Бац, бац, прилетают ещё два удара. У-у-х! Давненько я так не взбадривался. Вот же вы уроды.
— Хватит ему ливер взбалтывать, — усмехается хорёк. — Несите водичку. Переходим к водным процедурам. Я тут недавно познакомился с одной чудесной методикой, ищу автора, кстати. Так вот, мозги прочищаются и желание говорить появляется, просто чудо. Сейчас сам поймёшь.
Тварь… Ну ладно. Покуражься, пока имеешь возможность. Это, по-любому, ненадолго. Я тебя размажу. Катком по тебе проеду, а потом сверну в трубочку и пошинкую на мелкую соломку. Мелкую-мелкую. А вот радость я тебе точно не доставлю, умолять и пощады просить не буду. И орать не буду, не дождёшься, хорёк. Лучше сдохну, мразь. А если не сдохну, клянусь, ты пожалеешь. Горько пожалеешь. Правда, учить таких, как ты бесполезно. Поэтому, не обессудь, ты сейчас себе приговор подписал, гильотину, стул электрический и смертельную инъекцию. Три в одном, мудила.
Разозлился я, ага. Но это ничего. Я когда злой, я вперёд несусь. Завожусь и лечу как баллистическая ракета и ядрёная бомба, нах. Доигрался ты, дебил. Теперь тебе остаётся только одно — убить меня, потому что в любом другом случае тебе пи**а!
— Ну что, — щерится он, низко наклоняясь надо мной. — Мы нашли взаимопонимание? Брагин? Алё, ты раньше времени не отключайся, у нас же ещё водные процедуры впереди. Это знаешь, как весело?
Тут ты просчитался, дружочек…
Вот тебе, барсучина! Я запрокидываю голову, размахиваясь, и с яростным звериным хрипом, первобытным и древним, как сама жизнь, со всего маху врубаю ему лбом в сморщенный барсучий нос. Херак! Как неандерталец, как пещерный человечище, как Зинедин Зидан. Хрясь!!!
Раздаётся хруст. Какая сладкая музыка! Гори в аду! Не ждал, сучара⁈ И ещё ногой, сука, в брюхо, по яйцам, по морде, куда придётся, отсоси, чмо! Я, когда злой, я дурак, бля, на всю голову, отбитый. Я так-то контуженный, а ты меня разозлил, как с прошлой жизни меня никто не злил ещё. Война, нах! Война — это не шутка, тварь!
Вот бы справить мне костюм себе из Сталина,
Из мистического тела, твёрже стали-на!
Сапоги и галифе, хоть и без кителя.
Вашу конченую свору истребить всю, бля…
Он воет как девчонка. А его кентавры варежки разевают. Охреневают от такого захватывающего шоу. Не видели? И не увидите больше. Опомнившись, они начинают меня гасить. По-чёрному. Херачат не разбирая и, мне кажется, несколько раз хорошенько отоваривают друг друга, впрочем, хрен его знает, мне не до этого, группируюсь, закрываюсь и всё такое. Убьют, суки.
Но нет, не успевают. Громыхает дверь!
— Отставить! Кухарчук, сука! Ко мне! Это что такое! Вы двое — на*уй!
Красава, не Сталин, конечно, но тоже ничего. Злобин является в сиянии полковничьего мундира. Где твоя знаменитая улыбка? Яростный, гневный оскал! Оружие возмездия, карающая длань, каменный топор!
— Товарищ полковник!
— Вы двое, вон! А ты у меня партбилет выложишь! Враг народа! К стенке пойдёшь! Под трибунал! Под шпицрутены!!! Смирно, блядь!!! Ты на кого работаешь⁈
— Да вы посмотрите…
— Молчать!!! Рапорт к семи утра!!! В десять к председателю на ковёр!
Рычит, как лев. Разошёлся. Спасибо, что приехал, а то эти людоеды живьём бы сожрали.
