рости господи, — с этими учебниками! — воскликнула женщина, всплеснув руками. — В наше время такого не было. Из года в год учебники передавали из класса в класс, и ничего, выучились, не хуже других. А тут не могут договориться, кто кого победил на той же, скажем, Курской дуге — наши ли немцев, или немцы наших. И вообще поговаривают, что если бы не американцы, нам бы никогда войны той не выиграть. А нам откуда знать, так ли, нет ли. Вчера говорили одно, теперь говорят, что это была, мол, советская пропаганда — вранье да и только. Сегодня говорят другое — тоже поди врут. Вот и не веришь никому.
— Да, болтают всякое, — согласился молодой человек.
— А ты из какой же газеты-то будешь? — спросила женщина. — Я уж их и не читаю: все одна болтовня, что по телевизору, что в газетах. Нигде правды нет. У нас в Москве-то еще пенсии более-менее ничего, спасибо бывшему мэру, а в провинции люди на гроши живут. Разве что огород — он и спасает.
— Работаю я в газете, которая называется «Дело». Раньше, то есть до революции, в России не было такого понятия — бизнес. Дело! Деловой человек! «Дело Артамоновых» Горького… Читали небось?
— Как же, как же, читала. По программе в школе проходили. Да что ж поделаешь: время такое, что куда ни глянь, одни нерусские заправляют, вот и выдумывают всякие нерусские названия: менеджер, риэлтер и прочую чепуху. Язык сломаешь.
— Ну так уж одни нерусские? — засомневался молодой человек, вспомнив почему-то сразу же своего начальника отдела Иванова.
— Так если и русский, тоже ничуть не лучше. К Сталину небось с иностранными словами не лезли. При нем всякий знал, что делать, а тут — говорят одно, а делают совсем другое.
— Ох, мамаша, желчный вы человек, — рассмеялся журналист.
— Поживешь с мое, сам таким станешь, — философски заключила женщина и возвестила, останавливаясь возле пятиэтажки: — Вот и пришли. Вон на втором этаже пеленки висят… Видишь?
— Вижу.
— Там-то мои и живут. Тесновато, конечно, но все-таки свое. Спасибо тебе, мил человек. А если тебе надо на комбинат, так это вон туда, — махнула женщина рукой в сторону сквера. — Видишь церковь? Вот сразу за ней этот комбинат и находится.
— А не знаете ли вы, мамаша, где здесь гостиница? А то сумку оставить — и то негде.
— Гостиницы тут нету никакой, мил человек. Был, говорят, когда-то Дом колхозника… — И пояснила: — Это когда колхозник в район по каким-нибудь делам приезжал, так в этом доме селился. Не пять звездочек, конечно, но дня на два — на три крыша над головой имелась. А сейчас нет ничего. Туристы сюда не ездят, показывать здесь нечего: кругом леса да болота, колхозы повывели, ничего другого не создали. А насчет переночевать, так это я у дочки могу спросить. Давай поднимемся наверх, раз уж ты взялся мне помочь, а то мне по лестницам тяжело подниматься, там и узнаем.
Дочка, весьма миловидная молодая женщина без особых примет, которую начинающий журналист затруднился бы описать, случись в этом необходимость, встретила свою мать с визгливой радостью, а на ее долговязого спутника глянула с подозрением, но мать ее успокоила, и через несколько минут молодой человек вошел в соседнюю квартиру, где жила одинокая вдова неопределенного возраста, муж которой помер, как ему сказала дочка словоохотливой женщины, по причине пьянства. Молодой человек с опаской оглядел растрепанную женщину в дырявом халате и ее весьма убогое жилище, однако отступать было некуда, да и женщина засуетилась, уверяя его, что у нее тут погром по чистой случайности, а так всегда чисто и уютно, и он решил, что уж пару ночей можно как-нибудь перекантоваться и в этой берлоге, зато в его будущей книге прибавится довольно занятное приключение. Выяснилось, что вдову зовут Аделаидой, а называть можно просто Идой, что Валька, ее молодая соседка, к которой приехала из Москвы ее мамаша, большая задавака, корчит из себя столичную штучку, а сама дура дурой.
Назвав себя Егором, — хотя на самом деле звали его Валерой, — но не показав документов по причине возможной конспирации: мало ли как развернутся события: провинция все-таки, — оставив у вдовы большую сумку, уложив фотоаппарат и диктофон в сумку поменьше, отказавшись от кофе, предложенного Аделаидой, молодой человек отправился выполнять задание редакции. Первое в своей жизни — с выездом в настоящую командировку и прочими причиндалами, положенными спецкору.
На комбинат Валера решил не спешить. Сперва надо оглядеться, выяснить аспекты провинциальной действительности, подышать, так сказать, наэлектризованным воздухом социального или какого-то иного напряжения, проникнуться народной жизнью в ее как бы первобытном естестве, не испорченном столичным развратом, и на этом фоне развернуть конфликт… Ну, что там развернется, это еще надо будет посмотреть, но без конфликта возвращаться в Москву никак невозможно. Так если бы конфликта не было, не возникла бы и нужда сюда ехать. Тут и курице понятно, Однако завотделом, не упомянув курицу, объяснил ему, что конфликт налицо, надо только подать его в духе времени и политнаправления. Что такое дух времени и политнаправление, Иосиф Иванович, которого в глаза и за глаза звали просто Иванычем, не объяснил, но Валеру это ничуть не смутило: он лишь в этом году закончил журфак Московского университета имени Ломоносова, и демократические доктрины еще были свежи в его кудлатой голове.
