.
30 апреля иностранных послов в Москве пригласили на брифинг в МИД. Выступавший на этой встрече первый заместитель министра иностранных дел Анатолий Ковалев назвал количество жертв Чернобыльской аварии, но при этом постарался, насколько возможно, приуменьшить опасность радиоактивных выбросов из реактора. Это была непростая задача – встреча закончилась только в половине третьего ночи на 1 мая. По ее итогам Ковалев составил инструкции для министров иностранных дел союзных республик. На местах иностранцам нужно было объяснять, что авария никоим образом не может повредить их здоровью, но тем, кто все равно захочет уехать, предписывалось не препятствовать. Медицинское обследование необходимо было проводить немедленно по первому же требованию, но в случае обнаружения симптомов лучевой болезни из страны уже не выпускать. Как сформулировал министр иностранных дел Украины, Москвой «ставится задача исключить выезд за границу заболевших людей, с тем чтобы не позволить нашим врагам использовать случайные факты в антисоветских целях»[350].
Заверения Ковалева не произвели желаемого эффекта на послов. Англичане отозвали сто студентов, обучавшихся в Киеве и Минске. Финны эвакуировали из Киева своих студентов. Прервали занятия и выехали за границу 87 слушателей курсов русского языка из США и Англии, а также 16 канадских стажеров, которых не удалось убедить в том, что от них ничего не скрывают. Учащиеся из «развивающихся стран», напуганные бегством более богатых соучеников, жаловались на дискриминацию и требовали у своих посольств вывезти их на родину. Студенты из Иордании, Нигерии и еще нескольких стран решили выехать из Киева до окончания учебного года. По версии КГБ, многим из них просто хотелось получить бесплатный билет домой, длинные каникулы и облегченные досрочные экзамены. Но так или иначе, они тоже стремились прочь из Киева[351].
В конце апреля группа американских туристов, встревоженных известиями об аварии на АЭС, попыталась срочно купить билеты на самолет в Ленинград, чтобы покинуть Киев. Однако, как доложил Щербицкому шеф украинского КГБ, «обстановка в группе нормализована», то есть вылет группы удалось отложить. В те же дни четырнадцать канадских стажеров потребовали немедленно выпустить их домой, они утверждали, что советские средства массовой информации «скрывают истинное положение». С этой группой тоже поработал КГБ, чьей целью было убедить иностранных граждан – а через них иностранные правительства и западное общественное мнение – в том, что в Советском Союзе не происходит ничего из ряда вон выходящего[352].
Иностранные студенты и туристы, уже находившиеся в Киеве, спешили покинуть город, а те, кто планировал его посетить, отказывались от поездок. Туры отменялись один за другим. Если в мае 1985 года город ежедневно принимал до тысячи гостей из «капиталистических стран», то в мае 1986-го их число порой не достигало и ста пятидесяти. На открытие «Велогонки мира» 6 мая в Киев не приехали спортсмены из США, Великобритании и других западных стран. Чтобы убедить зрителей, что в городе все спокойно и ситуация под контролем, советское телевидение показало проезжающих по улицам Киева велосипедистов из СССР и братских социалистических государств. На этих кадрах было, впрочем, хорошо видно, что городские улицы, вдоль которых полагалось стоять толпам людей, приветствующих спортсменов, совершенно пусты[353].
Михаил Горбачев всегда трепетно относился к тому, как его воспринимают за границей, и поэтому с тревогой наблюдал за поднимавшейся на Западе волной критики в свой адрес и в адрес советского правительства. Он даже как-то пожаловался академику Легасову, что на Западе начинают понапрасну трепать его имя. С этим надо было что-то делать, причем срочно[354].
6 мая, когда после нескольких дней роста интенсивность выбросов из разрушенного реактора пошла на спад, Министерство иностранных дел созвало пресс-конференцию, посвященную Чернобыльской аварии. Вел ее первый заместитель министра Ковалев, который несколькими днями раньше проводил брифинг для послов. В своем выступлении он следовал по накатанной за годы холодной войны колее, обвиняя Соединенные Штаты в «очередной истерии». Но на пресс-конференции прозвучал и свежий голос. Он принадлежал первому председателю правительственной комиссии по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС Борису Щербине, незадолго до того прилетевшему из Припяти. Щербина признал, что на первых порах советская сторона недооценивала уровень радиации и что эвакуация гражданского населения была начата с опозданием. Советским журналистам и их коллегам из социалистического лагеря разрешили задавать вопросы с места, тогда как западным корреспондентам пришлось представить свои вопросы заранее в письменном виде. Хотя западные участники были несколько разочарованы, это была знаменательная пресс-конференция: на ней советские власти начали наконец говорить правду своему народу и всему миру[355].
