Ближе к вечеру над вершиной Марра появилось темное грозовое облако, оно росло и расползалось над всей местностью, наваливаясь тяжелым от воды краем. Где–то над головой метнулась ослепительная вспышка и по равнине покатились раскаты грома. Все остановились, любуясь необыкновенным зрелищем грозы в пустыне. Наконец тучи разверзлись, и пошел долгожданный дождь.
Струи воды падали с небес и … исчезали. Дождь шел, но шел где–то высоко, и ни одна капля не долетела до истерзанной жаждой земли. А туча тем временем поредела, уменьшилась на глазах и вскоре исчезла, как будто невидимый фокусник, добившись нужного эффекта, убрал ее со сцены за ненадобностью.
Давид догнал Миранду, пустил своего верблюда рядом и спросил, недоуменно посматривая вверх:
– Что происходит? Где вода? Почему мы не мокрые?
– Все очень просто, – ответила Миранда. – Воздух вокруг настолько горячий и сухой, что весь дождь испарился, не долетев до земли.
– В этом аду ничто не действует так, как должно быть, – раздраженно забормотал Давид. – Даже дождь!
– Не стоит жаловаться… – попыталась успокоить его Миранда. – Иногда бывает и хуже – эти тучи приходят вместе с ветром, настоящим ураганом, дующим с такой силой, что он способен поднять человека и скинуть в пропасть… Пусть лучше так будет…
Алек, ехавший впереди, остановился и подождал, пока они поравняются с ним.
– Малик говорит, что ночью доберемся до дороги, и если все будет нормально, то послезавтра будем в Аль–Фашере…
– Не стоит упоминать удачу, – с горькой ухмылкой возразил Давид. – Не на нашей стороне она. Даже ели бы немного удачи было с нами, то мы уже смогли вернуть мою жену. А так… Что тут говорить…
– Но теперь мы точно знаем у кого она и куда они направляются. Так или иначе, но мы доберемся до Порт–Судана или Суакина, и там будем ждать их. Не стоит терять надежду. До окончательной победы или до поражения еще далеко.
– Но я чувствую себя так, словно у меня не осталось сил… Я буду следовать за ней до самых ворот ада, но в удачу я более не верю. Если удача и существует, то она против меня.
Он отпустил поводья, и верблюд остановился, подождал, пока все проедут, и пошел последним в этой процессии, погруженный в свои мысли, в воспоминания о Надие, об их счастливой, совместной жизни.
Наступила ночь. За несколько минут, почти без сумерек, темнота скрыла все окружающие предметы, будто невидимая птица вспорхнула и, расправив крылья, закрыла собой дневной свет.
Малик остановился, опустил своего верблюда на колени и терпеливо ждал, когда подъедут остальные.
– Слишком темно. Не могу идти по следу. Нужно дождаться Луны. Тогда будет больше света. А сейчас можно отдохнуть.
Слегка перекусив сыром, галетами и финиками, закутались в одеяла и легли прямо на голых камнях.
Над горизонтом поднялся почти полный диск Луны. В ее холодом сиянии окружающий пейзаж выглядел очень странно, таинственно и непривычно, как будто это и не Земля вовсе, а иная планета. У Давида возникло странное чувство, что он неведомым образом перенесся с Земли на ее спутник и теперь расстилающуюся вокруг равнину освещает та планета, что была когда–то их домом. Холодный металлический свет отражался от камней и скал, в углублениях и трещинах залегли густые, черные тени, многие предметы вокруг изменили свои обыденные очертания, а воздух сделался непривычно чистым, прозрачным, будто его и не было вовсе, ни как днем, когда все заволокла мутная, дрожащая дымка от пыли и восходящих потоков, превращавших пустынный пейзаж в абстрактную картинку, и от этого ощущение, будто он не на Земле сейчас, а на Луне усилилось еще больше.
Что–то пошевелилось прямо перед ним. Он пригляделся – это был Малик «Одинокий», завернувшись в одеяло, он сидел неподвижно, и со стороны его можно было принять за один из камней.
Ему хотелось бы узнать о чем думает загадочный туарег. За эти дни они обменялись лишь дюжиной слов, и его удивляло отсутствующе выражение в глазах этого человека, словно он мысленно находился где–то далеко, словно напряженно обдумывал что–то. Должно быть, горько жить вот так, посвятив себя целиком лишь мести. И что будет дальше, когда он найдет того человека, похитившего его детей и убившего жену? Жизнь его потеряет всякий смысл? И он почувствует, как внутри не осталось ничего, и не сможет приспособиться к новой жизни?
Возможно, продолжит скитаться по этой безграничной пустыне. Останется для всех «человеком–легендой», кто отказался от всего, что имел когда–то, во имя достижения цели, определённой желанием мстить, кто отказался даже от своего имени и рода, и назвался именем, обозначавшим покорность судьбе – «Слуга».
«Слуга»… Но Давид никогда в жизни не встречал человека с большим чувством достоинства и гордости, что отражалось в каждом его жесте, в каждом взгляде, и каждое слово, произнесенное им, несло в себе глубокий смысл.
Это был наиболее яркий и выдающийся представитель народа «Кель–Талгимусс». И как Миранда когда–то сказала о них: «Последние рыцари–пилигримы, оставшиеся на этом свете».
