В преступлении против украинского народа Яворивский обвинял не только бывших, но и действующих представителей руководства Украины, многие из которых присутствовали на заседании Рады. Выступая после Яворивского, они возражали ему, оправдывали собственные действия и перекладывали ответственность на Москву.
Одним из них был бывший заместитель прокурора Украинской ССР Михаил Потебенько, который в свое время попал в больницу с симптомами лучевой болезни, заработанной за несколько недель, проведенных в зоне отчуждения Чернобыльской АЭС. Он заявил, что сделал все возможное для того, чтобы виновники катастрофы понесли заслуженное наказание, но вышестоящая инстанция, Генеральная прокуратура СССР, помешала ему довести дело до конца. Начальник политуправления Киевского военного округа генерал-лейтенант Борис Шариков, принимавший активное участие в ликвидации последствий аварии, призвал Яворивского быть менее эмоциональным в своих оценках. Во многих ответных выступлениях звучала мысль, что преступление действительно имело место, но преступными были действия, совершенные не после аварии, а до нее.
Примирить и успокоить парламентариев попытался новый председатель Верховной рады Иван Плющ (он сменил на этом посту Леонида Кравчука, несколькими днями ранее избранного президентом Украины). «Все мы были воспитаны в том духе, что вскоре будем отапливать квартиры атомными котлами», – сказал он, объясняя неосведомленность бывших руководителей республики о рисках, связанных с атомной энергетикой. «Я за то, чтобы комиссия продолжила работу и узнала еще больше о Чернобыльской катастрофе, ее причинах и последствиях, – излагал свою позицию Плющ. – Не только для того, чтобы кого-то лишить свободы, а для того, чтобы напомнить руководителям всех уровней об их чрезвычайной ответственности перед своим народом». Завершил он свое выступление словами: «Получилось так, что те, кто, по сути, вызвал эту аварию, стали судьями над другими. Поэтому, чтобы расставить точки над „i“, чтобы выяснить, кто виноват, определить степень вины каждого, надо спросить: а кто будет судьями?»
Зал взорвался аплодисментами. Плющ явно имел в виду обвинительный приговор, который летом 1987 года назначенные из Москвы судьи вынесли Виктору Брюханову, Николаю Фомину и Анатолию Дятлову. В то же время его слова можно было истолковать как упрек Яворивскому. Кто он такой, чтобы судить Плюща, который уже 26 апреля был на месте аварии, организовал эвакуацию Припяти и получил дозу радиации 50 бэр, в два раза превышающую допустимую? И разве сам Яворивский в своих произведениях не приветствовал приход в Украину атомной энергетики? Взяв слово после Плюща, Яворивский высказался очень осторожно: «Уважаемые коллеги! Мы продумали постановление, мне кажется, оно спокойное. Пусть разбирается прокуратура. Мы же дали только политическую оценку»[475].
Человека, которого слова Яворивского задели больнее всего, в зале заседаний Верховной рады в тот день не было. Бывший председатель украинского правительства Александр Ляшко прочитал его доклад в газете только несколько дней спустя. А накануне заседания, на котором прозвучал этот доклад, Ляшко похоронил скончавшуюся от рака дочь. Больше всего его обидели утверждения Яворивского, что после ночного звонка Рыжкова, сообщившего ему об аварии, он якобы спокойно лег спать и что утром 26 апреля первым делом позвонил не министру, ответственному за атомную энергетику, а в Министерство иностранных дел – узнать, известно ли там об аварии. Яворивский и в самом деле исказил слова Ляшко, который, отвечая на вопросы комиссии, говорил про Министерство внутренних, а не иностранных дел.
Но на этом неприятности Ляшко не закончились. Некоторое время спустя его вызвали в Генеральную прокуратуру, которая начала расследование по материалам, собранным комиссией Яворивского. Ляшко написал длинное письмо председателю Верховной рады Ивану Плющу. Он утверждал, что не имел отношения к приказу провести в Киеве первомайскую демонстрацию и не знал о повышенном радиационном фоне – его жена, дети и внуки вместе с другими киевлянами участвовали в демонстрации. Ляшко обвинял заместителя министра здравоохранения в том, что он не предоставил необходимую информацию, и подчеркивал свою ведущую роль в организации эвакуации населения Припяти, а затем – беременных женщин и детей из Киева. В завершение он просил председателя Верховной рады вернуть вопрос об ответственности за Чернобыльскую аварию в парламентскую повестку дня и провести слушания с участием его самого и других лиц, занимавших во время аварии руководящие посты.
