— И что, такой случай наступил? — спросил Улыбышев.
— Думаю, что да, — ответил Щупляков, и на этот раз он не лукавил: Улыбышев, действительно, мог ему пригодиться.
— За тобой следят?
— Не замечал. Но… береженого бог бережет. Да и ситуация такая, что лучше для меня и для дела, чтобы Осевкин о наших связях не знал.
— Слышал я кое-что о вашей ситуации. Городок маленький, муха не пролетит, чтобы кто-то ее не заметил.
— Это я понял довольно скоро. С одной стороны хорошо, с другой — не очень.
— Обычная вещь, — подтвердил Улыбышев, оторвав от стола ладонь в предупреждающем жесте. Затем, повернувшись лицом к двери, позвал: — Гюлечка! Зайди на минутку!
Вошла женщина лет тридцати, в шелковых зеленых шароварах и черной жилетке поверх расшитой бисером зеленой же блузки, длинные черные волосы заплетены в одну толстую косу, брови в разлет, скуластенькое калмыцкое лицо, черные миндалевидные глаза, губы бантиком. Быстрый взгляд на гостя, тихое «здрастуйте», и глаза остановились на муже с покорным ожиданием.
— Сделай нам, пожалуйста, чаю. Ну, там… еще что-нибудь.
Молча повернулась и вышла.
— А Вера, жена твоя? — не удержался Щупляков.
— Погибла в авиакатастрофе.
— Извини.
— Ничего. Давно это было, — произнес Улыбышев. Помолчал, заговорил, несколько помягчев лицом: — А я все думаю: и как это ты можешь жить рядом со мной уже почти два года и ни разу не заглянуть? Думаю: не иначе, как продал Щупляк душу бандитам за кусок немецкой колбасы.
— И не стыдно тебе так думать? Мало, что ли, мы с тобой соли съели? Мало под огнем были?
— Э-э, Щупляков! И с другими соль ел, и под огнем бывал, а во что превратились эти другие, лучше и не вспоминать.
— Да, ломает время нашего брата. Ломает. Но не всех же.
— Если бы всех, и жить не стоило бы. А так что ж… Вспомнишь одного, другого, третьего… из настоящих товарищей, разумеется, — и на душе станет теплее.
— Вот и у меня то же самое, — согласился Щупляков, хотя ничего подобного у него не было: не любил он вспоминать прошлое, в котором было всякое — и хорошее, и плохое, и сам он тоже был всяким по отношению к своим товарищам и своему делу. И Улыбышев обо всем об этом знал. Или догадывался. Но он, Щупляков, пришел сюда не для того, чтобы ворошить прошлое.
Бывший подполковник КГБ Улыбышев тоже не собирался ворошить прошлое, но оно само напомнило ему о себе. И как раз в отношении Щуплякова. Не жаловал Улыбышев этого сынка генерала КГБ Щуплякова, заведующего административно-хозяйственной частью. Всем было известно, что это по его протекции сына перевели из десантников в работники Управления контрразведки. Прошло какое-то время, Улыбышев оказался в Афганистане, и уже под конец этой необъявленной войны в его оперативную группу по борьбе с караванами оружия для моджахедов неожиданно прислали Щуплякова. Только потом он узнал, что был какой-то конфликт между Щупляковым и его начальством, что Щуплякову грозило увольнение из органов и что он сам напросился в Афганистан — то ли искупить свою вину, то ли замять неблагоприятное о себе впечатление. Но даже не зная никаких подробностей, Улыбышев, едва Щупляков появился в его хозяйстве, сунул папиного сынка в самое пекло, чтобы проверить и, если что, тоже избавиться от не слишком симпатичного человека. Но Щупляков повел себя вполне достойно, пулям если и кланялся, то в пределах допустимого, за спины других от опасностей не прятался, две операции, ему порученные, провел вполне успешно, за что был награжден орденом Боевого Красного Знамени, хотя другим за то же самое давали не больше «Звездочки». Черт его знает, может до этого капитан Щупляков делал не свое дело, а тут, так сказать, нашел себя и показал, что не такое уж он дерьмо, как о нем думают. Все может быть. Но настороженность у подполковника Улыбышева к своему подчиненному осталась. И она в некотором смысле оправдалась, когда начался вывод войск: Щуплякова в Союз вывозил его отец спецрейсом вместе с огромными ящиками, а что было в тех ящиках, если кто и знает, то помалкивает. С тех пор Улыбышев Щуплякова-младшего не встречал, а доходившим до него слухам не придавал значения. Через какое-то время генерала Щуплякова хватил инсульт — и сын остался без прикрытия, а затем и без погон: времена наступили мутные, не поймешь, кого за что наказывают, а кого милуют, и почему. Самого же Улыбышева призвали вновь, когда началась катавасия в Чечне, вернее, когда новые скороспелки там наломали дров, без всякой пользы гробя своих солдат. Улыбышева пригласили в Управление по борьбе с терроризмом, объяснили обстановку и предложили возглавить спецбатальон. Щуплякова там и близко не было видно. Впрочем, подполковник Улыбышев о нем и не вспоминал.
Вошла Гюля с подносом, расставила чашки, чайник, тарелки, разложила на них соленые рыжики, свежие огурцы, помидоры, зелень, сыр. Поставила бутылку водки и вышла.
— Она всегда такая молчаливая? — спросил Щупляков.
— Ну что ты! Это только при гостях. А когда вдвоем, заведется — не остановишь. А как твоя Анна?
— Болеет. И уже давно. Где только ни лечили — все без толку.
— А помнится, бойкая дивчина была…
— Много чего было да быльем поросло.
— Ну, давай выпьем по маленькой. И поговорим о твоих делах.
