ержать. Но, я думаю, немного времени — и все будет в порядке. Они все еще не могут забыть Рейгана, — он глубоко вздохнул. — Это очень непросто — быть республиканцем.
Директор острым взглядом измерил дистанцию между ним и Трейси:
— Сожалею по поводу губернатора. Насколько я слышал, вы были друзьями.
— Ко мне недавно приезжал Ким.
— Неужели?
Трейси мгновенно напрягся. Голос Директора звучал абсолютно ровно, лицо не дрогнуло, но что-то в том, как он на секунду замер, потом чуть заметно выпрямился и повернул голову влево, так, чтобы лучше слышать правым ухом, насторожило Трейси. Способность рассуждать гнездится в левом полушарии, и ему соответствует правое ухо, правый глаз и так далее.
— Это имело отношение к смерти губернатора, — как можно небрежнее произнес Трейси. — Но, я полагаю, вы и сами все знаете. Если я не окончательно отстал от времени, то, по-моему, Ким всегда докладывал обо всем лично вам.
— Ну, внутри нашей конторы радикальных перемен не произошло, — ответил Директор. — Большинство сотрудников докладывается Прайсу. Ким же — особая статья. М-м-м... Ты знаешь Кима лучше, чем кто-либо другой. Он требует... специальной заботы.
— Для того чтобы не сорваться с цепи, как бешеный пес, и не начать кусать всех направо и налево.
Директор фыркнул — признак того, что он обиделся.
— Результаты его деятельности... несколько смягчаются другими шагами с нашей стороны.
— Он — чертов убийца, — сердито сказал Трейси.
— Если на то пошло, то и ты тоже, — возразил Директор. Голос его по-прежнему был ровен, однако лицо слегка покраснело. Он вынул изо рта сигару и навалился грудью на стол. — За последние шесть месяцев он собрал столько информации по использованию камбоджийской оппозиции микотоксинов трикотина, сколько наши государственные службы не смогли и за два года. И я ни секунды не сомневаюсь в огромной его для нас ценности, — Директор явно рассердился. — Отдых, которым он сейчас наслаждается, вполне заслуженный. Уверяю тебя.
— А я и не сомневался, — пробурчал Трейси, стараясь скрыть нахлынувшие на него чувства. Значит, Ким в отпуске? И его приезд к Трейси и попытка втянуть Трейси в расследование причин смерти Джона Холмгрена — вовсе не задание Фонда? И Директор ничего об этом не знает. Ну и дела, подумал Трейси. Чтобы успокоиться, он отпил виски. Мысли у него разбегались. Наконец ему удалось овладеть собой.
Прана. В присутствии Директора прибегнуть к специальным дыхательным упражнениям было невозможно: он заметит и сразу догадается, что что-то не так.
— А что Киму от тебя понадобилось? — осведомился Директор.
— Просто заскочил проездом, — ложь легко вырвалась из него. Слишком легко. И он снова напомнил себе, что пошел на контакт в последний раз, в самый последний. Как только он разрешит загадку гибели Джона и Мойры, с этой связью будет покончено. Раз и навсегда.
Теперь Директор попросил принести меню, и пока они обсуждали, кто что будет есть, директор вдруг сказал:
— Все время возникают какие-то ситуации, в которых требуются твои умения. А сейчас даже более, чем прежде.
— Наверное.
— Думаю, я закажу цыпленка, — Директор закрыл меню и положил на стол. — Да, цыпленок и бутылка охлажденного рейнского — как раз то, что сейчас нужно.
— Я не хочу, чтобы ты уезжал, — с нежностью произнесла Джой, и, почувствовав, что с ним надо говорить по-другому, добавила: — ты не можешь уехать.
Киеу вспомнил разговор с Макоумером, перед тем, как тот отправился в Китай.
— Теперь ты знаешь о Фонде столько же, сколько и я.
— А он знал Кима? — спросил Киеу.
— Он знает о нем от Трейси, конечно, — сказал Макоумер. — Но они никогда не встречались.
— А фотографии?
— Нет. Служащие Фонда никогда не снимаются.
Киеу вспомнил, как он поклонился изваянию своего позолоченного Будды, глазами которого можно увидеть и познать все сущее.
— Тогда проблем не будет, — и он приступил к молитве, раскачиваясь и повторяя слова буддийских заповедей.
— Это слишком опасно, — голос Джой вернул его к действительности.
Он улыбнулся, погладил ее по мягким волосам.
— Как ты можешь знать такие вещи?
В глазах ее стояли слезы:
— Потому что я боюсь за тебя.
Он засмеялся:
— Мне ничто не может повредить. Мне удалось ускользнуть даже из новой Кампучии.
— Но призраки ее до сих пор тебя терзают...
Джой уже довольно давно спала с ним в одной постели и до того боялась его кошмаров так, будто они были ее собственные. Она не знала, что именно видел он в этих страшных снах, она его не спрашивала, не разговаривала с ним об этом. Но достаточно было почувствовать тот поток чудовищных эмоций, который изливался из него во время этих кошмаров, и тогда она обнимала, укачивала его, как ребенка, а он кричал во сне и без конца повторял что-то на кхмерском, что — она не могла понять. В эти страшные минуты он казался ей пришельцем, явившимся на землю откуда-то с дальней планеты.
Но ее тяга к нему, облегчение и покой, которые он приносил ей по ночам, привязывали ее к нему.
