Как, должно быть, изменился Давид за эти дни? Раньше такой не практичный, не способный справиться с простейшими житейскими проблемами, вдруг оказался в самом центре клубка из погонь, из лжи, жестокости и отчаяния.
Попыталась представить его верхом на верблюде, с ружьем в руках и не смогла, ведь он всегда был такой деликатный, чувственный, беззащитный перед любым проявлением насилия, грубости и грязи…
Наверное, это было для него настоящим шоком – открыть для себя такой мир, полный безграничной жестокости. Как–то он рассказал о потрясении, от увиденного собственными глазами после землетрясения в Перу или когда стал свидетелем, как тысячи живых существ умирают от голода и жажды в Сахеле.
Она хорошо знала Давида и любила его за то, что он с каким–то нездоровым упрямством придерживался романтичного представления, будто окружающий мир прекрасен и все люди вокруг хорошие. Любое проявление злости и жестокости воспринимались им, как легкие нарушения нормы, исключения из правила, и за все свои годы работы журналистом и во время многочисленных путешествий по миру, когда он воочию видел что происходит, не смогли вывести его из этого ошибочного, утопического состояния, не смогли превратить его в человека грубого, черствого и циничного. Неосознанно он отказывался принять то, что доброта и красота есть минимальная часть в контексте этого мира.
Он мог прийти в экстаз, рассматривая фотографии пестиков и тычинок цветов с островов Пасхи, и чувствовал себя счастливым, погрузившись в эту микроскопическую вселенную. И зачем нужно было ей выводить его из этого состояния, показав, что в трех метрах от тех цветов навалены целые горы мусора и валяются дохлые крысы?
– Да, я знаю… – послушно согласился он, когда они в своих спорах затронули эту тему. – Мир полон мусора и грязи, но… Ты не обращала внимание на то, что мусорные кучи очень фотогеничны? Я очень часто нахожу более красивым, кажущееся остальным страшным и уродливым. Хочу показать тебе коллекцию диапозитивов, снятых в порту Генуи…
Ну, и что можно сделать с человеком, нашедшим красоту в портовых мусорных кучах?
Полюбить только. Полюбить так, как она умела, как любила бы всегда, пусть даже ей придется прожить тысячу лет, и они более не увидятся.
– Не пытайся изменить его, – предупредил ее как–то Хохо. – Бери его таким, каков он есть или оставь его, но он никогда не изменится. Он сумасшедший, и я знаю про это… Он инфантильный, и временами бывает, просто, дурным, но это его характер, это его натура. Это тебе говорю я, кто был его матерью на протяжении последних пяти лет.
А потом эта роль – быть матерью, а заодно и женой, и любовницей перешла к ней.
Бедняга Хохо!
Бедный Давид, как он переживал, узнав о его гибели!
Она почувствовала, что еще немного и разрыдается.
Будет плакать по Хохо, по Давиду, будет оплакивать свою несчастную участь.
Она устало закрыла глаза и словно провалилась в бездонную яму – ритмичное покачивание верблюда усыпили ее.
Кристобаль Писка помчался навстречу с ними на своей «Марбелье». Он не спустился на землю, но закричал прямо с седла.
– Они прошли здесь пешком прошлой ночью. Я их не видел, потому что они отклонились к югу, но утром нашел их следы.
– На сколько они опережают нас?
– Десять или двенадцать часов. Не больше.
Алек Коллингвуд осмотрелся по сторонам, взглянул на небо. Наступал вечер и очень скоро ночной мрак скроет все следы. Обернувшись к Давиду и туарегу, он сказал:
– Есть два пути: утром найти следы и идти по ним или прямо ехать в Тазира, где их ожидает грузовик. Когда сможем добраться до туда?
Малик–эль–Фази задумался.
– Если на джипе, то утром, при условии, что не будет проблем при пересечении Секиа.
Алек Коллингвуд принял решение мгновенно: соскочил с седла, вынул из чехла винтовку, а поводья от «Зонга» предал Писаке.
– Мы едем в Тазиру на джипе. Ты позаботишься о верблюдах, соберешь тех ребят, что ближе всех и пойдете по следам.
Испанец кивнул, подтверждая, что согласен.
– Где встретимся?
– В Гереде. Когда все закончится.
Малик–эль–Фази тоже спустился на землю, передал поводья от своего мехари и забрался в джип.
Пять минут спустя Кристобаль Писака и верблюды были уже не более крохотной точки на горизонте, то появляющейся, то исчезающей в клубах пыли, поднимающейся из–под колес автомобиля.
Ехали всю ночь напролет, не останавливаясь. Машину трясло и кидало из стороны в сторону на ухабах. Сидящие внутри подпрыгивали на сиденьях, бились головой о стены и потолок, отчаянно ругались, но тут же извинялись, понимая, что никто не виноват в отсутствии дорог в середине пустыни.
Солнце поднялось более чем на четверть над горизонтом, когда они нашли множество кусков соды, разбросанных вокруг, и остановились. Малик вышел из автомобиля и начал изучать следы, потрогал верблюжий навоз, определяя температуру, и, недовольный увиденным, закачал головой.
– Они заставили животных бежать. Бежали долго. Смотрите на расстояние между шагами. Очень трудный шаг для таких животных.
– Приедут в Тазир раньше нас?
