– Не испугаешь меня, – пробормотала она. – Я достаточно натерпелась, чтобы какая–то хромая собака смогла напугать меня.
Подобрала с земли еще дин камень, прицелилась и кинула туда, где мелькнули огненные глаза. Судя по звуку, камень пролетел мимо, но животное, тем не менее, скрылось в ночи, а небосклон с одной стороны слегка просветлел и появился краешек луны – хорошо видимый, достаточно яркий, чтобы использовать в качестве маяка и идти в том направлении, все время прямо и избежать опасности бродить кругами, как это обычно делают люди, потерявшиеся в пустыне.
– Завтра придумаю, как выбраться отсюда, – прошептала она.– Увижу где встает солнце и на земле нарисую крест, указывающий на четыре стороны света… Потом… – она запнулась, вспоминая как это делали, когда она была в лагере «бойскаутов». – Потом дождусь наступления ночи, найду созвездие на юге и пойду прямо на него… – и добавила, горько улыбнувшись.– Если к тому времени не умру от жажды.
Постучала по пустой фляге и тут ей припомнились слова старого бедуина, с которым ее свела судьба в Мали во время большой засухи:
– Иногда, когда совсем становится тяжело, чтобы сохранить жизнь приходится пить собственную мочу… На моче можно продержаться еще один–два дня…
И она готова была повторить это, потому что, будучи свободной, решила сохранить свою жизнь во что бы то ни стало. Пустыня заканчивалась на расстоянии двух ночных переходов на юг, далее начиналась степь, а там уже и до дома, можно сказать, рукой подать.
Была она молода, сильна, прекрасная спортсменка, любила жизнь и не могла позволить, чтобы солнце и песок победили ее, как не смогли справиться те торговцы рабами.
– Я обязательно вернусь к Давиду и мы поедем к морю, отдыхать, чтобы там, на берегу, забыть весь этот кошмар, – пообещала она сама себе. – А потом я все свое время, всю жизнь посвящу борьбе с теми тварями и со всей этой несправедливостью… – она с силой сжала зубы, словно подтверждала таким образом данное себе обещание. – Мир должен узнать, что твориться здесь, в Африке, – но потом передумала. – Нет, лучше я поеду в Монте–Карло и первому попавшемуся шейху, что любят приезжать туда со своими женами и слугами, со своими роскошными автомобилями, всажу пулю между глаз. Может быть тогда, после такого скандала, начнут разбираться со всеми этими сволочами… – грустно улыбнулась своим фантазиям. – Никто не поверит мне. Никто не поверит, что случившееся со мной, происходит с сотнями людей каждый год… Никто не возьмет на себя ответственность…
Сокрушенно покачала головой, понимая, что невозможно сражаться с силами, стоящими за всем этим.
Вскоре арабы станут единоличными хозяевами всех денежных резервов в мире, а затем постепенно приберут к рукам и крупные международные компании. За последние пятьсот лет они ничего не сделали для развития цивилизации на Земле, оставаясь, будто растения, где–то в Средних веках, тогда как все остальное человечество нацелилось на освоение космоса, но по иронии судьбы бесценные достижения человеческого разума, воли, силы попадут именно в их руки по одной простой причине – Природа сыграла дурную шутку, спрятав под ногами бедуинов–кочевников самое ценное свое сокровище.
Как они распоряжаются той властью, что накапливается в их руках изо дня в день?
Кто их сможет остановить, когда они захотят купить женщин и детей, для удовлетворения своих низменных инстинктов, как это они делают с фабриками и автомобилями, как они купили ее?
Припомнила она один скандал, случившийся в отеле «Дорчестер», в Лондоне, когда Султан Лахеджа, бывший тогда министром обороны Федерации Арабских Республик, всю ночь развлекался с одной молодой рабыней. Журналисты узнали про это, и один депутат от Лейбористской партии возмутился по данному поводу, потому что, как он считал, подобное невозможно в «суперцивилизованной» Англии, неприемлемо любое проявление рабства, но… правительство ее Очаровательного Величества сделало все возможное, чтобы замять скандал и не беспокоить всемогущего Султана, от которого на тот момент во многом зависело снабжение страны энергетическими ресурсами.
А его Высочество продолжил гостить в «Дорчестере» со своей свитой послушных рабов всех цветов.
В те дни Надия не уделила возмутительному скандалу большого внимания, кто–то из ее сокурсников в Университете задал несколько вопросов по поводу, но она ограничилась поверхностными ответами, решительно заявив в конце:
– Более чем уверена, в моей стране рабства нет.
– Как ты можешь знать это, если в ООН официально подтвердили существование рабов в Сьерра Леоне, в Камеруне и Алжире, Мавритании и Танзании, Габоне, Нигерии?.. Чем Берег Слоновой Кости отличается от своих соседей?
Она не могла вспомнить чем закончился тот форум. Наверное, как всегда: когда в разгар спора все вокруг начинают говорить громче и громче, с тем, чтобы быть услышанным, временами переходя на крик, не слушая при этом всех остальных.
Спустя неделю начались майские выступления студентов, и никто уж не вспоминал о Султане и его рабынях. События того мая в Париже представлялись ей самыми важными, важнее, чем что–либо происходящее в мире. И так было долгое время. Пока…
Пока она не познакомилась с Давидом.