Иван Плющ на письмо не ответил, но после того как Ляшко пригрозил разослать копии письма всем депутатам Рады, согласился на личную встречу. «Я знаю, что Яворивский наговорил много такого, что не заслуживает внимания, и это дело кончится ничем», – заверил Плющ бывшего главу правительства. Он организовал Ляшко встречу с заместителем генерального прокурора Украины, который подтвердил, что уголовное дело заведено для проформы и будет благополучно закрыто, а после этого спросил у Ляшко совета: стоит ли заводить уголовное дело против членов советской правительственной комиссии под председательством Бориса Щербины? Ляшко ответил, что большого смысла в этом нет: комиссия принимала решения на основе поступавшей к ней информации. К тому же Советского Союза больше не существовало, Генеральная прокуратура СССР несколько лет назад уже дала свою оценку событиям, связанным с аварией, а суд вынес приговор ее виновникам[476].
Генеральная прокуратура Украины послушала совета Ляшко и не стала возбуждать дело против общесоюзного руководства. Однако с самого Ляшко и других бывших украинских лидеров, в том числе покойного Владимира Щербицкого и председателя Президиума Верховного Совета УССР Валентины Шевченко, обвинения в повлекшем тяжкие последствия «злоупотреблении властью и служебными положением» сняты не были. Ляшко признать вину отказался, а вскоре за тем уголовное дело было закрыто за истечением срока давности. Дело было заведено 11 февраля 1992 года и закрыто 24 апреля 1993-го, через семь лет после аварии. Пятилетний срок, в течение которого государственным чиновникам можно предъявлять обвинения в халатном отношении к служебным обязанностям, истек 26 апреля 1991 года, то есть еще до того, как Генеральная прокуратура открыла дело, обернувшееся чистой пиар-акцией с целью успокоить парламентскую оппозицию и неравнодушную украинскую общественность[477].
Попытки активистов «Руха» и эконационалистов не только доказать вину руководителей советской Украины в сокрытии сведений о Чернобыльской аварии, но и привлечь их за это к уголовной ответственности, потерпели неудачу. Зато они добились от правительства независимой Украины правды о воздействии аварии на территорию и население республики.
Общественное обсуждение причин и последствий Чернобыльской аварии сделалось в Украине инструментом государственного и национального строительства, средством мобилизации противников бывшего имперского центра, развития общественной солидарности, укрепления легитимности нового государства в глазах собственных граждан и всего мира. Благодаря общественному давлению и деятельности комиссии Яворивского Украина приняла более демократичные законы о социальной защите пострадавших от Чернобыльской аварии, чем другие республики бывшего Советского Союза. Почти 90 000 украинских граждан были признаны жертвами Чернобыля, наиболее пострадавшими в результате аварии и потому сильнее всех нуждающимися в социальной защите. В России в эту категорию были включены 50 000 человек, а в Белоруссии, на территорию которой пришлась большая часть радиоактивного выброса, – всего 9000. В категорию ликвидаторов, которым также полагалась социальная поддержка, в Украине попало более 500 000 человек, тогда как в России – 200 000, а в Белоруссии – чуть больше 100 Кроме того, украинские законодатели отменили советскую постчернобыльскую норму, по которой допустимая доза радиации, поглощенная на протяжении всей жизни, составляла 35 бэр. Подобно российским и белорусским коллегам они установили допустимый порог в 7 бэр – такой же, как в США.
Эти решения имели громадные социальные и экономические последствия. Для покрытия возникших в связи с ними расходов был введен так называемый чернобыльский налог в размере 12 процентов от прибыли предприятий. Существование в качестве независимого государства Украина начинала с большими ожиданиями и более чем скромным ВВП в 1300 долларов на душу населения. В условиях экономического кризиса и высокой инфляции послесоветского периода экономика Украины теряла от 10 до 23 процентов ВВП в год, и в результате в 1994 году ВВП страны сократился почти вдвое по сравнению с первым годом независимости. В середине 1990-х 5 процентов бюджета Украины расходовалось на преодоление последствий Чернобыльской аварии, а 65 процентов средств, выделенных на социальную поддержку граждан, уходили на помощь 3,3 миллиона пострадавших от взрыва реактора[478].
Многим в стране статус пострадавшего помог справиться с колоссальными трудностями, вызванными упадком экономики, ростом безработицы и сокращением государственного финансирования многочисленных действовавших с советских времен программ социального обеспечения. «Если человеку нужно лекарство, это значит, что ему нужны деньги. Каждый поставленный нами диагноз – это деньги», – говорил врач, лечивший переселенцев из зараженных районов. Программы поддержки жертв Чернобыля стали продолжением советской системы социального обеспечения и защиты – и дополнительным серьезным препятствием для восстановления экономики независимой Украины[479].
Освобождение от империи позволило наконец раскрыть правду о Чернобыле, но империя при этом оставила Украину с огромными неоплаченными счетами. Многие считали, что страна сможет начать расплачиваться по ним, только если вернется к использованию атомной энергии. Вскоре после объявления независимости так и случилось. Тот же парламент, который принял массу чрезвычайно щедрых законов о статусе жертв Чернобыльской аварии и для выявления ее виновников создал комиссию Яворивского, теперь был готов забыть о проблемах экологии и поставить во главу угла интересы экономики. Другого пути уберечь население от голода, а молодую независимую страну – от распада украинские законодатели не видели.