Всем четверым пришлось выслушать достаточно много укоризненных замечаний и даже угрозы, в том числе лишить наследства, чтобы они никому не разболтали грязные секреты «Старого работорговца».
– Героические поступки, благородство духа других наших предков навсегда стерли то грязное пятно, что могло существовать в самом начале нашего рода, – подвел черту сэр Арнольд, патриарх Дома Коллингвуд. – Никогда больше не упоминайте об этом.
Оставшись наедине с братьями, угрюмыми и подавленными после семейного совета, Альдус заметил, что может быть лучше и удобнее продолжить изучать «героические поступки, благородство духа других наших предков», чем преступления умершего давным–давно работорговца, на что Альберт решительно заявил:
– Нет уж! Мы уже не сможем вернуть к жизни те сто тридцать два человека, но если мы обнаружим, что наш другой дед только то и делал, что воровал и грабил, то в этом случае, совершенно точно, придется вернуть замки и поместья половине Англии.
Прошло время. Братья вернулись в Университет, но вскоре ощутили, что мир вокруг них изменился. У всей «четверки Коллингвуд» куда–то ушло ощущение гордости от того, что они принадлежат к древнему роду, исчез куда–то дух товарищества, и даже пропало желание резвиться и развлекаться.
В течение стольких лет они кичились перед остальными мальчишками, что были «братья Коллингвуд», старались держать голову выше всех, хотя и не всегда это сходило им с рук, иногда получали по этой голове за такое высокомерное поведение, что были наследниками старинных традиций в стиле шотландских кланов, что были воспитаны в духе произведений Пересваль Рена и тех прекрасных подвигов, что числились за некоторыми членами «славного» рода.
И как теперь вести себя, как смотреть тем людям в глаза, когда в любой библиотеке можно найти отвратительное описание того, что совершил «Старый Работорговец».
Как–то вечером они возвращались домой, и Альберт поделился своими мыслями:
Единственное, что мы можем сделать в подобных обстоятельствах – это освободить сто тридцать два негра–раба.
– Да ты с ума сошел!
– Почему сошел? Ты же слышал, что рассказывал сэр Джордж. В «Белом Эскадроне» сражаются люди всех национальностей, рискуют своей жизнью без какой–либо очевидной причины. А у нас причина имеется: вернуть доброе имя нашей семьи, освободив столько людей, сколько наш предок утопил в море.
– Это – не что иное, а дурость!
Была ли это дурость? Вполне возможно, что да. Но по окончании курса все четверо отправились на каникулы в Северную Африку и одним июльским вечером объявились в Штабе «Белого Эскадрона» в Триполи, прося тогдашних руководителей организации зачислить их в качестве волонтеров, без оплаты, чтобы «бороться против торговли рабами на просторах пустыни Сахара»…
И что же произошло потом?
А все так смешалась, так запуталось… особенно в его памяти…
Единственное, что он помнил совершенно ясно, так эти бессонные ночи. Бесчисленное количество этих бессонных ночей, когда он смотрел на звезды и не преставая спрашивал себя, не находя вразумительного ответа: как же он допустил, чтобы их убили?
А ветер выл и рыдал все сильнее, все тоскливее.
Начинало светать.
Холод усилился. Он накрыл плащом спящую рядом Миранду. Спала она на спине, повернув лицо к небу, и улыбалась во сне – улыбка человека освободившегося, наконец, от четырех месяцев тягостного воздержания.
Он поднялся и, бесшумно ступая, пошел туда, где Кристобаль Писака дежурил около верблюдов.
– Иди, поспи, – сказал он. – Я додежурю.
– Да уж смысла нет. Скоро рассветет. Пойду, лучше, кофе приготовлю… – и, кивнув в сторону джипа, где спал Давид, спросил:
– Как думаешь, найдем ее?
– Нет. Скорее всего, что нет. Граница с Суданом простирается на пятнадцать тысяч километров, от Ливии до Заира… Почему они должны пройти именно там, где мы патрулируем?
Испанец хитро улыбнулся.
– Может потому, что мы их чуем и патрулируем именно там, где они собираются пройти.
– Это как будто играть в прятки.
Он проводил взглядом удалявшегося Кристобаля, тот подошел к костру, раздул угли, подкинул немного хвороста и пошел к источнику, наполнить водой огромный кофейник.
Подошел к верблюдам и нежно погладил голову своего красавца – мехари по прозвищу «Зонг», из чехла вынул длинное ружье и принялся чистить его, как имел обыкновение делать каждое утро, когда редкий свет зарождающегося дня позволял различить спусковой крючок и затвор, хотя свет ему и был не нужен – он научился делать это в темноте, на ощупь, ощупывая пальцами знакомые детали, поглаживая полированный приклад, словно общался со старым другом, кого первым приветствовал каждый новый день, втайне надеясь, что рано или поздно наступит такой момент, когда он сможет использовать его против тех, кто позволил себе расправиться с горсткой смельчаков, оставшихся без единого патрона.
Из сумрака вышла Миранда, села рядом и, несмотря на громкие протесты «Зонга», прижалась к нему и накинула на плечи край плаща.
