Как позже вспоминал Легасов, Рыжков в своем выступлении сказал, что, по его мнению, «авария на Чернобыльской АЭС была не случайной, что атомная энергетика с некоторой неизбежностью шла к такому тяжелому событию». Легасов был готов искать причины аварии внутри атомной промышленности, против которой и слова не могли сказать безоговорочно преданные ей коллеги Легасова по Курчатовскому институту. В их представлении ему как заместителю директора полагалось всеми силами защищать интересы института и всей отрасли. Но как честный коммунист и верный сторонник советского строя Легасов ставил интересы системы выше интересов ядерной империи Славского. За это многие подозревали его в карьеризме. На заседании политбюро он выступил против своих коллег и раскрыл многие внутриотраслевые секреты. Этого «предательства» ему не простили никогда.
В начале июля Легасов, получивший в первые недели после аварии значительную дозу радиации, надолго приехал в Москву и занялся составлением доклада, в котором анализировал причины взрыва реактора. Еще в мае советское руководство пообещало директору МАГАТЭ Хансу Бликсу, что на международной конференции, которая пройдет в августе в Вене, будет представлен подробный отчет об аварии. Возглавить работавший над отчетом авторский коллектив руководство поручило Легасову. Он, как всегда, с азартом взялся за работу, к которой привлек специалистов из самых разных областей: от физиков-ядерщиков до медиков и экологов. Собственную квартиру он превратил в настоящую редакцию, работа в ней шла круглые сутки.
Предстоящую конференцию на Западе ждали с нетерпением. Европейская политическая и научная элита была глубоко разочарована поведением советского правительства, которое выдавало любую информацию об аварии с запозданием, ставя тем самым под угрозу безопасность населения стран Центральной и Западной Европы. На Западе сильно сомневались, что советский доклад на конференции в Вене будет сколько-нибудь содержательным. Легасов, которому все это было хорошо известно, как-то пригласил к себе в кабинет одного из своих советников, Александра Борового, и, взяв слово никому об этом не рассказывать, показал проект программы будущей конференции МАГАТЭ, в котором Легасову для доклада отводилось всего тридцать минут.
«Они предполагали, что в своем докладе о чернобыльской аварии Советский Союз не скажет ничего конкретного, – вспоминает Боровой. – Поскольку эти реакторы относятся к реакторам военного типа, все будет засекречено и доклад продлится всего полчаса. Дальше расписывались выступления – содержание каждого передавалось одной-двумя фразами. В конце был проект постановления МАГАТЭ: закрыть в Советском Союзе все атомные реакторы типа РБМК-1000 (реактор большой мощности канальный), выплатить огромные репарации пострадавшим от радиоактивности странам, обеспечить присутствие иностранных наблюдателей на каждом атомном реакторе Советского Союза». Легасова такой сценарий не устраивал. «И это нам надо будет переломить», – сказал он Боровому[387].
В своем докладе Легасову предстояло подробно изложить хронологию аварии и исчерпывающе описать ее последствия. Для этого необходимо было рассказать о конструкции реактора, которая в Советском Союзе была тщательно засекречена. Как и ожидалось, Славский с командой не позволили представить эти секретные сведения международному научному сообществу, чем поставили Легасова в затруднительное положение. Но на проходившем 3 июля заседании политбюро министр энергетики Анатолий Майорец отметил абсурдность следования устаревшим требованиям безопасности. «Из иностранных источников (публичных) видно, что там уже смоделирована авария в Чернобыле, – сказал он. – Так что – нам представлять в МАГАТЭ ложь?»[388]
Легасов, которому меньше всего на свете хотелось лгать МАГАТЭ, обратился напрямую к председателю Совета министров Николаю Рыжкову. Рыжков уполномочил Легасова писать в докладе все, что тот сочтет нужным. В итоге помимо информации о конструкции РБМК доклад содержал оценку радиоактивного заражения окружающей среды и его влияния на сельское хозяйство и здоровье людей. Легасов был готов обсуждать любые связанные с аварией вопросы. Написанный им доклад занимал 465 страниц. Легасову разрешили взять собой в Вену специалистов по ядерным реакторам, которым до тех пор выезд за границу был категорически запрещен. Они были нужны, чтобы давать углубленные ответы на специфические вопросы из области их компетенции. Когда помощники Бликса поинтересовались в советском посольстве в Вене, сколько времени может занять выступление Легасова, им ответили, что представитель Советского Союза будет выступать не тридцать минут, как предполагалось, а целых четыре часа. На деле же выступление продолжалось еще дольше.
