– Значит, вы согласны с моими доводами?
– Никоим образом. При каких обстоятельствах вы решитесь пойти на огромный риск? Нет, даже не пытайтесь отвечать. Я скажу сам. Ответ такой – вы решитесь на опасный шаг, только если все альтернативы окажутся еще хуже.
– Но альтернативы не хуже. Был вариант ничего не предпринимать, и это не понесло бы за собой никаких рисков.
– Но тогда появился бы риск, что вы станете мировым диктатором.
– Что за ерунда! Из таких, как я, никогда не получится диктатор. Моя единственная агрессивная черта – это неприязнь к дуракам. Разве я похож на диктатора?
– Похожи, Крис, – ответил Марлоу. – Не для нас, нет, – поспешно добавил он, пока Кингсли окончательно не вышел из себя, – но для Вашингтона вы, возможно, именно такой. Когда кто-то начинает с ними разговаривать как с умственно отсталыми школьниками и когда складывается впечатление, что этот человек обладает неописуемым могуществом, нельзя винить их в том, что они приходят к подобным заключениям.
– И есть еще одна причина, по которой они никогда не пришли бы к какому-нибудь другому выводу, – добавил Паркинсон. – Позвольте рассказать вам историю моей жизни. Я учился в хороших частных школах: в начальной и в средней. В таких школах самых способных учеников обычно поощряли в изучении классики, и, хотя, возможно, мне и не стоит так говорить, это был как раз мой случай. Я выиграл стипендию в Оксфорде, неплохо там отучился и к двадцати одному году обнаружил, что моя голова забита совершенно бесполезными знаниями. Во всяком случае, пользу они могли принести только очень умному человеку, а я умом не отличался. Поэтому я поступил на административную службу и в конце концов получил мою нынешнюю должность. Мораль моей истории в том, что политикой я занялся по чистой случайности, а не потому, что планировал сделать это. Это происходит и с другими, осмелюсь утверждать, что мой случай не уникален. Но мы, случайные люди, находимся в меньшинстве и обычно не занимаем влиятельных постов. Большинство приходят в политику, потому что жаждут этого, им нравится быть в центре внимания, привлекает возможность управлять массами.
– Паркинсон, да это настоящее признание!
– Теперь вы понимаете, что я имею в виду?
– Я начинаю смутно догадываться. Вы хотите сказать, склад ума у ведущих политиков таков, что они и представить себе не могут, как кому-то может не понравиться перспектива стать диктатором.
– Да, Крис, я себе это живо представляю. – улыбнулся Лестер. – Труд до изнеможения, казнь за один только смех, все жены и дочери живут в постоянном страхе. Я даже рад, что участвую в этом!
– Участвуете в этом? – с некоторым удивлением спросил русский. – Не терпится пойти и заткнуть всем глотки?
– Да, Алексей, но не сейчас, конечно, а попозже.
– Теперь кое-что начинает проясняться, Паркинсон. – Кингсли продолжил ходить по комнате. – Но я до сих пор не могу понять, почему перспектива того, что мы станем мировыми диктаторами, какой бы нелепой эта идея ни казалась, – худшая из альтернатив? Даже ужаснее тех мер, которые уже были предприняты.
– Для Кремля потеря власти – это самое страшное, – сказал Алексей.
– Алексей, как всегда, зрит в корень, – ответил Паркинсон. – Полная потеря власти – самая жуткая перспектива для любого политика. Она затмевает все остальное.
– Паркинсон, вы меня поражаете. Я серьезно. Клянусь небом, я всегда был невысокого мнения о политиках, но в моем понимании даже самый подлый человек никогда не будет ставить свои амбиции выше судьбы всего человечества.
– О, мой дорогой Кингсли, все-таки вы совершенно не понимаете людей. Вы помните библейскую мудрость: «Пусть левая рука твоя не знает, что делает правая»? Вам известно, что она означает? То, что свои идеи лучше держать в маленьких водонепроницаемых отсеках, не позволяя им взаимодействовать или противоречить друг другу. Это означает, что вы можете ходить в церковь один раз в неделю и грешить остальные шесть. Не думайте, что кто-то видит в этих ракетах потенциальную угрозу для всего человечества. Наоборот. Это отважный отпор захватчику, который уже уничтожил целые поселения, из-за чего даже самые сильные страны оказались на пороге катастрофы. Это дерзкий и решительный ответ демократических сил угрозе потенциальной тирании. Нет, я не шучу. Я говорю абсолютно серьезно. И не забывайте слова Гарри Лестера о том, что «все жены и дочери живут в постоянном страхе». В этом тоже что-то есть.
– Но это же какой-то абсурд.
– Для нас, да. Но не для них. Мы со своих позиций слишком легко трактуем высказывания других людей.
– Честно говоря, Паркинсон, мне кажется, что вся эта история лишила вас здравого смысла. Не может быть все настолько плохо, как вы говорите. И тому есть одно доказательство. Откуда вы узнали про эти ракеты? Кажется, вы говорили, что из Лондона?
– Да, из Лондона.
– Значит, у них все-таки осталась еще капля порядочности.