Давид!
Большой, робкий ребенок, рассеянный и внимательный лишь по отношению к своим объективам и камерам. Красивый, высокий, сильный – воплощение ее девичьих снов. Нежный и откровенный. Первый из мужчин, кто смотрел на нее с восхищением, и это ее не раздражало, наверное, единственный, кто с первых дней явно не демонстрировал желание затащить ее в постель, чтобы проверить действительно ли она такая горячая, как казалась.
Мысли о нем помогали забыть жажду и голод, перебороть усталость и страх, и даже направляли ее в ночи.
А как бы он повел себя, окажись в подобной ситуации? Всегда был не решительным человеком, предпочитал прятаться в своем мире искусства. Никогда не знал сколько денег у него в кармане, и вообще есть ли хоть цент, никогда не мог разобраться в торговых и хозяйственных делах, считал абсурдным нравиться другим людям, всегда что–то забывал, мог приехать в страну с просроченной визой, или выехать на автомобиле с пустым баком.
Ей нравилось заботиться о нем, нравилось быть его женой и одновременно беречь так, словно он был ее собственный ребенок, нравилось подбирать ему галстуки, заставлять сменить носки, если они были не в тон брюкам, искать его ключи по всему дому…
Нравилось тихонько войти в темную комнату и наблюдать, как он проявляет очередные фотографии, нравилось быть частью этого процесса, этого таинства появления образов, нравилось разделять его энтузиазма, нравилось наблюдать за ним, когда он, поглощенный процессом, разбирал и чистил свои камеры, когда объяснял ей про фокусные расстояния, про освещение, цветовую температуру.
И нравилось позировать перед ним обнаженной, будучи совершенно убежденной, что в тех фотографиях нет ничего постыдного, а всего лишь способ «поймать» прекрасное и продемонстрировать остальному миру. Они не были еще женаты, и, рассматривая свои фотографии, иногда в полный рост, ей было самой удивительно, как у него получалось передать элегантность и легкость ее тела.
– Ели бы это была не ты, то послал бы фотографию на конкурс… – сказал он как–то. – Назвал бы: «Черное Дерево».
– Так, пошли.
Он взглянул на нее удивленно.
– И тебя не смущает, что сотни людей увидят тебя голой…
– Нет, не смущает… А тебя–то самого это не смущает?
– Тоже, нет… Не очень.
«Черному дереву» присудили премию, две тысячи долларов, на которые они потом уехали путешествовать по Испании.
Посетили корриду в Мадриде, научились танцевать «фламенко» в Севильи, отсняли более тысячи кадров в Альгамбре и даже взяли интервью у Брижит Бардо, что снималась в фильме в пустыне Альмерии…
Вдалеке послышался жуткий смех гиены, и это вернуло ее к реальности. Луна уже поднялась высоко в небе, звезды сверкали на редкость ярко этой ночью. Она остановилась и долго прислушивалась, вглядывалась в темноту, но на равнине ничего подозрительного не было видно, ничто не шевелилось, ничто никуда не перемещалось. Подул легкий ветерок – скоро станет холодно. Она продолжила идти, сама не зная куда.
Дул легкий ветерок, становилось прохладно, на равнине ничего подозрительного не было видно, ничто не шевелилось, ничто никуда не перемещалось.
Он закутался с головой в одеяло, зажег сигарету, прикрыв ладонью пламя.
– Туарег может заметить огонек тлеющей сигареты на расстоянии до километра, – предупредил его Алек. – А услышать запах дыма с пятисот метров, если будет стоять по ветру.
Но наблюдать за звездами и Луной, за равниной, где ничего не происходило под их неверным, призрачным светом, с одинаковым усердием в течение многих часов, как–то не получалось, тем более, что внутри росла уверенность в бесполезности всех этих усилий.
Сколько таких ночей, похожих одна на другую, прошло? Он уже и со счета сбился и начал впадать в отчаяние, он начал думать, что то была ошибка – оставаться на одном месте, ожидать и наблюдать, когда Надия уже могла подходить к Красному морю.
– Не нервничай, – успокаивал его Алек. – Они еще не прошли.
– Откуда ты знаешь?
Он улыбнулся в ответ.
– Инстинкт… Это не первый раз, когда я ловлю караваны.
– А что еще мы можем предпринять?
– Например?
– Вот, черт! Откуда я знаю… Что–нибудь…
– Это «что–нибудь» означает, что мы должны начать перемещаться. Как только мы начнем переходить с одного места на другое – сразу же возникает риск, что они заметят нас раньше, чем мы их. Если это произойдет, то твоя жена и остальные рабы не проживут и десяти минут…
– Ты полагаешь, что они способны на такое? – удивился Давид.
– «Они» способны и на большее, – убежденно ответил Алек. – Несколько лет назад англичане попытались перерезать их торговые пути через Красное море с помощью патрулей на быстроходных лодках. Они обыскивали каждое судно, что направлялось из Африки в Аравию. Каждое… – он сделал многозначительную паузу. – Но работорговцы нашли выход из этой ситуации – они построили специальные суда со скрытыми люками и потайными местами вдоль бортов.