Однако доктрины доктринами, конфликты конфликтами, а на голодный желудок в голову ничего не лезет. И Валера, оглядевшись и определив, где находится центр города, пошагал своими длинными ногами по одной из улиц, весьма, между прочим, опрятной, тенистой и тихой. Улица вскоре привела его на площадь, которую окружали двух и трехэтажные здания эпохи развитого социализма, не лишенные помпезности, но выглядевшие весьма жалко с точки зрения исторического момента. Правда, нигде памятника Ленину он не обнаружил, но постамент, окруженный цепями и цветочными клумбами, стоял, а на постаменте куда-то бежал чугунный солдат с автоматом в одной руке и гранатой в другой. И было написано на бронзовой табличке, что это есть памятник угорчанам, павшим в боях Великой отечественной войны за свободу и независимость советской Родины. Слава им и вечная память.
Отсюда, от памятника, открывалась вся панорама площади и окружающих ее зданий. Над одним из них красовалась огромная реклама, и Валера, вглядевшись, прочел: «Моя полиция меня бережет!» А подойдя поближе, обнаружил бронзовую доску, гласившую, что городской отдел полиции Министерства внутренних дел находится именно в этом здании. Правее высилась четырехэтажная мэрия Угорска, еще дальше — угрюмое здание банка, похожее на старинный сейф; на другой стороне площади, примыкая к парку, сияло нечто трехэтажное, напоминающее средневековый замок, облепленный броскими рекламами. Тут тебе и ресторан «Угорье», и универсам «Озеро Долгое», и парикмахерская «Наша мода», и кафе «Ручеек». Сфотографировав и памятник, и здания, но не в открытую, а как бы из сумки, будто что-то в ней разыскивая, специально приспособленной для скрытой съемки, Валера переступил порог кафе, уселся за столик и стал ждать.
В кафе было гулко от пустоты. Лишь за стойкой бара дремал молодой человек в красной куртке с белыми отворотами, да в сумрачном углу пили кофе мужчина и женщина, тоже, видимо, приезжие. Если иметь в виду рабочий день, исходить из объявления, что дискотека начинает функционировать с восемнадцати часов, то кафе наполнится лишь к вечеру, когда молодежь устремится туда, где можно весело провести свободное время. В кафе, между прочим, запрещалось курить, распивать спиртные напитки, употреблять нецензурную лексику, рекомендовалось вести себя прилично и не забывать, что «вы являетесь гражданами древнего города Угорска, имеющего славные боевые и трудовые традиции». Валера, прочитав эти обязанности и напутствия, похмыкал и решил, что непременно заглянет сюда вечером и проверит, выполняются ли эти благие пожелания.
Минут через пять к его столику направилась ярко накрашенная девица, тоже в красной курточке, но в белом переднике, едва прикрывающем ее трусики, с блокнотом и меню в обнаженных руках. Валера выбрал кофе и фирменные угорские пирожки с мясом и капустой. К его немалому удивлению, и кофе, и пирожки имели отменный вкус и запах. Он подумал было, не повторить ли ему это удовольствие, однако, здраво рассудив и прикинув свои финансовые возможности, решил, что вполне обойдется и этим: не вагоны разгружать и не лес валить ему предстоит, как бывало на летних каникулах во время студенчества, а, можно сказать, прогулки и посиделки. Пока же предстоит пройтись по точкам, отмеченным завотделом Иванычем на самодельной схеме: гаражи у какого-то Гнилого оврага, рынок, жилой массив под названием «Ручеек», посидеть с бабушками возле «хрущебок», ну и еще что-нибудь, что попадется под руку. И лишь потом встретиться с мэром этого города и, если повезет, с хозяином комбината. Главное, как их учили на лекциях старые зубры журналистики, не пропускать ни единой мелочи, ибо целое как раз и состоит из мелочей, но из таких мелочей, которые… ну и так далее и тому подобное.
Шагая в направлении железной дороги, по которой время от времени с гулом проносились поезда и электрички, Валера как-то неожиданно подумал, что схема, лежащая в его сумке, не могла взяться ниоткуда, что кто-то из местных ее составлял, кто-то информировал Иваныча о событиях в Угорске, и этот кто-то не хочет, чтобы о нем стало кому-то известно. Вспомнилось еще, что Иваныч настойчиво не рекомендовал ему заглядывать в редакцию местной газетенки, потому что ничего он там не узнает, а подозрение и внимание местных властей на себя обратит раньше времени. Следовательно? Следовательно, осведомитель этот и сидит, скорее всего, в редакции «Угорских ведомостей».
Придя к такому умозаключению, Валера широко ухмыльнулся и даже хохотнул, довольный своей прозорливостью: до того все эти отговорки Иваныча показались ему наивными и даже смешными.
Увы, писания на гаражах оказались тщательно закрашенными, лишь кое-где еще можно различить фрагменты некоторых букв, а уж насчет самой крамольной надписи какой-то там «Лиги спасения России» и говорить нечего. Однако и эту закрашенность Валера запечатлел в своем цифровом аппарате. Так, на всякий случай.