Выпили молча. Закусили. Затем Щупляков коротко рассказал о том, что произошло на комбинате.
— Я понял, что Осевкин не порвал с бандитами, и когда в них возникает необходимость, он вызывает их… скорее всего из Москвы, и они действуют. Да и в самом Угорске у него имеется своя тайная полиция, которая вершит суд и расправу над неугодными Осевкину людьми. Получается хреновина с морковиной: если я ничего не предприму, Осевкин примет свои меры. Что это будут за меры, не трудно догадаться. Надо действовать на опережение, а мне не на кого опереться. Такое вот положение.
— И ты хочешь, чтобы я тебе помог, — произнес раздумчиво Улыбышев.
— Хочу. Я знаю, что у тебя наверняка есть связи с нашими афганцами. К тому же ты был в Чечне. И там у тебя были свои люди. Да и здесь у тебя наверняка есть друзья, которым Осевкин не нравится. Как, впрочем, и все остальное шобло… Нельзя ли кого-нибудь из твоих людей привлечь к этому делу? Человека два-три, не больше.
— Попробовать привлечь, конечно, можно. Но, сам понимаешь, каждый новый человек в нашем городке обязательно бросится в глаза — Осевкин насторожится. Он здесь давно, и, сам же говоришь, у него имеется своя агентура. Плюс милиция-полиция, которая кормится из его рук… Ты знаешь, что он сделал с прежним начальником райотдела?
— Говорили, что пропал…
— Пропал — не то слово. Они его увезли в лес, к болотам, раздели до гола и сунули в муравьиную кучу. А еще комары. К утру от него мало что осталось.
— Про его жестокость еще в Москве ходили легенды…
— Которые он сам чаще всего и выдумывал. Твой Осевкин не так прост, как кажется.
— Я это уже заметил. Хотя и особым умом не отличается.
— Как знать, — пожал плечами Улыбышев. — Но если он почувствует, что ты ведешь двойную игру…
— Вот поэтому мне и нужны толковые ребята из твоей опергруппы. Насколько мне известно, большинство из них перебивается с хлеба на квас…
— Не все, не все. Некоторые неплохо устроились. И деньги хорошие, и работа не пыльная. Но я, так и быть, попробую связаться кое с кем из них. Все дело в том, как ты их собираешься использовать.
— Исключительно для выяснения агентуры Осевкина.
— Ну, положим, выяснил, а что дальше?
— Дальше по обстоятельствам. Дело в том, что на комбинате — а может быть, и в масштабах города, — назревает конфликт. Как нынче говорят — социальный. Было бы неплохо знать, в какой стадии этот конфликт находится и в какую сторону будет развиваться.
— Ты, что, хочешь его предотвратить? Или, наоборот, раздуть еще больше?
— Время покажет. Но в любом случае не мешает держать, как говорится, руку на пульсе. Тем более что могут быть провокации со стороны Осевкина или городских властей.
— Странно, — произнес Улыбышев. — Раньше тебя такие ситуации, насколько я помню, не интересовали.
— Это самое раньше, Алексей, ушло в прошлое. А жить приходится в настоящем. И я, честно говоря, не хочу быть втянутым в это дерьмо. Более того, скажу тебе, если события примут, как у нас обычно бывает, непредсказуемый оборот, то пострадают совершенно невинные люди. Нам это надо?
— Нам — это кому? Тебе и Осевкину?
— Да плевать я хотел на Осевкина! Я бы сам придушил его своими руками. Я за людей опасаюсь. Кстати, Алексей, — подался Щупляков к Улыбышеву, — ты случаем не знаешь, что представляет из себя директор школы Лукашин?
— А он с какого тут бока?
— Еще не знаю, но есть некоторые основания думать, что как-то причастен к этому делу. Во всяком случае, из разговоров известно, что имеет большое влияние на местную молодежь.
— Что имеет влияние, это, действительно, известно всем. Но Лукашиных двое: Филипп Афанасьевич и Николай Афанасьевич. Первый старше второго на два года, он-то и работает директором старой школы. У него двое детей, дочь и сын. Оба учатся в Москве. Филипп Афанасьевич преподает историю, географию, русский язык и литературу — учителей у нас не хватает. Насколько мне известно, нынешнему всеобщему оплевательству прошлого России и СССР не поддался, учит детей рассматривать события в контексте исторических реалий. Мой Володька учился у него, когда тот еще и директором не был. Именно поэтому и поступил в МГУ на исторический факультет. Филипп Афанасьевич особым доверием у нынешних властей не пользуется. Но дети его любят. Сейчас он директорствует в летнем лагере, водит ребятишек по местам боев, ищут не погребенных солдат. Его и его следопытов показывали, между прочим, по центральному телевидению. Что касается его брата, Николая Афанасьевича, то это особая статья. Он работал начальником производства на деревообрабатывающем комбинате до того, как его захватил Осевкин. В советское время этот комбинат кормил весь город. Тут пилили лес, делали канцелярскую мебель и всякую мелочевку из дерева, штамповали древесно-стружечные плиты. А в девяностых наступила разруха, ну и… Дальше ты и сам знаешь. Осевкин предлагал ему остаться, но Николай Афанасьевич не только не остался, а начал борьбу против Осевкина. В результате ему инкриминировали растрату, использование должности для личного обогащения и неподчинение властям. Присудили пять лет. При этом год добавили за то, что обратился к судье не «ваша честь» а «ваша нечесть». Отсидел четыре: выпустили досрочно. Озлобился. Вернулся, устроился егерем и лесником. У него в городе жена и сын. Старшая дочь замужем. Здесь не живет. В городе появляется редко… Тебя что, собственно говоря, интересует? — спросил Улыбышев, требовательно уставившись на Щуплякова.