— Я дедушке расскажу, — качаю я головой. — А он, хоть и дед, но такой горячий, лично тебе тестикулы выкрутит.
Усмехаюсь. Или кривлюсь от боли, хрен поймёшь. По роже тоже прилетело. Но я уже успокоился. Так-то я отходчивый. Адреналин ещё бурлит, да и хрен с ним. Сейчас схлынет и будет у меня явный минус по синусоиде.
Поварёнок стоит, вытянувшись во фрунт, но страха нет и от этого кажется, что он просто глумится. Точно, так и есть. Но я рад, что контакт, так сказать, состоялся. Тесный и непосредственный. Пусть он не боится, но от боли морщится. Сильно морщится.
— Ну ты даёшь! — отпаивает меня Злобин коньяком из плоской фляжки. — Они ведь тебя урыть могли. До смерти забить.
Мы сидим у меня на кухне, а Наташка мечется, ставит чайник, ищет в аптечке анальгин, присыпает ссадины каким-то порошком. Ну, то есть я, конечно знаю, что это стрептоцид, просто не особо в него верю.
— Наверное, — пожимаю я плечами. — Но видите, он, похоже, знает, как с людьми работать. Имеет подход, да? Раскрыл меня на сто процентов, заставил показать все свои лучшие душевные качества.
— Ох, Егор, — улыбается старина Де Ниро и качает седой головой. — Ну, ты и кадр. Даже не знаю, как это назвать поточнее…
— Упоротый, отмороженный, безбашенный, отвязный. Так что ли?
Лексикон-то в будущем побогаче станет, как я понимаю…
— Во-во, типа того. Отчаянный.
— Десперадо, — уточняю я.
— Но фейс ты ему красивый сделал.
— И, надеюсь, слоновьи кокушки, — говорю я. — Спасибо, Леонид Юрьевич. Вы вовремя появились. К самому, так сказать, катарсису.
Я начинаю смеяться, Злобин подхватывает и мы оба ржём, как дураки. Смеяться немного больно. Видать ребро повредили.
— Проблема в том, — говорит он, отсмеявшись, — что я на него поорал и рапорт напишу, и даже боссу накапаю, что он моего агента прихватил. Да только ему ничего не будет. У него есть кто-то в ЦК или прямо в политбюро. Как с гуся вода, в общем.
— А что, вы не знаете, кто именно за ним стоит? Как это возможно, Леонид Юрьевич?
— Давай только без этого, ладно? — хмурится он. — Яйца курицу не учат. Разбираемся уже. Как выясню, сразу доложу, товарищ главнокомандующий.
— Нам надо его дискредитировать. Взять с поличным, арестовать, и нашу запись до кучи запулить. Чтоб он уже никогда не отмылся. Вы бы слышали, что он про вас говорил.
— Представляю, — улыбается Де Ниро. — И… да, ты прав, конечно. Надо его подставить. Но он хитрая свинья. Операцию нужно спланировать чётко, чтобы этот слизень вонючий не выскользнул.
К ночи поднимается температура, Наташка паникует, но я сохраняю хладнокровие, жру аспирин и успокаиваюсь, увлёкшись просмотром сновидений. В кои-то веки. Моя милая лежит рядом и боится пошевелиться. Всю ночь не спит и каждые пять минут кладёт свою прохладную ладошку мне на лоб.
Утром я чувствую себя разбитым, но ничего смертельного. Звонит Злобин и заставляет ехать в госпиталь. Наташка горячо поддерживает, и отбиться от них двоих у меня не получается. Так что, Ириш, прости, сегодня на работу не приду. Еду в больничку. Моя суженая едет вместе со мной. Госпиталь всё тот же. Пашка и Рекс восстанавливаются в Белокурихе, так что навещать нам некого.
Меня крутят, щупают, делают снимки, выкачивают кровушку, выжимают и другие субстанции и, в конце концов, отпускают. Кости целы, трещин нет, внутренние органы в порядке. Здорова, как корова, одним словом.