Только из-за него она все еще оставалась в этом особняке на Греймерси-парк. Без него она бы не выдержала своего странного брака, он бы ушла от Макоумера, вернулась к своим родным в Техас. Он был таким непонятным, этот кхмер, но в глубине души она сознавала, что эта загадочность и привлекает ее в нем.
— Мои призраки, — ответил Киеу, помолчав, — живут во мне. И они не могут мне повредить, даже в новой Кампучии.
— Но там все еще идет война.
Он взглянул на нее своими темными бездонными глазами.
— Большую часть своей жизни я провел на войне. Я дитя войны, в буквальном смысле. И неужто ты думаешь, что теперь война может меня погубить? После всего этого? — Он покачал головой. — Не бойся за меня, Джой. Вот он я, здесь, — он взял ее руку в свою, слегка сжал. — Я всегда здесь буду.
Прозвенел дверной звонок, Лорин сказала:
— Я открою.
Луис Ричтер наносил последние штрихи на их ужин, состоящий из сэндвичей с ростбифом и немецкого картофельного салата. Лорин глянула на часы. Она устала. Утром она, как обычно, занималась классом, который ее всегда успокаивал, а на этот раз почему-то раздражал необходимостью бесконечно повторять элементарные вещи. Правда, на дневной репетиции она немного успокоилась: они готовили новую постановку, и она хорошо поработала над своей партией. Большинство ее коллег ворчали в эти дни — Мартин навалил на них двойную нагрузку. Он не объяснял им причин, но в воздухе все же витало какое-то возбуждение и ожидание.
Лорин же после разрыва с Трейси была только рада погрузиться в работу. Она загоняла себя до смерти.
Идя к входной двери, она в очередной раз подумала о том, что значит для нее теперь Луис Ричтер. Когда-то у нее был дядя, который очень ее любил. Она помнила, как сидела у него на коленях, как он обнимал ее своими большими и сильными руками. Она помнила, как от него пахло табаком и одеколоном, ей нравилось класть свое маленькое ушко на его огромную грудь и слушать, как громко бьется его сердце. Он умер, когда ей было восемь лет, и с тех пор она никогда уже не чувствовала себя так хорошо со старшими. Кроме Луиса Ричтера.
Ей было так с ним интересно, что она даже неожиданно для себя стала думать над тем, что он сказал по поводу внезапного решения Джека Салливена обнародовать тот факт, что буквально накануне убийства в Каире Де Витта президент заявил, будто проблемы безопасности его совершенно не интересуют.
— Все понятно, — сказал тогда Луис Ричтер. — Я думаю, после этого в задницу старого Лоуренса вцепятся все, кому не лень.
Как часто случалось и с Трейси, широта его знаний, глубина суждений увлекли и ее.
Она улыбнулась своим мыслям и открыла дверь.
Увидев ее, Киеу, обмер. Это чувство было ему знакомо, он уже испытывал его в джунглях Камбоджи.
Очаровательная улыбка, которую он подготовил, мгновенно растаяла. Он ничего не мог с собой поделать: к горлу подступила тошнота, и, с трудом с ней справившись, он спросил:
— Луис Ричтер нев птас тай?
Жаркий летний день, на фоне желтого неба высятся пальмы. Влажность бусинками лежит на лбах и плечах. По четвергам они обычно танцевали в Чау Чхайа, неподалеку от Кемарина, тронного зала дворца, где ощущалось присутствие Сианука и всей длинной череды его предшественников, кхмерских царей.
На Малис сомнут чанг кбеу, она слегка согнула колени, босые ступни охлаждает мраморный пол. Двигаются только ее руки. Ее руки ведут бесконечный рассказ о чувствах и жизни. Тело ее неподвижно, лицо напоминает застывшую маску, как и предписано правилами кхмерского балета. Сок не может оторвать от Малис взгляда, он смотрит на ее танцующие руки, рассказывающие о мстительных богах, страшных демонах и утраченной любви.
Он захвачен бледным огнем, чье название не должен упоминать, о чьем происхождении не должен говорить.
Снаружи по королевским садам прогуливаются монахи в оранжевых тогах, светлые зонтики предохраняют их гладко выбритые головы от солнца. На флагштоках плещется сине-красно-белый флаг с изображением Ангкор-Вата в центре. Его извивы напоминают движения пальцев Малис.
В тот день он понял, что Малис и есть апсара, одна из таинственных небесных танцовщиц, наделенных сверхъестественной силой. Считалось, что древние кхмерские цари использовали апсардля разговоров с богами, апсарыпереводили язык слов в язык движений.
Глаза Соки Киеу полны страсти. Глядя, как танцует его сестра, как она ведет рассказ о прошлом кхмеров, он вспоминает те танцы, которые она исполняла для него по ночам. Только для него. Нет, то был танец, который Малис танцевала для себя, но поскольку он его видел — то и для него. Момент близости, преступный и потому еще более восхитительный. Только для него. Для него и для нее. Для них обоих.
И сейчас, взглянув в сине-зеленые глаза Лорин, Киеу увидел Малис, живую и невредимую. Ее прямая высокая шея, наклон головы, прямые плечи, и, прежде всего, поза танцовщицы — все это напоминало ему Малис, и сердце его готово было выскочить из груди. Колени у него ослабели, он мигнул, потому что ему показалось, будто в ушах Лорин сверкают рубиновые сережки в форме лотоса, которые всегда носила Малис.