Посреди площади, заменяя некогда огромную клумбу с цветами всего мира, возвышался огромный каменный цветок, но и он был уже совсем не тем, чем утешали себя люди, все больше теряя природу. Когда-то давно это был разноцветный камень, он напоминал о первозданной красоте земных цветов своими яркими красками, их непередаваемой игре красок, а запахи, хранимые под толщиной плит, устилающих площадь, дополняли картину самообмана и иллюзий, в которые добровольно ввергало себя человечество.
Но шло время, и каменный цветок превратился в каменную глыбу, грязную и зеленую от отвратительной плесени. Не до иллюзий стало людям, реальная действительность их неразумности отнимала последние силы, и запахи на Площади Цветов тоже исчезли, унося последние крохи из подземных баллонов. Вот она, площадь его, Брокса, счастья. Несколько фигур стояли в ожидании, ссутулив плечи. Брокс замедлил шаг, посмотрел на часы и успокоился, до свидания было еще пять минут.
«Ладно, хоть это не изменилось, — подумал он, — девушки, как правило, и сейчас опаздывают, а то попробуй ее отличить в этих жалких и одинаковых фигурах».
Брокс опять посмотрел на ожидающие фигуры и спохватился:
«А как же она меня отличит от остальных?»
Вот подошла еще одна фигура и в нерешительности остановилась поодаль, повернув к ним голову. Ожидающие по одному, гуськом друг за другом потянулись к ней, подходили почти вплотную, вглядываясь в стекла масок. Но, очевидно, так и не узнав друг друга, они расходились порознь.
«Что же делать, эдак и я не узнаю свою Вайду, а она меня, черт знает что творится на бывшем белом свете», — зло думал Брокс.
Но Брокс сообразил, он начертил на влажно-грязной груди своего комплекта № 3 имя «Вайда». Имя блестело чистыми линиями и привлекало внимание. Брокс поворачивался во все стороны, демонстрируя свою изобретательность. Только что подошедшая фигура качнулась в его сторону, а потом вдруг поспешно отвернулась. Брокс разочарованно вздохнул и стал вглядываться в мглу, Вайда не появлялась.
«Уже две минуты, как опаздывает, надо им менять привычки, опоздания теперь будут слишком дорого стоить», — думал он.
Брокс повернулся в другую сторону и замер… только что отвернувшаяся от него фигура блистала его именем — Брокс. Он бросился к Вайде, обнял ее и прижался к ее комплекту № 3, грязному, мокрому, но приятному и дорогому. Вайда ответила тем же, и Брокс почувствовал ее сильные руки. Имена Брокс и Вайда стерлись, перемешались и стекли тонкими, черными струйками на то, что раньше люди называли землей.
УРОК
Время шло, а дети оставались детьми. Они так же, как и сотни лет назад, вертелись и баловались на уроках. Сколько ни переделывали саму школу, дети все же оставались детьми. Правда, учителя, родители и психологи заметили, что эта самая «вертлявость» все же поубавилась. Еще бы — до школы добирались не как раньше пешком, гоняя по дороге мяч, а на ползущих тротуарах. Да еще в громоздких герметичных костюмах, а они, конечно же, снижали подвижность. Опустели дворы, не стало между домов спортивных площадок, не слышалось детского гомона и суровых голосов мамаш, загоняющих ребят за стол. На улицах не было слышно голосов, взрослые и дети переговаривались по радио — гермошлемы были звуконепроницаемы, все кругом визжало, скрипело, терлось, шуршало: вентиляторы, фильтры, кондиционеры, машины… Улицы были покрыты смрадной мглой.
Шел урок химии. Бойкая, моложавая учительница беседовала с учениками.
— В каком состоянии может быть вода? И что вы знаете о воде?
Мальчик с большими грустными глазами поднял руку.
— В жидком, как у нас в школьном бассейне. В ней можно плавать. Дедушка рассказывал, что когда-то купались в морях и реках. Воду можно пить, если горит зеленый цвет на предупреждающем табло, а на дисплее не мигают цифры предельных загрязнений, — мальчик замолк, вспоминая еще что-то. Потом добавил: — В воде можно варить мясо из школьного и домашнего синтезатора. При этом вода кипит.
— Правильно, молодец, Коля. Кто еще? Говори, Маша.
— Вода еще может капать с неба, и тогда надо быстрее прятаться или обязательно одеть защитную одежду, а то разъест кожу и выпадут волосы. — Маша волос не имела, она однажды попала все-таки под дождь, на красивом личике остались следы от язв.
— Еще кто? — тихо спросила учительница. — Пожалуйста, Вадик.
— Вода раньше была чистая, и ее было много, в ней даже плавали рыбы. А еще вода бывает льдом. Это когда очень холодно и вода замерзает. Она становится твердой как камень.
— Молодцы, дети. Вода еще бывает в виде пара. Это когда воду сильно нагревают и она испаряется в воздух.
— Знаем, знаем, Мария Ивановна, — закричали наперебой дети.
— А еще, ребята, бывает снег.
— А что это, Мария Ивановна?