Ему хотелось познакомиться с ним поближе, узнать его получше, подружиться, если получится, сделать несколько снимков на фоне пустыни, запечатлеть суровые черты его лица и глубокий, проницательный взгляд.
Мир туарегов очень фотогеничен, как и сама пустыня, несмотря на всю суровость и однообразие, как и эта равнина при свете Луны, как и гармоничное, совершенное тело Надии…
– Когда верну ее, то обязательно приедем сюда, в эту пустыню, сделаю все фотографии, какие задумал и опубликую, соберу их в книгу, и то будет самая яркая, самая необычная книга о Сахаре.
Малик бесшумно подошел к нему, присел рядом на корточки и, протянув руку, легко дотронулся до его плеча.
– Пора идти, – сказал он. – Просыпайся.
– Я не сплю… А ты никогда не спишь?
Туарег пристально взглянул на него, но ничего не ответил. Алек и Миранда тоже зашевелились. Алек так быстро поднялся на ноги, будто и не спал вовсе. Давид в очередной раз задался вопросом – что это за люди такие, способные совершать длительные переходы и при этом совсем не спать?
«Должно быть, испепеляющая жажда мести, яростное чувство, постоянно бурлящее в душе, – задумчиво пробормотал, скручивая одеяло и проверяя упряжь своего верблюда. – Не о чем другом не могут думать, вот и не спят… Возможно и я таким стану, если не верну Надию…»
И снова дорога. По мере того, как поверхность земли остывала, в ночной тишине все отчетливей и отчетливей начали звучать таинственные шорохи и потрескивание, будто сама почва, камни на ней и вся земля угрожали рассыпаться на тысячи мелких кусочков.
Потом подул ветер, и небо на востоке посветлело. Наступило утро и пред ними поднялись скалы плато. Солнце ползло по небосклону выше и выше, под его лучами камни начали разогреваться, ощущение холода сменилось удушливой жарой. Незаметно наступил полдень, тени исчезли, скрывшись под верблюдами, что монотонно переступая ногами и раскачиваясь из стороны в сторону, шли вперед метр за метром. Давид почувствовал, что неумолимо проваливается в дрему. Ночью спать не хотелось, как сейчас. Тогда он чувствовал себя на удивление бодро и мир вокруг выглядел четким и резким, не то, что сейчас, когда пыльная дымка и извивающиеся потоки горячего воздуха размывали контуры предметов.
А потом опять наступил вечер. Следом пришла ночь и долгожданная прохлада. Все молчали. Сил совсем не осталось, чтобы вести разговоры. Миранда, шатаясь, вылезла из седла и, отказавшись от еды, забралась в угол, завернулась в одеяло и сразу же заснула.
Подождали, пока поднимется Луна, но пред этим заметили светлое пятно на дороге, спускающееся по склону и движущееся на запад.
– Едут из Аль–Фашера, – заметил Алек.
– Пусть едут откуда хотят, но нам нужно остановить их…
Поискали вокруг что–нибудь, из чего можно было бы построить баррикаду поперек дороги, но ничего подходящего не нашли: камни были либо слишком маленькими, либо очень большими и тяжелыми. Тогда Малик показал на животных.
– Верблюды, – лаконично объяснил он.
Собственно говоря, и так все было ясно – животных заставили улечься по центру дороги, придавили поводья валунами, чтобы они, испугавшись, не разбежались при приближении автомобиля.
Послышался звук мотора, он нарастал, и вскоре на дороге появилось мутное, желтое пятно от фар, света от которых едва хватало, чтобы осветить с десяток метров.
Все спрятались вдоль дороги, разделившись на две группы, по обе стороны. Ружья держали наготове. Старенький грузовик поравнялся с ними и, отчаянно скрежеща тормозами, остановился метрах в пяти от недовольных верблюдов, чуть было не переехав несчастных животных.
Два человека выпрыгнули из темноты, просунули стволы ружей в открытые окна кабины, а третий забежал сзади и целился в кузов.
– Все вылезайте! Живо!
– Господь Всемогущий! Бандиты!– всхлипнул кто–то внутри.
Первым вылез водитель–негр, за ним последовали два испуганных бедуина.
– Что вам надо от нас? – всхлипывали они. – Что вам от нас нужно? У нас ничего нет… Мы сами нищие…
Их заставили пройти вперед и поставили так, чтобы свет фар падал им на лицо. Щурясь и прикрывая глаза ладонями, они напрасно старались рассмотреть тех, кто их остановил на ночной дороге.
– Куда едете? – задал вопрос Алек.
Ответили не сразу. Переминаясь с ноги на ногу, не решаясь сказать, переглядывались. Наконец водитель решился:
– Едем к границе.
– Зачем?
– Ищем груз… – подумав, добавил. – Скот. Скот из Чада.
Давид вышел из темноты и, подойдя к одному из бедуинов, внимательно осмотрел его и, утвердительно кивнув головой, произнес:
– Этот шел с караваном Сулеймана. Он разливал нам чай.
Бедуин попытался было прыгнуть в темноту, но Малик предупредил его, ткнув стволом под ребра.
– Тихо! – пригрозил он. – Где остальные?
Поняв, что сопротивляться не имеет смысла, начали говорить:
– В Аль–Фашере… Сулейман сказал, что мы можем вернуться в Гереда. Хотели забрать верблюдов, что оставили.