– Не плохо, не плохо… И где же ашанти?
Сулейман, с видом фокусника готового представить публике свой самый лучший трюк, улыбнулся и громко хлопнул в ладоши. Из грузовика вышел Абдул, за руку он вел Надию. На ней не было никакой одежды, кроме длинной юбки с разрезом до пояса и массивного золотого кольца на левой ноге. Темная кожа ее блестела, словно полированная, а черные соски на упругой груди смотрели вверх.
Увидев девушку, Его Сиятельство принц Хассан Ибн Азиз должен был сделать над собой усилие, чтобы сохранить величественную холодность. Он медленно приблизился, протянул руку и провел пальцами по груди, по шее, затем по спине спустился к бедрам, но Надия отступила на шаг.
– Бунтарка? – спросил принц с улыбкой.
– Еще какая, Ваше Сиятельство…– объяснил Сулейман. – Она ашанти и училась в Лондоне и в Париже. Говорит на пяти языках, на нашем также…
– Ха! Интересно, интересно … И сколько? – поинтересовался он, не сводя с девушки глаз.
– Тридцать тысяч долларов… – голосом уверенным и твердым озвучил цену Сулейман.
– За всех?
– За нее одну, Ваше Сиятельство…
Принц резко обернулся и угрожающе взглянул на Сулеймана. Несколько секунд пристально смотрел на него, потом перевел взгляд на Надию и еле заметно кивнул головой.
– Они стоят того. Всех клеймить и передашь секретарю, чтобы заплатил.
– А ее тоже клеймить? – удивился суданец. – Испортим такую замечательную кожу, если туда еще попадет инфекция то…
– Мой дядя требует, чтобы все рабы были помечены, – но, взглянув на девушку, принц засомневался. – Хорошо, пусть сам решает, что с ней делать, – и, подойдя к Надие, спросил голосом тихим и доверительным:
– Правду говорят, что ты обучалась в Париже?
Надия ничего не ответила, что принц воспринял как молчаливое согласие и не рассердился.
– У меня сын учится в Сорбоне. Изучает право. Хуссейн Ибн Азиз… Может встречались?
– Нет. Не знакомы. Я изучала политологию.
– Политологию? Как интересно!.. – он взял ее за руку, и они пошли вдоль края бассейна, под разноцветными аркадами, будто это была не рабыня, приобретенная для плотских утех его престарелого дяди, а новая и интересная в общении подруга. – И каково же твое мнение о современной политике? Что думаешь, к примеру, о героической борьбе палестинского народа против израильской тирании?
– Что думаю? Думаю, что если бы вы – арабы, завладевшие большей частью денег в этом мире, не складывали свои капиталы в швейцарских банках и не проигрывали целые состояния в казино или не растрачивали на разные игрушки, вроде золотых «Кадиллаков» и рабов, то палестинцы избежали бы тех несчастий, что происходят с ними, и им не нужно было бы биться с евреями за кусок бесплодной пустыни.
Принц молчал, размышляя над тем, как следует ответить.
– Девочка моя… – начал он, – советую тебе позабыть о своих симпатиях к сионистам до того, как пересечешь Красное Море. Это может закончиться для тебя очень и очень плачевно. Мой дядя, к примеру, не настолько терпим, как я, к вопросам, имеющим отношение к сионизму, да и к евреям вообще.
– Я не симпатизирую евреям, – возразила ему Надия. – Лично мне до них нет никакого дела. У нас в Африке достаточно других проблем, чтобы еще заниматься и этим…
– Замечательно! Просто прекрасно! Подобная позиция поможет избежать множество неприятностей, – голос его оживился, глазки за темными очками забегали. – Знаешь, что такое «Лидо»? – и, не дожидаясь ответа, продолжил. – Как–то я был женат на одной балерине из «Лидо»… Славная женщина, но немного не в себе… За те два года, что продолжался наш брак, наотрез отказывалась посетить мою страну. Какой–то придурок внушил ей, что если она приедет сюда, то уже никогда не сможет уехать.
– И это не правда?
– Нет, конечно же, нет! Как кому–то вообще могло подобное прийти в голову?
– И я могу уехать?
Он замер и пристально посмотрел на нее.
– Ты – другой случай. Ты – рабыня… – вид у него был расстроенный. – Пойми это. Мы заплатили за тебя большие деньги. Было бы не справедливо, если бы мы потеряли эти деньги из–за твоего каприза.
– И по какому праву осмелились купить меня?
– Это, детка, очень деликатная проблема с точки зрения юриспруденции. Мы не занимаемся похищением людей и работорговлей… Нам только этого не хватало!
Это проблемы Сулеймана, если его когда–нибудь схватят. Я лишь покупаю рабов, которых приводят в мой дом, покупаю для своего любимого дядюшки. И если я не куплю, то их купит кто–нибудь другой. Это не моя забота – откуда их привозят и кто они такие. Единственно, что меня волнует, так это то, чтобы они были «рабами».
– Никто не рождается рабом.
– В самом деле так думаешь? – он с сомнением покачал головой. – В наше время, вообще, трудно не родиться рабом. Гораздо труднее родиться и оставаться свободным. Какая разница между рабыней, живущей в гареме, и работницей… ну, скажем, ткацкой фабрики? Мой дядя человек привередливый и капризный… Ты его позабавишь немного, несколько дней, а потом он тебя оставит в покое, будешь свободна в пределах его роскошного сада, где женщина может получить все, что ей только может прийти в голову, – он по–отечески похлопал ее по руке. – Обещаю, будешь жить хорошо… Продемонстрируешь вначале покорность, а затем все пойдет гладко и без проблем… Если двести других женщин смогли, то почему ты не сможешь?