— Снег, дети, это тоже твердая вода, но не такая, как лед. Снег состоял из легких-прелегких снежинок. Они падали с неба на землю. Их было так много, что они могли даже спрятать под собой целый дом. По снегу катались на лыжах, из него можно было лепить фигуры и даже детские городки. Детям его запрещали есть, так как он был холодный и от него болело горло. Дети, которые были тогда, лепили из него снежки и любили их бросать. Сейчас снег можно увидеть только высоко в горах.
Вопросы посыпались со всех сторон.
— А что такое лыжи?
— А какие они были, эти снежки?
— А какого цвета был снег? — спросил большеглазый Коля.
Мария Ивановна открыла было рот, потом задумалась, смутилась, опустила глаза и сказала:
— Простите, дети. Я не знаю, какого цвета снег. По-моему, он был фиолетовый.
— Черный он, — уверенно сказал Виталик. — Мой отец работает в горах, он метеоролог, мы с мамой к нему летали. Однажды ночью шел снег. Я видел, что он черный. Утром его уже не было, он растаял.
— Хорошо, ребята, я вам скажу на следующем уроке, какого цвета снег, запрошу хранилище памяти.
Зазвенел звонок, и дети гурьбой побежали по синтезированному зеленому полю играть в футбол.
ОБРЕЧЕННЫЕ
И планета, и ее народ жили до сего времени дружно. Но однажды народ жестоко обидел планету, осквернив ее артерии, загрязнив ее ручьи и реки, озера и моря. Первое преступление породило второе, второе — третье… Планета сначала прощала, потом просила, потом предупреждала, потом начала сопротивляться, но было уже поздно… планета умирала. И тогда Природа-мать вступилась за нее. Она не могла допустить смерти своего ребенка — голубой планеты. Она защитила ее, защитила жестоко, но справедливо… На планете осталось сто живых.
— Что будем делать? — Председатель собрания выдохнул эти слова и опустил голову. Но этого скорбного жеста со стороны видно не было: сидящие в зале вроде бы были спокойны. Они сидели в автономных герметичных скафандрах, и голова в шлеме была не видна, светофильтры не поднимали даже в помещениях, боялись. Зал был похож на кладбище, а люди в скафандрах — на незыблемые памятники-монолиты с огромным шаром — головой. На самом деле было все не так: высоко вздымалась грудь, учащенно билось сердце, струился пот, бледнели и краснели лица — все это осталось прежним, но только под скафандром. Лишь руки иногда поднимались вверх, чтобы всем было ясно, чей голос звучит в наушниках.
— Позвольте мне. Я буду краток, — белая перчатка медленно поднялась, и на черной внутренней стороне ее все увидели красную цифру 25. Красный цвет означал, что он уже болен, то есть обречен.
Председатель заглянул в каталог.
— Прошу вас, доктор. Слово Главному философу планеты.
В наушниках зазвучал низкий, чуть хрипловатый голос.
— Природа не допустит гибель планеты. Она спасает ее. Спасает от нас, наказывая нас. И по заслугам. Живое может еще возродиться. Планете это сделать будет невозможно, если будет продолжаться так, как доселе. Поэтому Природа уже сделала выбор. Уже сделала! Нам уже нечего решать! Все решено! Много лет мы ничего не производим, мы полностью лишены общения. Каждый из нас живет в своем скафандре. Мир ограничился для нас многослойной оболочкой спасительной шкуры из синтетики и резины. Я и все мы живем в своем воздухе, боясь смешать его хоть с каплей чужого. Регенераторов осталось совсем мало, и мы с радостью слышим известие, что умер еще кто-то, следующий. Еще пять часов жизни прибавилось — вот что мы думаем о смерти последних планетян. Мы убиваем друг друга из-за этих регенераторов, из-за скафандров, из-за куска хлеба и глотка воды…
Я только недавно понял, что от нас требуют — нас больше не хотят терпеть на планете. Нас попросту изгоняют с нее. Но и на другие планеты нам нет смысла лететь. Мы обречены на гибель внутри себя. Порок поразил нас в самые важные точки жизни. Женщины не могут рожать — дети появляются на свет уже начинающими умирать, слава богу, жизнь их коротка, хотя и мучительна. Гены наши поражены, мы не можем воспроизводить здоровое потомство. Мы не можем любить — нас подстерегает ужасная болезнь и смерть. Для нас стало смертельным все: укус комара, укол иглы, царапина, ссадина — в кровь тут же впиваются они — наши убийцы. Мы стали одинокими волками, закупоренными в свой микромир. Что делать? Нет потомства — тоже смерть. Мы наказаны Природой за варварское отношение к ней и к Планете. И чем раньше мы уйдем с планеты, тем благодарнее будут нам наши потомки, восставшие из израненной и излечившейся планеты.
— Что ты предлагаешь, Софокл?
— Покинуть планету.
— Все-таки переселиться на другую?
— Нет.
— А что же?
— Остаться в космосе до конца.
— Кто поддерживает это мнение?
Медленно поднимались вверх руки. Председатель увидел все цифры — от единицы до ста. И все были красными.
КОРРИДА
Диктор телевидения с озабоченным видом вещал:
— Издавна видели в небе летающие предметы. Есть ли кто в них? Нет ли? А если есть, то кто они? Недавно опять пролетела эскадрилья летающих тарелок над Гватемалой. Дальнейший их курс неизвестен. Они не имеют отметок на радарах. Из чего они сделаны? Их все чаще видят в районе Тибета. И видят там с очень давних времен…