– Зависит от того, сколько времени нам понадобится, чтобы пересечь Секиа и сколько смогут выдержать верблюды.
– Писака утверждает, что верблюды были самыми паршивыми, каких он когда либо видел в совей жизни, – вспомнил Давид. – Сомневаюсь, что они принадлежат работорговцу.
– Мне начинает казаться, что этот работорговец – самый прожженный сукин сын из тех, что когда–либо пересекали пустыню, – криво усмехнувшись, прокомментировал Алек. – Ускользает от нас, словно угорь. Для чего ему нужны хорошие верблюды, когда в Тазире его ожидает грузовик?
Он вдавил в пол акселератор, и машина понеслась еще быстрее, подпрыгивая на ухабах.
– Если сломаем ось, то все будет кончено, – благоразумно заметила Миранда. – Лучше будет, если ты успокоишься.
Англичанин согласился и уменьшил скорость, повел машину более аккуратно, старательно, насколько это получалось, уворачиваясь от ям и камней, а Давид, Миранда и туарег смотрели вперед в надежде увидеть на горизонте преследуемый караван.
– Они не сдадутся без боя, – предупредил Коллингвуд. – А нас меньше. Тактически будет правильно устроить засаду и не дать им продвигаться вперед, ждать пока не пойдут Писака и другие ребята. Трое мы ничего не сможем сделать.
– Четверо,– поправила его Миранда.
Алек Коллингвуд обернулся к ней и голосом, не допускающим возражений, приказал.
– Хочу, чтобы ты осталась вне… Эти люди не видят разницы между мужчиной и женщиной, когда убивают. И к тому же, они – отличные стрелки.
– Я тоже…
– Я сказал нет!– ответил он твердо, но не грубо. – Троих вполне хватит, чтобы задержать их. Может быть, даже они согласятся на переговоры. Если освободят рабов, то и стрелять не понадобится, – обернувшись к Малик–эль–Фази, спросил:
– Согласен?
– Месть моя никуда не спешит…– спокойным голосом ответил он. – Теперь я знаю того, кого ищу и знаю где его найти.
Давид удивленно посмотрел на него.
– Хочешь сказать, что этот суданец?..
– Так сказал тот негр…– Он не закончил фразу. Невысокие дюны закончились и перед ними открылось удивительное зрелище – глубокий каньон, что когда–то, много веков назад, был заполнен водой и представлял из себя полноводную реку, а сейчас превратился в глубокий овраг с почти отвесными стенами и каменистым дном, без какого–либо намека на присутствие воды.
– Это – Секиа, – он указал рукой на противоположный берег. – А там начинается Судан.
– Сколько отсюда до Тазира?
– Когда перейдем на ту сторону, то часа четыре, может быть пять.
Они остановились почти на краю вертикального склона и озабоченно осмотрели окрестности.
– Это оказалось труднее, чем я представлял себе, – озабоченно произнес англичанин. – И так на всем протяжении?
– Более–менее… Это место называют «Сухая река, убивающая верблюдов».
Они поехали вдоль обрыва на юг, стараясь не приближаться к краю из опасения, что сухая земля начнет осыпаться и утащит их в пропасть. Проехав километров двадцать, они так и не нашли подходящего для спуска места. Пришлось опять остановиться.
– Так может продолжаться до самых ворот в ад, – расстроился Давид. – Надо начать спуск так, как есть…
– Здесь? – удивленно воскликнул Алек. – Это все равно, что прыгнуть в пропасть.
Давид показал на лебедку, прикрепленную к бамперу джипа.
– Можем закрепить трос вокруг камня, а джип спустить задними колесами вперед, притормаживая лебедкой.
Осмотрелись вокруг, внимательно осмотрели склон. Предложение Давида было очень рискованным. А что если трос не выдержит веса автомобиля и тот рухнет на дно?.. Но другого выхода из сложившейся ситуации, судя по всему, не было.
Алек Коллингвуд неопределенно пожал плечами.
– Попробовать, конечно, можно… Но что будем делать там, внизу. Другой–то берег тоже отвесный. Попадем в ловушку.
Давид вопросительно посмотрел на Малика, но тот лишь пожал плечами.
– Сможем узнать только тогда, когда окажемся внизу.
Англичанин покорно махнул рукой, вынул крюк лебедки из петли на бампере и потащил трос к большому черному валуну, лежащему неподалеку. Миранда помогала ему закрепить трос вокруг камня, и когда он поднял голову, то увидел, что Давид уже сидел за рулем и осторожно маневрировал, чтобы подогнать автомобиль задом к краю пропасти.
Он хотел было запротестовать, но Миранда остановила его, положив руку на плечо.
– Пусть он это сделает. Ему это нужно, и, к тому же, кто–то должен это сделать.
Показалось, что Алек понял, в ответ он обреченно махнул рукой, молча подошел, и встав сбоку, и наблюдал за тем, как задние колеса автомобиля приблизились к самой пропасти, затем перекатились через край и передняя часть автомобиля задралась вверх так, что колеса не касались земли. Давид отпустил тормоз, и машина, перевалившись через край, на какое–то мгновение повисла в воздухе, раскачиваясь из стороны в сторону, но в следующее мгновение задние колеса коснулись склона, зацепились за него и только после этого Давид начал понемногу раскручивать лебедку, а автомобиль медленно спускаться. Пересохшая земля комьями сыпалась из–под колес.