— Я заканчиваю, друзья мои. Еще прошу минуточку внимания. — При этом он переложил несколько листков и, набрав в грудь воздуху, продолжил на высокой ноте:
Так воздадим же славу тем, кто в трудный век
Доказывал трудом своим при знамени и стяге,
Что есть на самом деле человек,
Который верен чести и присяге!
— Ура! — закричал кто-то, и все с облегчением подхватили:
— Ура! Ура! Ура!
А поэт, потрясая своей поэмой, полез целоваться к юбиляру, и оба прослезились.
Рюмки, между тем, снова наполнились. Чебаков налил в свою минералки, продолжая трезвыми глазами оглядывать стол. Но тут его внимание привлек возникший спор между сидящими рядом Семибратовым и контр-адмиралом Будаковым. И спор этот все накалялся, грозя втянуть в себя всех присутствующих.
— И что это у нас за армия! — возмущался моряк. — Что за командование, которое с какой-то Грузией не проиграло войну только потому, что армия Грузии и ее командование оказались еще менее способными к настоящей войне! Это ж только представить себе — и то в голове не умещается, а тут действительность во всей своей чудовищной несообразности: премьер на Олимпиаде, президент черте где, министра обороны найти не могут, Генштаб затеял ремонт и полностью отключился от внешнего мира, у солдат все те же «калаши» с прицелами времен Ивана Грозного, собственных миротворцев бросили на произвол судьбы — по существу, на истребление, — связь по мобильным телефонам… А реформа? За эталон берут американцев, а те за всю свою историю выиграли всего одну войну — с Мексикой.
— А что, у вас на флоте лучше, что ли? — вступился за сухопутные войска Семибратов.
— Конечно, лучше! И дисциплина выше, и дедовщины практически не наблюдается, и на корабли всякий сброд не берем. И тех же грузин на море приструнили так, что они больше не рыпались.
— Еще бы: ракетные катеришки против ракетного крейсера! — поддел моряка Семибратов.
— А в сорок первом! — загорячился тот. — В сорок первом флот немцев встретил в полной боевой готовности. И ни одного корабля не потерял. Если бы не сухопутное командование…
— Постой, постой, Николай Трофимыч! — вмешался Чебаков. — Война с немцем — это давняя история. И корабли там теряли, можно сказать, попусту, так что хвастаться особо нечем. Потому всю войну у стенки и простояли. А вот война с Грузией, между прочим, проливает кое-какой свет и на прошлое. Вот ты говоришь: премьер на Олимпиаде, президент на даче, министр обороны черте где. Согласен. Знало наше руководство о том, что нападут грузины? Уверен — знало. Иначе бы жители Южной Осетии сидели дома. А они почти все выехали в Северную Осетию. Остались те, кто не поверил, что будет война… Нет, ты помолчи и послушай! — остановил открывшего было рот адмирала Чебаков. — Более того, скажу тебе, не только знало, но и подталкивало грузин к войне. Мол, пользуйтесь моментом: и Генштаб у нас в разгоне, и премьера нет, и того, и другого, и третьего. А почему? А потому, скажу я тебе, что нам нужна была очевидность грузинской агрессии против Южной Осетии. А уж потом поднимать армию и делать решительные шаги по дипломатической линии. И тифлисские дурачки на эту дохлую лягушку клюнули. И американцы, которым очень хотелось, чтобы мы влипли в длительный конфликт вместе с ними. А потому клюнули, что были уверены: у русских бардак — самое их нормальное состояние. Слава богу, нам не пришлось придумывать предлог вроде того, что придумали американцы перед вторжением в Ирак. Нас потом и так клевали со всех сторон, обвиняли в агрессии, превышении ответных мер и прочих грехах. В чем-чем, а в этом случае я нашему руководству готов поаплодировать. Но не шибко громко. Потому что выиграть в эпизоде, еще не значит выиграть вообще. А что армия наша доведена до ручки, с этим я полностью согласен. Так в этом и наша с вами вина имеется: жалованье получали хорошее, ордена и звезды на погоны за выслугу лет не задерживали, поэтому сидели и сопели в две дырки, уверенные, что наверху виднее, что делать и как.
— Что ж, может ты и прав… насчет войны с Грузией, — пожал плечами адмирал. — Но чтобы до такого цинизма…
— Согласен: цинизм! — слегка повысил голос Чебаков. — Но политика без цинизма не бывает. Наверху, между прочим, сидят не самые глупые головы и просчитывают, в каком случае выигрыш больше и потерь меньше, а в каком наоборот. А теперь давай с этих позиций глянем на сорок первый, — продолжал плести свою нить генерал, будто с кафедры военной истории, которой некогда заведовал в академии. — Что армия к тому времени у нас тоже была не на высоте, Сталин знал: финская война показала. Если бы Жуков проиграл японцам на Халхин-Голе, прозрение наступило бы раньше почти на год, но вряд ли что изменило. Зато Жукова мы бы потеряли. Более того, скажу тебе: победа Жукова над непобедимыми японцами сыграла с нашим Генштабом и Наркоматом обороны злую шутку: мол, если япошек, то каких-то там финнов шапками закидаем. Сталин, между прочим, в то время в военных делах разбирался слабо, верил своим генералам, а те очень любили пустить пыль ему в глаза — как у нас всегда водилось и водится до сих пор. Да. Лишь к концу сорок третьего года Сталин кое-чему научился. Как и многие будущие маршалы. Если глянуть с нынешних позиций, то договор с Гитлером и так называемый «пакт Риббентроп — Молотов» в тридцать девятом году говорят о том, что Сталин боялся начинать войну с Гитлером, заигрывал с ним, делал все, чтобы войну как-нибудь оттянуть. Иногда и такое допускал, что теперь нам кажется первостатейной глупостью…
Тут кто-то перебил Чебакова, предложив тост за то, чтобы Волгограду вернули имя Сталина, на Лубянку — памятник Дзержинскому. И что-то там еще.