Когда приезжаем домой, звонит Галя.
— О, Егор, ты дома сегодня? С нами поедешь?
— Нет, делегирую свою лучшую половину. Галя, я на тебя, как на себя надеюсь, даже ещё больше. Берите всё, что понравится.
— С кем это ты? — спрашивает Наташка, когда я вешаю трубку.
— Собирайся, Галина через полчаса подъедет. В ГУМ тебя повезёт.
— Ты что, я не поеду, — качает она головой. — Нет, даже не думай. Я тебя одного не оставлю.
— Ты шутишь? — улыбаюсь я. — Я же в полном порядке.
— Правда? А почему у тебя лицо синее, вот здесь на скуле?
— Я вообще-то ещё и на работу собираюсь, — вру я. — Значит так. Поезжай с Галей и оторвись. Ты перенервничала и тебе нужны положительные эмоции. Попробуй. Тебе понравится, уверяю. В любом случае, надо ей за чеки деньги отдать, а то неудобно получится.
В общем я её убеждаю. Она уходит со своим бодигардом Димой Понамаревым. Жалко, его вчера со мной не было, мы бы тем кентаврам наваляли. Наверное. Она уходит, а я иду звонить. Но не успеваю снять трубку, как раздаётся звонок.
— Егор, ты дома? — торопливо говорит Чурбанов. — По всем номерам ищу. Короче. Рекунков сказал, что разберётся. Злой был из-за этой возни. Так что думаю, кому надо прилетит по жопе. А тестя твоего отпустят. Если всё подтвердится, разумеется.
— Юрий Михайлович, спасибо.
— Пожалуйста.
Поговорив с ним, звоню Радько.
— Гена твой в порядке, — рапортует он.
— Благодарю, Михал Михалыч. Тебе Злобин не звонил?
— Нет, а должен был?
— Ты, — начинаю я и осекаюсь…
Надо бы провериться на предмет паразитов. Жучков поискать. Хотел предупредить, что его разыскивает Поварёнок, но не стал. Если меня слушают, это будет прямой наводкой.
— Да, просто спросил. Ладно. Спасибо короче. Я надеюсь, сегодня его выпустят. С меня причитается.
— Ну, а то, ясно дело, — гогочет он.
Иду прилечь. Не выспался, если честно, хочу прикемарить немного, но только опускаюсь на диван раздаётся звонок в дверь. Мои парни на посту, значит никого чужих по идее быть не должно. Значит… Значит, наверное, Марина.
Точно.
— О, Гор, привет! — улыбается она, пытаясь войти внутрь, но я, как стражник, не пускаю.
Серьёзно? Гор?!!! Обалдеть!
В руках она держит картонную коробку, кажется, довольно тяжёлую. Смотри-ка, накрасилась, прихорошилась. Не такая уж и ужасная. Почему не на работе, интересно?
— А ты чего не на работе? — опережает меня она.
— А ты?
— Я отгул взяла.
Действительно, улыбка, довольно милая.
— А ты что, на больничном что ли? — хмыкает она.
— Почему это?
— Судя по лицу.
Она играет бровями, глазами показывая на жёлто-голубую припухлость на моей скуле.
— Тоже отгул, — улыбаюсь я.
— Понятно. Слушай, отойди, а то тяжело.
Она шагает ко мне, и я пытаюсь перехватить коробку, но она не даёт.
— Нет! Уроним, ты что! Дай я поставлю на стол. Это же фарфор.
Приходится её пропустить.
— Что за фарфор?
— А где Ната?
— Ушла с подругой на шопинг.
— Куда? — не понимает она.
— За покупками.
Пусть знает, что не единственная у Наташки.
— И что в коробке? — спрашиваю я.
— Сервиз чехословацкий, я обещала. Тяжёлый, падла. На работе распределяли.