Я отвел прядь волос с ее лица и поцеловал ранку на скуле, нанесенную Маркусом. Мне претила мысль о том, что я должен отвезти ее в участок. Претила мысль снова надеть на нее наручники, когда она сделала единственно возможное, чтобы защитить свою сестру и других девушек, оказавшихся там.
Но закон есть закон, и когда агент ФБР приказывает бросить оружие… Нужно бросить оружие.
Я понимал, почему Марфиль ослушалась приказа. Прекрасно ее понимал, потому что на ее месте я сделал бы то же самое. Но сейчас будущее представлялось отнюдь не в розовых тонах: впереди ждали груды бумаг, суд, свидетели…
Прежде чем доставить в участок, мы отвезли ее в больницу. Там ей обработали рану на щеке и посмотрели, не осталось ли трещин на ребрах после пинка этого урода, но особых повреждений не нашли. Мне же пришлось ненадолго задержаться – меня страшно избили и сломали два ребра. Я убедил врачей, что смогу добраться до дома, ведь мне предстояла еще куча дел. Мне вкололи обезболивающее, и я покинул больницу, опираясь на Марфиль. Уровень адреналина уже упал, и я понимал, что буду приходить в себя несколько недель, но это не имело значения. Я получал и более серьезные ранения.
Я был безмерно счастлив, что этот сукин сын наконец-то мертв; просто не мог поверить, что после стольких лет стараний, после стольких лет охоты за ним он наконец-то мертв. Мне даже хотелось закатить по этому поводу вечеринку.
– Теперь меня посадят, да? – спросила Марфиль, когда я сел в машину и повез ее в участок.
– Нет, не посадят, – в полной уверенности ответил я. – Вмонтированный в твое платье жучок все записал. Суарес решил на всякий пожарный вмонтировать две камеры. Он не хотел, чтобы ты знала про жучок – на случай, если тебя будут допрашивать.
– Значит, все записано?
– Абсолютно все, – улыбнулся он. – Так что у нас достаточно улик, чтобы покончить со всей организацией Козелов.
Марфиль удивленно заморгала и посмотрела в окно.
Уже светало.
– До сих пор не верю, что он мертв, – сказала она каким-то странным тоном.
– Маркус не заслуживал того, чтобы задержаться на свете еще хотя бы на день.
– Я имею в виду отца, – сказала она, отвернувшись.
Я промолчал. Смерть Кортеса всех ошарашила. Этот человек обращался со своими дочерями по-скотски, много лет вел преступную деятельность, но в то же время дал мне возможность добиться своей цели. Он поверил в меня, когда никто не верил.
Да, он был убийцей и преступником, а также плохим отцом.
Но разум и сердце редко находятся в согласии.
Я загнал эту необъяснимую печаль вглубь, запер сердце на ключ и выбросил его в окно.
– Он погиб, защищая твою сестру, – сказал я, стараясь ее утешить.
– Я знаю, – спокойно ответила она. – Надеюсь, этого будет достаточно, чтобы он не отправился в ад.
Я ничего не ответил… Все произошло слишком внезапно. Я не хотел торопить ее, боясь, что она просто не выдержит.
– Твоя сестра останется в больнице на несколько дней, – сказал я, меняя тему. – Я навестил ее, пока ты отдыхала. Она пять раз спрашивала меня о Рико; кажется, именно за него она беспокоилась больше всего после твоего исчезновения.
На ее губах расцвела улыбка, и на душе у меня сразу стало спокойнее.
– Рико… Как же я хочу его увидеть!
– И увидишь, – убежденно заявил я. – Когда приедем в участок, ты расскажешь обо всем, что знаешь, что он с тобой сделал. Не только сегодня, а с тех пор, как вы познакомились. Ты останешься там на какое-то время. Тебе будут задавать много вопросов, но помни, в данном случае правосудие на твоей стороне. Никто не встанет на сторону мерзавца – по крайней мере, не в этом случае.
Она молча кивнула, и мы поехали в участок.
Мне пришлось ждать три часа, прежде чем ее отпустили. С полицией связался семейный адвокат и добился, чтобы Марфиль освободили под залог.
После разговора с ним я успокоился, поскольку он заверил, что дело против нее будет закрыто еще до того, как доберется до суда.
Марфиль выстрелила, защищая себя и сестру, и никто не посмеет утверждать обратное.
Когда все закончилось, я отвез ее в нашу штаб-квартиру.
Там нас ждали Суарес и Рэй.
Оба выглядели встревоженными. Они крепко обняли нас обоих.
– Черт возьми, девочка, ты была великолепна!
Марфиль робко улыбнулась.
– Сейчас ей нужно отдохнуть, – сказал я и потянул ее за руку в сторону спальни. – Завтра поговорим.
Оба кивнули и снова растянулись на диване.
Все мы были слишком измучены.
Когда мы легли в постель, я крепко обнял ее и прижал к груди.
– Спасибо тебе за все, слоник.
Марфиль подняла голову и улыбнулась.
– Спасибо, что научил меня, как стать лучше.
Она уснула в моих объятиях, а вскоре заснул и я.
Как хорошо было спать, ничего не боясь, впервые за долгие годы!
