– Позволю себе спросить, как вы объясните такую вопиющую дезинформацию? Мне стоит обратить ваше внимание на то, что вас в Нортонстоу обеспечили всем необходимым? Да что там говорить, вас тут окружили заботой, холили и лелеяли, как сказали бы некоторые из моих коллег. Взамен мы имели полное право ожидать, что вы продемонстрируете достаточную компетентность. Я хочу отметить, что условия жизни здесь намного превосходят те, в которых вынуждено работать правительство.
– Разумеется, условия здесь лучше. Мы же предвидели, что нас ждет.
– Похоже, это единственное, в чем проявилась ваша предусмотрительность – в заботе о личном комфорте и безопасности.
– В данном случае мы следуем примерно тем же курсом, что и правительство.
– Сэр, я вас не понимаю.
– Тогда позвольте изложить позицию яснее. Когда стало известно о ситуации с Облаком, ваше, да и все остальные правительства, насколько я помню, были озабочены только одним – как не допустить, чтобы факты о происходящем стали известны широкой общественности. Реальная причина такой секретности, разумеется, заключалась в том, чтобы не позволить людям выбирать себе более эффективных представителей власти.
Эти слова окончательно вывели премьер-министра из себя.
– Кингсли, скажу вам сейчас прямо: вернувшись в Лондон, я предприму несколько шагов, которые вряд ли вам понравятся.
Паркинсон заметил, как внезапно добродушно-веселый, ироничный тон Кингсли сменился на более жесткий.
– Боюсь, вам не удастся вернуться в Лондон, вы останетесь здесь.
– Я очень сильно сомневаюсь, что даже у вас, профессор Кингсли, хватит наглости сделать меня вашим пленником.
– Не пленником, мой дорогой премьер-министр, ничего подобного, – с улыбкой ответил Кингсли. – Я бы сказал иначе. В предстоящем кризисе вам будет намного безопаснее находиться в Нортонстоу, чем в Лондоне. Поэтому мы предпочитаем, разумеется в интересах нашего народа, чтобы вы оставались в Нортонстоу. И поскольку вам с Паркинсоном, без сомнения, нужно многое обсудить друг с другом, полагаю, вы захотите, чтоб мы с Лестером и Марлоу оставили вас одних.
Марлоу и Лестер с ошарашенным видом вышли вслед за Кингсли из комнаты.
– Крис, вы не можете так поступить, – сказал Марлоу.
– Могу и поступлю. Если разрешим ему вернуться в Лондон, то под угрозой окажутся жизни всех, кто здесь находится, начиная с вас, Джефф, и заканчивая Джо Стоддардом. А этого я просто не могу допустить. Не будем усложнять и без того практически безвыходную ситуацию.
– Но если он не вернется в Лондон, за ним кого-нибудь пришлют.
– Не пришлют. Мы отправим радиосообщение и скажем, что дороги временно стали непригодными для проезда, и пару дней премьер-министру придется повременить с возвращением. Температура быстро опускается – вы ведь помните, что я вам говорил, когда мы ездили в пустыню Мохаве? О том, что температура резко опустится? Именно это сейчас и происходит. Через несколько дней по дорогам действительно невозможно будет проехать.
– Не понимаю. Неужели навалит еще больше снега?
– Нет, конечно. Но совсем скоро температура станет такой низкой, что любой двигатель внутреннего сгорания просто заглохнет. Не останется моторизованных транспортных средств, способных перемещаться по земле или воздуху. Конечно, можно изготовить специальные двигатели, но, когда у них дойдут до этого руки, ситуация настолько усугубится, что никто уже не будет переживать о том, где находится премьер-министр: в Лондоне или нет.
– Полагаю, так и будет, – согласился Лестер. – Нам придется блефовать всего около недели. А потом все наладится. Честно говоря, не хочется, чтобы меня выставили на мороз из нашего уютного маленького убежища, особенно после всех тех трудностей, которые мы пережили, пока строили его.
Паркинсону редко приходилось видеть премьер-министра по-настоящему рассерженным. Раньше он просто старался ему поддакивать, чтобы не разъярить еще сильнее. Но теперь он чувствовал, что придется принять весь гнев премьер-министра на себя.
– Прошу прощения, сэр, – сказал он после того, как несколько минут выслушивал премьер-министра, – но, боюсь, вы сами виноваты. Зря вы назвали Кингсли некомпетентным. Это несправедливое обвинение.
– Несправедливое! – захлебываясь от ярости проговорил премьер-министр. – Фрэнсис, вы понимаете, что из-за утверждений Кингсли об одном месяце, мы не сделали специальных запасов топлива? Вы хоть представляете, в какое положение он всех нас поставил?
– То, что кризис продлится всего месяц, заявлял не только Кингсли. То же самое подтвердили и американцы.
– Одна некомпетентность не служит оправданием для другой.
– Я не согласен, сэр. Когда я находился в Лондоне, мы все время стремились преуменьшать значимость ситуации. В отчетах Кингсли всегда звучали опасения, которые мы не хотели принимать во внимание. Мы постоянно убеждали себя, что ситуация намного лучше, чем кажется. И никогда не рассматривали вероятность, что все окажется хуже наших предположений. Возможно, Кингсли и ошибался, но все же оказался ближе нас к истине.
– Но почему он ошибся? Почему все ученые ошиблись? Вот что я пытался выяснить, только никто мне этого не объяснил.
