобыльской аварией. Когда вскоре после радиообращения журналисты попросили Рейгана прокомментировать его критические высказывания, он ответил: «А разве Советы не всегда так себя ведут, когда у них что-то происходит? Они ведь нам всем не очень-то доверяют». От такого закаленного ветерана холодной войны можно было ждать и более резких высказываний в адрес Советского Союза, но дело в том, что на тот момент прошло всего полгода после первой многообещающей встречи Рейгана и Горбачева, состоявшейся в ноябре 1985 года в Женеве. На ней президенты договорились встретиться снова в следующем году, и пресса как раз оживленно обсуждала возможные сроки и повестку будущего саммита. В феврале 1986 года, выступая перед XXVII съездом КПСС, Горбачев говорил не только об американском империализме, но и о зарождавшемся взаимовыгодном сотрудничестве двух великих стран. А теперь Чернобыль, точнее, информационная закрытость Советского Союза и реакция на нее американцев грозили подорвать нормализацию отношений между сверхдержавами[347].
5 мая в Токио на встрече «Большой семерки», международного клуба наиболее индустриально развитых демократических стран, лидеры Канады, Франции, Западной Германии, Италии, Японии, Великобритании и США выпустили совместное заявление в связи с Чернобыльской аварией, выдержанное практически в той же тональности, что и сделанное накануне Рейганом. Они выразили соболезнования погибшим и пострадавшим от аварии, но в то же время отметили, что возглавляемые ими ядерные государства несут ответственность за своевременное информирование соседей о ядерных авариях, особенно если их последствия затрагивают другие страны, и потребовали того же от СССР. Лидеры «Семерки» с удовлетворением отметили готовность Советского Союза взаимодействовать с МАГАТЭ в области мирного атома, но при этом указали на недостаточную открытость советской стороны. «Мы настоятельно призываем правительство Советского Союза, своевременно не обнародовавшее информацию о происшедшем в Чернобыле, срочно предоставить ее нам и нашим странам»[348].
Внешнему миру была нужна информация – и как можно более полная. В период с 27 апреля по 16 мая Киев посетили 22 иностранных дипломата – такого нашествия никогда еще не случалось в городе, в котором располагалось всего несколько консульств, и то исключительно социалистических стран Восточной Европы. КГБ тщательно перекрывал дипломатам и журналистам любой доступ к неофициальным источникам информации об аварии. Телефоны иностранных журналистов прослушивались, корреспонденты, работавшие из Москвы, начали испытывать технические трудности с отправкой материалов в редакцию. Советские официальные лица беспрестанно клеймили «антисоветскую кампанию», развернутую «поджигателями войны» из числа лидеров западных стран, и обвиняли «зарубежные националистические центры» в том, что они подбивают американских конгрессменов усилить давление на советское правительство с целью заставить его более щедро делиться информацией с собственным народом и международным сообществом[349]