– Потому что все, что мне нужно – это вернуться к моему мужу.
– Вот те на! Так ты замужем? Эта старая каналья, Сулейман, не обмолвился об этом ни словом…
– Я замужем за европейцем. Он ищет меня. И если не найдет, то поднимет всю мировую прессу и расскажет об этом скандале и о торговле рабами.
На что принц лишь улыбнулся слегка.
– Это меня совершенно не волнует, детка… Не очень… Эта «мировая пресса»: газетенки всякие, журнальчики, телевидение,…, уже сказала про нас все, что могла сказать, по причине разных нефтяных эмбарго и роста цен на нефтепродукты… Это все, что их на самом деле интересует и волнует, а не такие мелочи, как современное рабство. К тому же, – он сделал многозначительную паузу, – достаточно обширный сектор этой самой «прессы»… Обращаю твое внимание: достаточно обширный, чтобы опровергнуть и утихомирить любые протесты, принадлежит именно нам. Ты, наверное, удивишься, узнав сколько международных компаний существуют за счет нашего капитала.
– Считаете себя хозяевами этого мира?
– Пока что нет, – уверенно ответил он. – Но однажды мы ими станем. Никогда не слышала, что этот век – «век арабов».
– Слышала. Да, так говорят…
– Так оно и есть… Как новый пророк появится среди песков, так наша нефть, наше черное золото даровано нам по воле самого Аллаха и все для того, чтобы мы вернули славу давно ушедших дней…
Мы будем владеть миром не пролив ни капли крови и можешь быть уверена, что управлять им будем не хуже, чем это делают сейчас, – он порылся среди складок своего широкого одеяния и извлек пригоршню конфет. Предложил одну Надие, и начал осторожно разворачивать другую, продолжая прохаживаться вдоль бассейна. – На самом деле, – добавил он, посасывая карамельку, – мы уже руководим большинством самых важных компаний… Стоит нам перевести капиталы из одной страны в другую, из одной индустрии в другую или, хотя бы, из одного банка в другой… и вся, так называемая, мировая экономика погрузится в хаос и начнется паника.
– И вас это забавляет?
– В определенном смысле, да? И разве не забавно смотреть, как всякие генеральные менеджеры и генеральные директора, а заодно с ними политики, ряженные в дорогие костюмы, неожиданно начинают носиться с дикими глазами, словно общипанные курицы, вереща от страха, потому что их уютный мирок вдруг рухнул, срывая свою злость, свое бессилие пред происходящим, на подчиненных – себе подобных типах в таких же костюмах, но копошащихся где–то ниже или в самом низу, на дне, ими же придуманной иерархической лестницы, а? По–моему, очень даже забавно… Словно смотришь передачу из мира животных…
Англия, Франция, Германия, Соединенные Штаты… В течение многих веков мы были лишь игрушкой в их руках. Нас колонизировали, нас делили по своему усмотрению: Египет тебе, Судан останется у меня, Алжир… опять тебе, а Индия для меня, – он ухмыльнулся весьма довольный собой. – А теперь все! Закончился их дележ! Теперь мы определяем кому и сколько. Тебе мы дадим нефть, а тебе нет… Тебе по такой цене, а тебе вдвое дороже… Тебе мы позволим жить, а ты будешь разорен…
– А какова моя вина? Мне за что страдать?
– Малышка, пойми… Во времена, когда мы покупаем целые страны, международные корпорации и правительства, кого может волновать, что мы заодно еще купили с десяток каких–то негров? – он кивнул в сторону двери, через которую вышел Сулейман в сопровождении своих пленных. – Многие из них будут жить у нас так хорошо, как никогда бы не смогли у себя там, на воле, в своих грязных деревнях, в джунглях. Но твой случай несколько отличается, однако… ничего не меняет!
Он отвернулся, давая понять, что разговор окончен, и пошел вглубь дома, шелестя своим шелковым одеянием и постукивая сандалиями по мозаичному полу.
Надия осталась стоять одна посреди огромного двора и сада, лишь Абдул молча наблюдал за ней издалека, стоя неподвижно, подобно каменному изваянию без эмоций, без чувств и без мыслей, подобно тем, что составляли часть декоративного убранства этого дома, чьи высокие стены и тяжелые двери делали его более похожим на крепость.
По ту сторону, не далее чем сто метров, а может быть и меньше, ездили современные автомобили, люди шли по улицам, куда им захочется, открывался мир настолько далекий от рабства, как она сейчас была далека от улиц Парижа. Где–то в порту прозвучала сирена швартующегося корабля, над головой вначале нарастая, а затем, удаляясь, послышался звук двигателей реактивного самолета. Там, за этими стенами, прохаживались полицейские, ходили солдаты, ездили такси, торговцы продавали фрукты со своих лотков и киосков, дети спешили в школы, а мамаши по магазинам… Там, за этими стенами начинался двадцатый век, со всеми своими пороками и достижениями, со своей нищетой и расточительством, с присущей ему тиранией и борьбой за свободу… Там, за этими стенами, где–то ждал и искал ее Давид…