Выпили и за это.
Потом языки развязались, заговорили о том, что как же так: в Свердловской области, например, поставили памятник расстрелянной там по приказу того же Свердлова царской семье, то есть поставили на один постамент палача и жертву, и все довольны, будто так и должно быть. Или те же города Рошаль, Ногинск! Или тот же Бауман… Кто такой этот Бауман? Чем таким прославился? Самый настоящий провокатор. Всех переименовали, а этих оставили. Почему? А потому что… сами знаете, почему.
И много еще чего было сказано — всего и не упомнишь. Да и нет нужды. Однако все эти передряги настроение Чебакову испортили. И теперь, когда генерал ехал на свою дачу, где давно уже хозяйничает его внук, и где его ждут родственники и кто-то там еще, он все еще переживал перевыборы, свое ненужное и даже вредное откровение с адмиралом, и чувствовал себя таким уставшим, что ему ничего не хотелось, а если чего и хотелось, так это понять, что сегодня произошло и чем оно отзовется в будущем. Но не в смысле каких-то преследований со стороны властей: они этих невинных проказ, к счастью, не замечают — или делают вид, что не замечают, — а раньше бы… а в смысле некоего несоответствия между речами и действительностью. Однако о таких вещах можно размышлять только на свежую голову. Но что тут поделаешь? Не бежать же куда глаза глядят от собственных мыслей. От действительности не убежишь.
Глава 8
Два тяжелых «джипа», хищно оскалившись никелированными трубами «кенгурятников», выпучив на дорогу с полдюжины фар над кабиной, с тихим гулом хорошо отлаженных моторов неслись один за другим по узкому шоссе, над которым кое-где смыкались кроны деревьев, близко стоящих к дороге с обеих ее сторон. Июльский день клонился к закату, но солнце стояло еще высоко. От него истекал зной, но не такой изнурительный, как в городе среди бетона, кирпича, железа и асфальта. Пахло грибами, земляникой, но более всего сосновой смолой. В открытые окна врывался ветер, кукование кукушки.
Осевкин и Нескин сидели сзади, лениво поглядывая по сторонам. Оба в белых рубашках с расстегнутыми воротами, в белых штанах и башмаках. Белые пиджаки висели на плечиках сзади вместе с красными галстуками, искрящимися золотистым шитьем.
— Мне эта дорога напоминает Ухту, Вуктыл, Печору, тамошнюю парму, — произнес Нескин. — Только машины были другие… И асфальтом не пахло.
— Да-а, было время, — мечтательно протянул Осевкин, и глаза его заволокло туманом. — И должен сказать тебе, Арончик, оно пролетело не зря. Не-ет, не зря-ааа.
— Умных и час учит, дуракам и полжизни мало, — глубокомысленно изрек Нескин.
— Это ты на что намекаешь? — насторожился Осевкин.
— Ни на что. Я лишь констатирую известную мудрость.
— А-а, ну-ну. Мудрость — это хорошо, — усмехнулся Осевкин, и взгляд его опять заледенел. — Как говаривали древние: ад узум интэрнум — для внутреннего употребления. Но в таких случаях констатируют молча. Иначе не все поймут. А неправильно понятая мысль ведет к непредсказуемым последствиям.
— Ты еще что-то помнишь из латыни? — деланно удивился Нескин, глянув на Осевкина и проигнорировав все остальное.
— Так, запало кое-что в голову, — поскромничал тот.
Дорога раздвоилась: одна пошла направо, другая налево. Машины свернули налево. Мимо потянулись дачи. Самые разнообразные по архитектуре и стоимости. И все за высокими заборами с колючей проволокой, с железными воротами. Иногда справа между деревьями мелькала озерная гладь. Проехали с километр — новая развилка: одна дорога ушла куда-то в лес, другая, на которую и свернули, через пару сотен метров уткнулась в массивные ворота с будкой охраны, похожей на ДОТ (долговременную огневую точку). Ворота раздвинулись — машины въехали внутрь.
Элитный дачный поселок районного масштаба расположился на берегу озера Долгое вдали от цивилизации. Зарождался поселок не на пустом месте: в пятидесятые годы километрах в десяти от озера возник военный полигон, были построены казармы для солдат и бараки для офицеров, проложена асфальтированная дорога. Затем озеро облюбовали генералы и полковники, так или иначе связанные с полигоном, понастроили вдоль берега дачи, куда приезжали порыбачить, поохотиться на кабанов и лосей, боровую и водоплавающую дичь. Дачи представляли из себя