– Мне жаль разочаровывать вас, Кингсли. Я не могу полностью доказать мою правоту, это так, но полагаю, что мы никогда не получили бы этой информации, если бы у британского правительства возникла возможность присоединиться к США и Советам. Видите ли, у нас нет ракет, которые мы могли бы запустить в Облако. Понимаете, если бы вы захватили власть над миром, эта страна пострадала бы меньше остальных. Что бы мы там о себе ни думали, но Британия неуклонно и стремительно теряет статус мировой державы. Возможно, британское правительство оказалось бы только в выигрыше, если бы США, Советы, Китай, Германия и другие страны стали бы подчинятся приказам группы людей, которые находятся в Британии. Возможно, они надеются, что это позволит им ярче сиять отраженным светом вашей или, если хотите, нашей славы, как они сияли в последнее время. Возможно, они считают, что, когда речь зайдет об административных вопросах, им удастся обвести вас вокруг пальца и взять все под свой контроль.
– Как бы странно это ни звучало, Паркинсон, но было время, когда я думал о себе как о законченном цинике.
Паркинсон усмехнулся.
– Видите ли, Кингсли, мой дорогой друг, я один раз в жизни позволил себе говорить с вами совершенно откровенно, хотя на самом деле мне давно уже стоило так поступать. Циник из вас никудышный, до настоящего цинизма вам далеко. В глубине души, и поверьте, я говорю совершенно серьезно, вы просто мечтатель-идеалист.
В разговор вмешался Марлоу:
– Когда вы закончите заниматься самокопанием, мне кажется, нам всем стоит подумать о том, что делать дальше.
– Прямо как в пьесе Чехова, будь он не ладен, – проворчал Александров.
– Зато интересно и весьма проницательно, – сказал Макнил.
– О, Джефф, насчет того, что нам делать дальше, ничего сложного нет. Мы должны связаться с Облаком и обо всем ему рассказать. В любом случае это единственное, что в наших силах.
– Крис, вас это вполне устраивает?
– Конечно, какие могут быть сомнения? Прежде всего я руководствуюсь довольно эгоистичными мотивами. Возможно, нам удастся избежать гибели, так как Облако будет предупреждено и не впадет в слепую ярость. Но, несмотря на сказанное Паркинсоном, я все равно считаю, что поступил бы точно так же, даже если бы этого мотива и не существовало. Пускай это слово покажется странным и не совсем точно передает смысл того, что я на самом деле думаю, но я считаю, что поступаю по-человечески. Однако, если подходить к делу с практической стороны, то мне кажется, что мы должны принять это решение по всеобщему согласию или, по крайней мере, при поддержке большинства. Мы можем еще долго обсуждать этот вопрос, но, полагаю, вы уже успели все обдумать за последний час. Предлагаю сразу провести голосование. Лестер?
– Я – за.
– Александров?
– Предупредим этого паршивца. Теперь нам точно крышка!
– Марлоу?
– Согласен.
– Макнил?
– Да.
– Паркинсон?
– Согласен.
– Чисто из любопытства, Паркинсон, пускай я опять начинаю говорить как персонаж из чеховской пьесы, но все же скажите, почему вы согласились? С первого дня нашего знакомства и до сегодняшнего утра я считал, что мы с вами находимся по разные стороны баррикад.
– Так и было, потому что мне приходилось выполнять свою работу, и я старался оставаться лояльным своему руководству. Но сегодня я вдруг понял, что должен освободиться от своих прежних обязательств, чтобы исполнить другие, более важные и значительные. Возможно, я начинаю превращаться в такого же мечтателя-идеалиста, но я согласен со всем, что вы сказали, подразумевая наш долг перед людьми. И я согласен, что мы должны поступить по-человечески.
– Значит, мы договорились, что свяжемся с Облаком и оповестим его о существовании этих ракет?
– Вам не кажется, что стоит посоветоваться с остальными? – спросил Марлоу.
Кингсли ответил:
– Джефф, возможно, мой ответ прозвучит по-диктаторски, и все же нет, я против дальнейшего расширения дискуссии. Для начала я предупреждаю, что, если мы посоветуемся со всеми и это приведет к принятию прямо противоположного решения, я с ними не соглашусь, пускай после этого вы и сочтете меня диктатором. Но есть еще один момент, который упомянул Алексей, о том, что нам теперь точно крышка. До сих пор мы с пренебрежением относились ко всем общепризнанным авторитетам. Но мы делали это с юмором. Любая попытка подать на нас в суд, без сомнения, вызвала бы только смех. Однако сейчас все будет иначе. Если мы передадим Облаку, что называется, военную информацию, то возьмем на себя очень серьезную ответственность. И я не хочу, чтобы эта ответственность легла на плечи слишком многих. Например, я точно не хочу, чтобы в этом оказалась замешана Энн.
– Паркинсон, что вы думаете? – спросил Марлоу.
– Я согласен с Кингсли. Не забывайте, что, по сути дела, мы не обладаем никакой властью. Ничто не помешает полиции ворваться сюда и арестовать нас. Разумеется, не исключено, что Облако захочет нас поддержать, особенно после этого эпизода. Но опять же, возможно, что оно просто оборвет связь с Землей и ничего не предпримет. Мы рискуем остаться с одними только нашими голословными утверждениями. Пока нам очень хорошо удавалось блефовать, так что даже не удивительно, что политики проглатывали нашу наживку. Но мы не можем блефовать всю жизнь. Более того, даже если нам удастся заполучить Облако в союзники, наша позиция все равно остается очень уязвимой. Заявления в духе «Я могу стереть целый американский континент» звучат грозно, но вы прекрасно знаете, что никогда этого не совершите. Так что в любом случае блеф остается нашим единственным оружием.