– Они бы объяснили, если бы вы потрудились их спросить, а не мешать им своими криками.
– Я начинаю подозревать, что вы провели здесь слишком много времени, Фрэнсис.
– Я прожил здесь достаточно и понял, что ученые не считают себя людьми, неспособными на ошибки. Это мы, обыватели, пытаемся рассматривать их утверждения как безошибочные.
– Ради бога, хватит философствовать, Фрэнсис! Будьте так добры, объясните мне просто и ясно, что пошло не так?
– Насколько я понимаю, Облако повело себя совершенно неожиданным образом, и никто не может этого понять. Все ученые считали, что оно будет набирать скорость по мере приближения к Солнцу, затем пройдет мимо Солнца и снова улетит в космос. Вместо этого оно стало замедляться, а оказавшись около Солнца, практически остановилось. Оно не полетело дальше, а зависло вокруг Солнца.
– Но как долго оно так будет оставаться? Меня это больше всего интересует.
– Этого вам никто не сможет сказать. Может быть, неделю, месяц, год, тысячелетие, миллион лет. Никто не знает.
– Но боже мой, вы хотя бы слышите, что говорите? Если Облако не улетит, мы долго не протянем.
– Вы думаете, Кингсли этого не знает? Если Облако останется еще на месяц, много людей погибнет, но некоторые уцелеют. Если на два месяца – то уцелеют единицы. Если на три, то все, кто находятся в Нортонстоу, умрут, несмотря на наши приготовления. И мы будем в числе тех, кто умрет последними. Если же оно останется здесь на год, то на Земле погибнет все живое. Как я уже сказал, Кингсли все это известно, именно поэтому он не воспринимает всерьез политическую сторону этого вопроса.
Перемена к лучшему
Хотя в тот момент еще никто этого не осознавал, но визит премьер-министра произошел в самый тяжелый момент всей истории Черного Облака. Первые признаки улучшения ситуации обнаружили радиоастрономы, которые ни на минуту не прерывали своих наблюдений за Облаком, несмотря на то, что им приходилось работать на открытом воздухе в тяжелейших условиях. 6 октября Джон Мальборо собрал совещание. Пошел слух, что он собирается сообщить нечто важное, поэтому явились многие.
Мальборо продемонстрировал данные своих наблюдений, указывающие на то, что в последние десять дней количество газа, находящегося между Землей и Солнцем, постоянно уменьшалось – примерно вполовину за каждые три дня. И если так будет продолжаться следующие две недели, мы снова увидим Солнце, но, разумеется, нет никакой уверенности, что так будет продолжаться и дальше.
Мальборо спросили, означало ли это, что Облако стало отдаляться от Солнца. На этот вопрос он ответил, что не видит тому доказательств. Судя по всему, материя, из которой состояло Облако, перераспределялась таким образом, что Солнце могло светить сквозь нее, но исключительно в нашу сторону.
– Не слишком ли самонадеянно допускать, что Облако вдруг неожиданно рассеялось как раз с той стороны, где находимся мы? – спросил Уайчарт.
– Безусловно, это странно, – ответил Мальборо. – Но я лишь представляю вам известные мне сведения. И не даю никаких интерпретаций.
Александров сделал верное предположение, хотя в тот момент никто не отнесся к нему серьезно. Возможно, это было связано с тем, каким образом Александров высказал свое мнение.
– Устойчивость конфигурации диска, – сказал он. – Возможно, Облако принимает форму… диска.
Все заулыбались, а кто-то воскликнул:
– Алексей, вы лаконичны, как военный.
Александрова эти слова привели в замешательство.
– Не военный я. А… ученый, – возразил он.
Премьер-министр решил не отклоняться от темы и сказал:
– Позвольте мне все-таки сформулировать услышанное в более приемлемых для выступления в парламенте выражениях. Я правильно понимаю, что текущая катастрофа должна завершиться в течение двух недель?
– Если нынешнее положение вещей сохранится, то да, – ответил Мальборо.
– Значит, мы должны внимательно наблюдать за происходящим и быть в курсе текущей ситуации.
– Блестящее умозаключение! – простонал Кингсли.
Можно смело сказать, что в истории науки ни одни измерения не проводились с такой тревогой и даже трепетом, как те, которыми занимались радиоастрономы на протяжении следующих дней. Кривая, которую они строили, была в прямом смысле слова кривой жизни и смерти. Ее дальнейший спад означал жизнь, но, если спад прекратится и кривая начнет подниматься, это означало смерть.
Каждые несколько часов в график добавлялись новые пункты. Все, кто мог хоть как-то оценить суть проблемы, старались находиться рядом. И ночью, и в сумерках, и при тусклом дневном свете, они стояли и ждали, когда на графике появятся новые точки. Четыре дня и четыре ночи кривая продолжала снижение, но на пятый – снижение уменьшилось, а на шестой на смену снижению пришел подъем. Никто почти не разговаривал, лишь иногда люди обменивались короткими репликами. Сложно описать словами, насколько сильным было напряжение. Затем на седьмой день снижение продолжилось, и на восьмой – оно стало еще более резким, чем прежде. Сильное напряжение сменилось бурной реакцией. По меркам обычного человека, нравы в Нортонстоу могли показаться слишком свободными, и, возможно, в тот момент все обстояло именно так. Но непосредственные участники событий – те, кто пережил первые мучительные шесть дней, – не находили в таком поведении ничего предосудительного.