Накануне газета «Правда» опубликовала большую статью, где было сказано, что в результате взрыва 26 апреля на Чернобыльской атомной станции начался пожар. Журналисты описывали, как пожарные самоотверженно сражались с огнем и в итоге ликвидировали возгорание. В другом материале того же номера от имени Совета Министров СССР аккуратно сообщалось о последствиях аварии: радиоактивное заражение распространилось на отдельные местности Украины и Белоруссии за пределами зоны отчуждения, существует угроза загрязнения реки Припяти. Но советские средства массовой информации не только информировали – одновременно они обличали Запад, чье возмущение вынудило СССР заговорить о радиационной опасности.
«Приходится сожалеть, однако, что на этом широком фоне сочувствия и понимания определенными кругами предпринимаются попытки использовать случившееся в неблаговидных политических целях. В пропагандистский оборот запущены слухи, измышления, идущие вразрез с элементарными нравственными нормами. Например, муссируются небылицы о тысячах погибших, о панике среди населения и т. п.» Напоминая про опубликованные на Западе сразу после аварии непроверенные сообщения о количестве жертв, советская сторона пыталась дискредитировать западные правительства и прессу, которые требовали раскрыть всю информацию об аварии. СССР заговорил, но при этом изо всех сил старался сохранить лицо[356].
Приблизительно в то же время МИД наконец дал разрешение группе тщательно отобранных иностранных корреспондентов, в том числе западных, посетить Киев и затем зону Чернобыльской аварии. Оперативная группа украинского политбюро обсудила предстоящий визит на заседании 5 мая. Были отданы распоряжения подготовить объекты, которые будут показаны иностранцам, и проинструктировать людей, которым предстоит с ними общаться. Эту задачу возложили на заведующего отделом агитации и пропаганды ЦК, будущего президента Украины Леонида Кравчука. Члены оперативной группы понимали, что иностранные корреспонденты обязательно захотят побывать в больницах и в районах, где проводится дезактивация. Перед принимающей стороной стояла двойная задача – и режим секретности не нарушить, и в грязь лицом не ударить. «Начинать надо с медицинской одежды, она безобразна, начиная от белья», – заметил первый секретарь Киевского обкома Григорий Ревенко. В ответ первый зампред украинского правительства Евгений Качаловский заверил присутствующих, что он может «подписать, чтобы выдали дополнительно новые простыни, белье». Республиканское руководство отнюдь не рвалось показывать гостям истинное состояние советских больниц и реальный уровень жизни граждан социалистической сверхдержавы.
Больницы получили новые простыни и к 8 мая были готовы к приему иностранных гостей, но проблем еще хватало. Так, КГБ особенно заботили длинные очереди в железнодорожные кассы – киевляне массово бежали из города. «Сегодня прибывают двадцать корреспондентов, из них половина из капиталистических стран. Первый путь они сделают в кассы и дадут ненужную нам информацию», – сообщил членам оперативной группы председатель украинского КГБ Степан Муха. Было решено развернуть новые кассы, и это помогло сбить с толку корреспондентов. Газета New York Times написала 9 мая, что каждый день город покидают сотни киевлян – на самом деле из Киева уезжали десятки тысяч человек[357].
Иностранные корреспонденты, прибывшие в Киев вечером 8 мая, отметили, что на улицах города много милиции, но признаков паники не видно: киевляне спокойно прогуливаются, некоторые даже ловят рыбу в Днепре. И ни намека на тысячи погибших и изувеченных, сообщения о которых появились на Западе сразу после аварии. Обращаясь к корреспондентам, председатель Совета министров Украины Александр Ляшко не удержался от соблазна заработать очко в пропагандистской войне: он попросил встать автора панического репортажа о последствиях аварии. Возможно, Ляшко имел в виду корреспондента United Press International Джина Лютера Уайтингтона, получившего недостоверную информацию от киевлянки, с которой он познакомился в Москве вскоре после аварии. Часть его коллег склонялись к тому, что Уайтингтон, неуверенно владевший русским языком, просто не совсем понял, что говорила девушка. Так или иначе, на сей раз Уайтингтон в Киев не приехал. «Напачкал и скрылся», – сказал Ляшко и зачитал отрывок из полной измышлений заметки. «Корреспонденты были немало смущены, что было заметно по прокатившемуся шуму», – с явным удовольствием вспоминает он[358].
8 мая, в тот же день, когда в Киев прибыла делегация иностранных корреспондентов, Чернобыльскую АЭС посетил бывший министр иностранных дел Швеции, а теперь генеральный директор МАГАТЭ Ханс Бликс – это был знак невиданной прежде открытости с советской стороны. Вместе с академиком Евгением Велиховым и своим американским советником по ядерной безопасности Моррисом Розеном Бликс долетел из Киева до Припяти на вертолете и с воздуха осмотрел поврежденный реактор и окрестности