– Холод–то какой! Чего доброго, подхватишь воспаление легких…
– Вот это будет очаровательно, – пошутил он. – На моей могиле кто–нибудь напишет: «здесь покоится Алек Коллингвуд, умерший от воспаления легких в Сахаре…»
– Ты спал этой ночью?
– Немного, – соврал он.
– Вид у тебя неважный. Если не будешь отдыхать, то погубит тебя … – она кивнула в сторону людей, спящих вокруг костра – в тот день, когда ты ослабнешь, они не пойдут за тобой дальше.
Он внимательно посмотрел на нее, промолчал.
– Скотт погиб… – сказал он неожиданно.
– Я знаю… – она с нежностью погладила его волосы. – Хочешь поговорить о нем?
Он неопределенно пожал плечами.
– Все так запутанно. Вот они здесь, а вот они уже мертвы и их нет рядом, как будто никогда и не существовали. Но иногда, к моему удивлению, я начинаю разговаривать с ними… – он перестал чистить ружье и обвел взглядом горизонт, где небо уже начало светлеть. – Очень часто у меня возникает странное ощущение, что они скачут рядом со мной. Иногда мне слышится запах табака, что курил Альберт, и так ясно, что я начинаю оглядываться по сторонам, смотреть вдаль, хотя и точно знаю – на сотню километров вокруг нет ни одной живой души. А однажды, я услышал смех Альфреда… А теперь, вот, и Скотт присоединился к ним. Как так получается? – он вопросительно посмотрел на Миранду. – Как так, ведь он погиб не по моей вине?
Она обняла его, прижала голову к своей груди, словно это был заблудившийся мальчуган.
– Тебе нужно забыть о них, – прошептала она. – Тебе нужно уехать из этой проклятой пустыни, где днем солнце все выжигает, а ночью трясешься от холода, иначе она покончит с тобой… Давай вернемся вместе, Алек… Пожалуйста, уедем отсюда навсегда.
Он отрицательно покачал головой.
– Не могу.
Он появился так неожиданно, словно вырос из–под земли, никто даже не слышал его шагов. Взмахнув рукой, он швырнул на середину круглый предмет, что покатился прямо к ногам Надии.
Вылезшие из орбит и остекленевшие глаза Мунго смотрели, ничего не видя, на небо, рот перекошен, застыл в холодном оскале, вокруг перерубленной шеи запеклась темная кровь.
– Кто–нибудь еще хочет убежать?
Не дожидаясь ответа, он подошел к дереву, где были подвешены «хирбы» с водой, сделал большой глоток и полез на самую высокую скалу, где сел и начал вглядываться в темноту, рассматривая равнину, протянувшуюся от камней на север.
Сулейман Р.Ораб жестом подозвал одного из своих людей и приказал:
– Закопай эту падаль, а то днем грифы обнаружат ее и смогут привлечь к нам ненужное внимание.
Тяжело ступая, подошел к Амину, сел рядом и начал смотреть в ту же сторону:
– Не нравится мне эта равнина. Слишком открытое место.
– До рассвета доберемся до «Дома для откорма»… «Ферма», так сказать… До жилища Зеда–эль–Кебир.
– Хорошо знаешь его?
– Раз десять останавливался в его доме и никаких проблем не было… Снабжал нас верблюдами и товаром…
– Девочка стоит больших денег.
– Зеду можно доверять. Заплати ему сколько просит и не будет проблем.
Сулейман Р. Ораб хотел было еще поспрашивать, но потом передумал, не желал показывать этому проклятому негру, что сейчас полностью зависит от него. И начал уже раскаиваться в том, что доверился Амину, согласился вести караван по пути не известному ему. Если этот негр решится предать его или потребует, чтобы ему отдали девчонку, то он окажется в весьма щекотливом положении, а начинать войну ему не хотелось – Сулейман чувствовал, что стал стар для таких сражений. Лет двадцать назад, этот грязный негр был бы незначительней палочки для чистки зубов, но сейчас…
А все, о чем сейчас мечтал Сулейман – это тихая старость в Суакине, неспешная торговля жемчугом, возможность сидеть на берегу и наблюдать, как мимо проплывают корабли, и наслаждаться отдыхом после стольких лет суеты и переходов из одного конца Африки в другой.
Сколько же лет он занимался этим ремеслом?
Трудно было подсчитать, но много. Очень много! И уж сбился со счета скольких рабов он перегнал за это время. Сотни, наверное, и десятки переходов, некоторые из которых оказались весьма прибыльными, другие – так себе, а часть – так и просто катастрофа, как тот, когда все пленные умерли на дне пыльного колодца, почти уже у берегов Красного моря.
Тяжелый способ зарабатывать себе на жизнь, что немного скрашивалось обратным перелетом, из Каира в Лагос, на реактивном самолете… Но сами переходы вместе с караваном… – это месяцы непрерывных блужданий, постоянно скрываясь от людских взглядов, это звериные тропы через джунгли и болота, через саванны и пустыни, это непрекращающийся страх, что за тобой наблюдают тысячи глаз, это напряженное ожидание, что вот сейчас прозвучит выстрел и всему конец или вон там, за поворотом их ждет засада, и потом заключение в какой–нибудь грязной тюрьме до конца жизни.
А теперь, ко всему прочему, еще добавился и этот Амин.