Свой доклад на открывшейся 25 августа в Вене конференции МАГАТЭ Легасов начал с рассказа об устройстве реактора и общего описания Чернобыльской АЭС. Затем он перешел к подробному рассказу об аварии, анализу ее причин и описанию последствий и закончил рекомендациями по предотвращению ядерных аварий в будущем. Его доклад значительно приоткрыл завесу секретности, плотно окутывавшую советскую ядерную программу. Он совершенно ошеломил аудиторию из почти шести сотен ученых-ядерщиков, представлявших двадцать одну международную организацию и шестьдесят две страны, а также двухсот журналистов. Когда Легасов закончил, ему аплодировали стоя.
«Все, кто присутствовал на первой сессии, долго ее не забудут, – писал о конференции корреспондент американского „Бюллетеня ученых-атомщиков“. – Если 25 августа на конференции царила атмосфера уныния и напряженности, то 29 августа [в ее завершающий день] участников охватила бурная радость, граничащая с эйфорией». На Легасова обрушилась слава, западные средства массовой информации включили его в десятку ведущих ученых мира. Благодаря его открытости в вопросах причин и последствий Чернобыльской аварии случилось невероятное: из безответственного преступника Советский Союз в глазах Запада превратился в заложника непредсказуемого стечения обстоятельств, готового делиться с остальным миром своим опытом и сотрудничать с ним ради предотвращения подобных аварий в будущем[389].
При всей небывалой доселе открытости в том, что касалось устройства Чернобыльской АЭС и советской ядерной энергетики в целом, в своем венском докладе Легасов тем не менее следовал линии партии и главными виновниками аварии назвал операторов станции. «Первопричиной аварии, – говорилось в его докладе, – явилось крайне маловероятное сочетание нарушений порядка и режима эксплуатации, допущенных персоналом энергоблока»[390].
Несмотря на то что в Вене Легасов придерживался версии о вине персонала, которую на июльском заседании политбюро выдвинули Славский и его заместитель Мешков, многие представители советского ядерного истеблишмента – а в какой-то момент и высших партийных кругов – сочли, что он наговорил лишнего о советской ядерной энергетике, и не замедлили выразить ему свое неудовольствие. Один из соавторов доклада Александр Боровой встретил Легасова в институте сразу по его возвращении из Вены. Легасов по лестнице взлетел к себе на третий этаж, на ходу крикнув Боровому: «Победа!» Вскоре, все в том же приподнятом настроении, он поехал в политбюро – и через несколько часов вернулся совершенно раздавленным. «Они ничего не понимают и даже не поняли, что нам удалось сделать, – в отчаянии сказал он Боровому. – Я ухожу в отпуск»[391].
Неизвестно, с кем именно встречался Легасов сразу после возвращения из Вены, но, судя по всему, высшие руководители страны, в том числе и сам Горбачев, решили, что с гласностью и открытостью он зашел слишком далеко. 3 июля на заседании политбюро Горбачев говорил коллегам: «И ни в коем случае мы не согласимся ни при решении практических вопросов, ни при объяснении с общественностью скрывать истину. Мы несем ответственность за оценку происшедшего, за правильность выводов». На заседании 2 октября генеральный секретарь, чувствуя себя спокойнее и увереннее, не без удовлетворения отметил: «После совещания стран – членов МАГАТЭ Чернобыль перестал быть активным элементом в антисоветской пропаганде». Легасов принес режиму крупную пропагандистскую победу, но руководители страны этого не оценили. С их точки зрения, ответственность перед человечеством явно не требовала сообщать мировому сообществу все то, что Легасов знал об аварии[392].
Многие ожидали, что 1 сентября, когда Легасову исполнится пятьдесят, за работу в Чернобыле ему будет присвоена высшая советская награда – звание Героя Советского Союза. Но ни этого звания, ни следующего за ним Героя Социалистического Труда ему не присвоили, вручив вместо этого памятные часы советского производства. С учетом его и общих ожиданий это было явным оскорблением. Очевидно, что на вершине советской властной пирамиды Легасова не поддерживал практически никто. Это давало ему все основания считать себя преданным. Выступив на стороне политического руководства страны против коллег по науке и атомной отрасли, Легасов добился только того, что и те и другие от него отвернулись – потому что он на весь мир рассказал о причинах аварии на Чернобыльской АЭС то, что считал совершенно необходимым.
По слухам, именно Славский не допустил вручения Легасову высшей советской награды. Если так, то это была его последняя победа в качестве хозяина ядерной империи. Осенью 1986 года над головой Славского начали сгущаться тучи. В октябре его ближайший союзник Анатолий Александров был освобожден от должности президента Академии наук – он попросил об этом на июльском заседании политбюро, после того как принял частичную ответственность за аварию. Славский ни в чем своей вины не признавал и тем не менее в ноябре был отправлен в отставку