35Марфиль
Мне было трудно объяснить сестре, что сделал отец. Она всегда любила его, но, узнав из первых рук, как он поступил со мной, страшно разозлилась. У нее было много вопросов, она многого не принимала, но я решила оставить все объяснения на потом. Я не хотела пугать ее еще больше.
Узнав о случившемся, тут же приехали ее мать и отчим. Элизабет крепко обняла меня.
– Мне очень жаль, малышка, – сказала она, поглаживая меня по голове. – Твой отец всегда был очень тяжелым человеком, но я и не представляла, что он способен на такое. Я развелась с ним, когда узнала о его делишках. Мне даже удалось отобрать Габриэллу. При всей своей власти он понимал, что это дело не выиграет.
Элизабет повернулась к моей сестре, которая разговаривала с Питером; он принес ее компьютер, мобильный телефон и огромную плитку шоколада. Мы были в больнице – Габриэлла сломала лодыжку, причем даже не помнила, каким образом. Вечером ей предстояла операция. Я с ужасом думала о том, что ее накачали наркотиками до полного беспамятства.
– Я никогда не прощу того, что он сделал – бросил меня в опасности и собирался продать подороже. Знаешь, он ведь купил мою мать. Как лошадь или корову.
Я думала о ней, понимая, что так и не узнала, что с ней случилось, кто ее убил. Тем же утром я встретилась с Никой и ее матерью. Обе были сильно напуганы; они не знали, что их теперь ждет, но я заверила, что им не стоит беспокоиться по поводу работы. Отец оставил мне кучу денег, и я собиралась выплатить им компенсацию за все пережитые страдания. Я заверила Нику, что постараюсь найти работу для них в какой-нибудь знакомой семье, с очень хорошей зарплатой. Я убеждала ее заниматься тем, чем хочется. Она была молода и заслуживала достойного будущего, возможности учиться, работать, рисовать. Делать все, что захочет, а я буду рядом и помогу.
– Ты даже не представляешь, какое это счастье – знать, что ты избежала участи вроде моей, – сказала Нейти, обнимая меня. – Прости, что я была так груба с тобой, ты этого не заслуживала, но я лишь старалась защитить тебя.
– Я все понимаю, Нейти, – ответила я, обнимая ее. – Моя мать поступила бы так же ради Ники.
Нейти снова обняла меня и сжала мои руки в ладонях.
– Если бы я могла рассказать тебе о ней, о ее жизни! Но, после того как она уехала с твоим отцом, я больше ее не видела. Она не отвечала на письма, подозреваю, они даже до нее не доходили.
Это вполне вписывалось в образ авторитарной личности вроде моего отца. Ему уж точно не хотелось, чтобы у матери была подруга, которой она могла рассказать, как ужасно с ней обращаются.
Мы распрощались, и я сказала, что скоро они получат круглую сумму, которая поможет им жить дальше. Мы пообещали, что будем встречаться, а когда я пригласила их приезжать в Нью-Йорк в любое время, у Ники, представившей, как мы гуляем по Пятой авеню, загорелись глаза. Она дала слово приехать как можно скорее.
Это было самое малое, что я могла для них сделать.
Я вернулась к реальности и посмотрела на Элизабет – она достала из сумочки потрепанный блокнот в кожаном переплете – из тех, что закрываются на ремешок.
– Я нашла этот дневник очень давно, он был спрятан среди вещей твоей матери. Твой отец постарался избавиться от ее вещей; он говорил, что они пробуждают дурные воспоминания. Я знала, что когда-нибудь ты захочешь узнать о ней, и сохранила дневник. Я никогда его не читала, ведь он предназначен не для меня, но я надеялась однажды передать его тебе, а уж ты сама решишь, что с ним делать.
Она протянула мне дневник, и, взяв его в руки, я почувствовала, как что-то сжалось у меня внутри.
Моя мать там, со мной. Я это знала, чувствовала.
– Спасибо, Элизабет, – сказала я, и у меня заныло сердце.
Я прижала дневник к груди, словно обнимала маму.
– Не за что, малышка, – улыбнулась она со слезами на глазах. – Ты же знаешь, что я всегда с тобой, правда? Пусть у тебя больше нет родителей, но во мне ты найдешь любящую мать. Я никогда не забуду тот день, когда мы познакомились. Твои зеленые глаза, косы до пояса. Ты не выпускала из рук балерину Барби, даже когда мылась.
Я рассмеялась, а из глаз брызнули слезы. Услышать, что у меня больше нет отца, что я осталась сиротой, было слишком тяжело.
Я смотрела на свою сестру и ее мать, такую заботливую и любящую, и на Питера, который не был ее отцом, но любил как родную дочь. Я никогда не знала настолько безграничной любви. Мне вдруг захотелось как можно скорее уйти, и тут я краем глаза заметила, как в дверь заглянул Себастьян. Я воспользовалась этим, чтобы выйти и встретить его.
Увидев меня, он раскрыл объятия.
Я ощутила тепло его тела, и на душе сразу стало спокойнее – только в нем я нуждалась, в его ласке, силе, любви.
– Все хорошо? – спросил он, целуя меня в голову.
– Все будет хорошо, – сказала я, запрокидывая голову, чтобы посмотреть на него. – По крайней мере, надеюсь на это.
– Я люблю тебя. Ты это знаешь, ведь так?
Я улыбнулась.
– А я тебя – еще больше.
– По этому поводу можно долго спорить, – с улыбкой воз