– Вот! Все из-за тебя. – Она сунула Никите под нос палец, на кончике которого алела капля крови.
– Ну, ничего страшного, – утешил он ее. – Сейчас йодом намажем. Наверняка тут есть аптечка.
Аптечка действительно нашлась в одном из ящиков буфета. Никита отыскал пузырёк с йодом, продезинфицировал ранку и наклеил бактерицидный пластырь.
– Я раненая, а раненым полагается отпуск, – заявила Влада и залегла на кровать.
Никита вздохнул и принялся дочищать картошку. Едва они сели обедать, залаял Шоколад, а затем раздался стук в дверь.
– Кто это? – удивилась Влада, но по ее виду нельзя было сказать, что она испугалась.
Никита же, напротив, похолодел. Он вспомнил о продавщице. Неужели-таки пожаловала в гости? Да ещё так рано?
– Залезай в шкаф, – скомандовал он Владе.
Она посмотрела на него как на сумасшедшего.
– Ты это серьезно?
– Серьезней не бывает. Я же говорил, что ни одна живая душа не должна о тебе знать.
– Но я ещё не поела! Я суп хочу! И второе!!!
– Потом, когда я все улажу. Давай, полезай. – Он широко распахнул скрипучую створку старого деревянного шифоньера. Оттуда пахнуло пылью и тухлятиной.
– Фу!! Мерзость! Не хочу туда! Сам полезай. – Влада брезгливо наморщила нос.
– Давай, без разговоров. – Он подтолкнул ее в спину.
Она, бормоча ругательства, залезла внутрь. Никита прикрыл дверку, оставив крошечную щелку, чтобы можно было дышать. Стук меж тем повторился, стал настойчивей.
– Сейчас, – крикнул Никита.
Он поспешно вылил Владин суп обратно в кастрюлю, кинул тарелку в таз у рукомойника и пошёл открывать. На крыльце стояла Вера, в нарядном платье темно-вишневого цвета и с такой же помадой на губах. В руках она держала объёмистый пакет.
– А я к вам. Вот, к столу принесла. – Она сунула пакет в руки Никите и, бесцеремонно оттеснив его своей роскошной грудью, зашла в комнату. – А вы, смотрю, обедаете? – Она кивнула на кастрюлю с супом, стоящую на столе. – Поздновато. Время ужинать уже скоро. Ну да ладно, наливочка под супчик тоже подойдёт. Я ещё огурчиков своих соленых принесла и икру овощную. – Не успел Никита опомниться, как она ловко поставила на стол бутылку и пару банок. – Стопки неси, хозяин.
– Вера, я, видите ли… не пью, – попробовал возразить Никита.
– Да ладно! Это же наливка. Никогда не поверю, что такой мужик – и не пьёт.
– У меня инфаркт был, – мрачно произнёс Никита и обречённо поставил на стол две стеклянные рюмки.
– Ну что инфаркт! Мы вас быстренько тут подправим, подлечим. Воздух здесь шикарный, у меня на огороде все растёт. Скоро овощи свои будут. Забудете про свой инфаркт. – Вера по-хозяйски достала с полки тарелку, налила себе супу. Потом разлила наливку по рюмкам, села, шумно втянула носом воздух и опрокинула стопку до дна. – За вас! Я имя-то позабыла спросить. Как вас?
– Никита.
– Хорошее имя. Мое любимое. Ну, будь здоров, Никита. – Она снова налила и так же залпом выпила, а затем налегла на суп.
Хмелела Вера быстро, даже стремительно. После третьей стопки лицо ее приобрело свекольный цвет. Она визгливо хохотала, закинув одну полную ногу в фиолетовой сеточке вен на другую. Подол ее платья задрался, обнажая пышную ляжку. Никиту при взгляде на неё начало тошнить. Он боялся, что Влада в шкафу задыхается и вот-вот вылезет наружу. Сам он почти ничего не выпил, только сделал вид, что пригубил рюмку. Есть он тоже не мог, сидел и проклинал свою нерешительность и мягкотелость. Надо было дать отпор этой наглой бабенции ещё вчера, в магазине. Теперь она начнёт шастать сюда каждый день. Не сидеть же Владе в шкафу ежедневно!
– Вот что, Вера, – твёрдо проговорил Никита Кузьмич. – Спасибо тебе за гостинцы и за визит, но мне пора работать.
– Работать? – удивилась Вера. – Ты разве не на пенсии?
– Я работаю на дому. Книги сочиняю. Романы.
– Да ты что? – Она посмотрела на него круглыми глазами. – Любовные романы?
– Нет. Детективы. Про убийства всякие и прочее. Так что, прости, тебе пора.
– Как здорово, – с восхищением проговорила Вера. – А почитать дашь?
– Тебе неинтересно будет. Это для мужиков.
– Интересно! Ты не думай, я умная. Книжки читаю. Вон, в прошлом году Пушкина почти всего прочла.
– Ну, мне до Пушкина далеко. – Никита поневоле улыбнулся. – Ты давай иди, а то у меня сроки.
– Ладно, ладно, я мешать не буду. Завтра прийти? Я оладушек напеку.
– Завтра ни в коем случае. Теперь только через неделю или лучше через две. А то мне придётся неустойку платить.
– Не дай бог. – Вера перекрестилась, кряхтя, тяжело поднялась со стула и, покачиваясь, пошла к дверям. – Огурчики кушайте на здоровье. И икорку, – снова перейдя на «вы», очевидно от большого уважения, проговорила она и скрылась в сенях.
Никита видел в окно, как она нетвердой походкой идёт к калитке. Он выждал пару минут и открыл дверцу шкафа. Влада сидела, обхватив руками коленки, глаза ее были закрыты. Она спала!
– Эй, просыпайся. Можно выходить. – Никита потормошил ее за плечо.
– Отстань. – Она дёрнулась, но не проснулась. – Отвяжись. Я не знаю, где деньги!
– Влада! – громче позвал Никита. – Влада, очнись! При чем тут деньги? Я и не думал тебя спрашивать.
Она не реагировала.
– Влада! – Он легонько шлепнул ее по щеке.
Она открыла глаза, непонимающе глядя на него.
– Влада!
– Где?
– Что «где»? – теперь уже не понял Никита.
Она с трудом приходила в себя.
– Я уснула, что ли?
– Да, и так крепко. Я не мог тебя разбудить.
Она вылезла из шкафа, стряхивая с себя пыль.
– Что это за мадам приходила к тебе?
– Местная продавщица. Кажется, она положила на меня глаз.
– Ну ты у нас мужчина хоть куда. – Влада хитро усмехнулась. – Я умираю с голода. Где мой суп? Надеюсь, она не все слопала?
– Нет. Я оставил тебе. – Он налил ей в тарелку.
Она жадно принялась хлебать его. Никита молча смотрел, как она ест.
– Спасибо, все очень вкусно, – поблагодарила Влада. – Мы петь сегодня будем?
– Будем, но чуть позже. Я дров наколю, и будем петь.
– Чудненько. – обрадовалась Влада. – А огурчик можно съесть?
– Можно.
– Замечательные огурчики, – весело прощебетала Влада и полезла в банку.
22
Через неделю их быт совсем наладился. Никита исправно топил печь, Влада носила из колодца воду. Они готовили нехитрую еду: картошку, гречку, макароны, отваривали сосиски, жарили окорочка. Впрочем, готовили – это не совсем верно. В основном стряпней занимался Никита. Влада по-прежнему ленилась, торговалась по любому поводу, стараясь увильнуть от работы по дому. Если же откосить не удавалось, то делала все из рук вон плохо. Периодически у них с Никитой из-за этого происходили стычки, которые всегда заканчивались перемирием.
Погода стояла отличная, и у них вошло в привычку гулять по лесу до той самой опушки, где бежал ручей. Дорога в обе стороны занимала чуть больше часа. Они сидели на пеньках у речушки, слушали, как поют птицы, наблюдали за носящимся по округе Шоколадом, разговаривали на самые разнообразные темы, наслаждаясь тишиной и покоем. Никита чувствовал себя почти полностью счастливым. Почти – потому что в глубине души у него затаилось нечто тревожное и гнетущее. Это было чувство огромной вины перед покойной женой, ощущение собственного предательства и что-то ещё, чему сам Никита не мог дать объяснения. Иногда это что-то становилось настолько сильным и мучительным – он едва сдерживался, чтобы не застонать. А иногда почти совсем отступало, давая место гармонии и тихой радости, чтобы потом возникнуть снова.
Никита незаметно наблюдал за Владой – исподтишка, когда она была чем-то увлечена и не замечала его пристального взгляда. Он выучил наизусть каждый ее жест, все привычки и ужимки, интонации ее голоса.
Она не любила шоколадные конфеты, не переносила Агилеру, упорно бралась за вещи левой рукой, затем перекладывая в правую. Она отрицала все, что когда-то сама проповедовала, и периодически уходила в себя настолько, что не сразу откликалась на зов. Никите казалось, что она живет в каком-то своём мире, иногда выныривая из него, а иногда погружаясь на самое дно. В это время для неё переставали существовать окружающие. Она не видела и не слышала их. Стоило определённого труда вернуть ее в реальность.
Вечерами они неизменно музицировали, оба получая от этого несказанное удовольствие. В такие моменты Никита забывал все плохое и с головой уходил в наслаждение. Слушая Владу, он думал о том, что когда-нибудь, когда все кончится, он заставит ее учиться во что бы то ни стало. Но что кончится – этого Никита не мог сказать. Он просто плыл по течению, просыпаясь и засыпая в деревянном домике, под щебет птиц, всеми фибрами души ощущая себя нужным, а оттого – молодым и полным сил.
23
«Июнь. Первые по-настоящему тёплые дни. Упоительно длинные, светлые вечера. Мне кажется, стоило вытерпеть всю эту седую, мглистую зиму, с вечной тьмой, с жестокими ветрами, с невольным заточением в четырёх стенах, с холодом стареньких батарей, с обледеневшими стёклами, за которыми ничего не видно, кроме все той же темноты. Стоило все это перетерпеть ради высокого голубого неба, оголтелого щебета птиц, бело-розового цветения яблонь, а главное – ради свободы!!
С самого утра на моем пороге стоит Галка. У неё каникулы, а значит, она вольна, как птица. Она пришла, чтобы посадить меня в коляску и вывезти во двор. И вот я сижу под берёзой, наслаждаясь чириканьем воробьев, матерной бранью соседа-алкаша – да, да, даже его брань меня радует, потому что она живая, а я наконец выбралась из своей клетки в десять метров.
Совсем рядом несутся машины, они громко сигналят, у подъезда девчонки прыгают в классики, чертя мелом на асфальте цифры. Галка ест мороженное, облизывая его со всех сторон блестящим розовым языком. Капли текут по ее подбородку, падают на платье, на голые коленки. Возле ее ног вертится дворовый пёс Тузик и норовит слизнуть мороженое с Галкиных коленок. Ей щекотно, она морщит курносый нос, на котором солнце уже оставило свои метки в виде веснушек.