В заводском общежитии было запрещено иметь нагревательные приборы. В многоместных комнатах запрещенные электрические чайники были. Их прятали в стенных шкафах и включали только тогда, когда комендантша сидела в своей коморке или уходила домой после работы. Электроплиток в комнатах не имел никто – не было необходимости. Любой жилец мог бесплатно и без ограничений во времени воспользоваться плитой на общей кухне. Холодильники, как ни странно, относились к категории электронагревательных приборов. В многоместных комнатах их не было.
По правилам общежития проживающая в двухместной комнате Гулянова не могла иметь ни чайника, ни холодильника. Однако и электрочайник, и небольшой холодильник у нее были. Я бы тоже мог обзавестись холодильником, но что в нем хранить, если готовить я не умею?
В этот субботний вечер Вероника на кухне разогрела вчерашние макароны по-флотски и пришла ко мне с дымящейся сковородой. Поступок во всех отношениях смелый и наводящий на размышления: «Зачем незамужняя девушка пошла с готовым ужином к холостяку, имеющему свою комнату? Они уже сошлись или Вероника только прикармливает Лаптева, демонстрирует, какая она хорошая хозяйка?» На удивление, Гуляновой никто не встретился по дороге, так что объяснять никому ничего не пришлось.
Макароны по-флотски были приготовлены с магазинным колбасным фаршем, а не с тушенкой, но от этого они не стали менее вкусными. Почти всю сковородку съел я, Вероника клюнула чуть-чуть, как птичка, и налила чай.
– Тебя, конечно, интересует, была я близка с Адамом или нет? – спросила она. – Была, и не один раз. У нас как-то само собой все получилось. Мы договорились, что встретимся у меня в комнате, когда все уйдут на занятия. Не успели мы лечь в кровать, как в общежитии началась проверка. Комендант с дежурным преподавателем делали обход. Адам не мог незамеченным выйти из комнаты, так что пришлось рисковать. Он спрятался в шкафу, а я притворилась больной. Комендантшу больная ученица не заинтересовала, и она ушла. После их визита заниматься любовью желание пропало. Ты, наверное, спросишь, зачем мне вообще все это было надо? Любви между мной и Адамом не было, планов на будущее мы не строили…
– Давай пропустим морально-этические проблемы межрасового взаимоотношения полов, – предложил я. – Было и было! Захотелось – попробовала. Знавал я один случай… Впрочем, нет. Не буду за столом рассказывать. Это неприлично. Это даже по моим меркам – перебор.
Гулянова кивнула, словно знала, о чем я хотел рассказать, и продолжила:
– Тогда я решила встретиться в учебном корпусе на втором этаже и довести дело до конца. Если в общежитии опасно, то в учебном классе поздно вечером – в самый раз! Я взяла у вахтерши ключ, сказала, что мне поручили подготовить аудиторию к занятиям. Адам дождался, пока никого на этаже не будет, и вошел. Если ты думаешь, что заниматься сексом в такой обстановке – скотство…
– Я ничего не думаю! – перебил я.
Но Веронике нужно было выговориться:
– Подожди, не перебивай меня! – велела она. – Представь, что ты решил попробовать отменный коньяк. Для тебя будет важно, где ты пропустишь рюмку: в роскошном ресторане или в холодном подъезде с друзьями? Главное же вкус, ощущения, а что до скотства… Мои мать и отец презирают и ненавидят друг друга, но живут вместе «ради детей». Отец каждый день приходит домой пьяный, мать изменяет ему. Через год младший брат уйдет в армию, они останутся в квартире вдвоем, заботиться больше будет не о ком, но они не разойдутся, так и будут жить вместе. Их такая жизнь устраивает, а я считаю ее скотством. Жить с мужчиной, которого ненавидишь, – это и есть скотство, а с чернокожим мужчиной одна проблема – не забеременеть от него. Я даже в страшном сне не могла представить, что будет, если придется рожать от африканца. В кино «Цирк» чернокожий младенец ни у кого удивления не вызывает. Не знаю, как было в Москве в 1930-е годы, а у нас с таким ребеночком будет проблематично.
Я отставил пустую сковородку, налил чай. Гулянова, не обращая на меня внимания, продолжила:
– Не знаю, сколько бы продолжалась наша связь, но мы оба стали уставать от нее. Не то чтобы хотелось чего-то большего: комфорта, шампанского, мягкой кровати. Нет. Просто мы ожидали друг от друга чего-то необычного, а этого не было. Мы разошлись бы тихо и мирно, оставив наши отношения в тайне, но черт дернул Адама похвалиться соседу по комнате. Тот «под большим секретом» рассказал Самуэлю – и пошло-поехало! Скоро все общежитие знало, что у меня и Моро «что-то было». Разговоры, в конце концов, сами бы собой затихли. Любой слух нуждается в подпитке и подтверждении, а подтверждения бы не было. Как только я узнала, что обо мне перешептываются по углам, так тут же порвала с Адамом все отношения. Он вставал на колени, умолял простить его, но я была непреклонна.
– Вероника, ты же была не единственной девушкой, про которую ходили слухи. Почему скандал произошел именно с тобой?
– Девчонки, которые хотели переспать с иностранцами, переспали, но все это происходило тайно, обе стороны скрывали отношения. Если до руководства доходили слухи, то девушку вызывали к завотделением или директору, получали заверения, что «ничего такого и близко не было», предупреждали об отчислении и отпускали с миром. Со мной же все пошло по-другому. Самуэль почти год ждал возможности отомстить и, как только она появилась, тут же воспользовался ею. Он пошел к директору техникума и заявил, что я тайно сожительствую с Моро, собираюсь за него замуж. «Моро учится только на первом курсе, а Гулянова – на последнем, – сказал он. – После окончания техникума она хочет выйти за него замуж и уехать в Африку, в Гамбию. Моро не сможет доучиться, а за его образование правительство Гамбии валютой заплатило». Потом он нагородил всякой чепухи: что в Гамбии у власти не марксисты, а ставленники французского капитализма, что я буду отвлекать гамбийских патриотов от борьбы с неоколониализмом, что мне вообще не место в Африке, там своих женщин хватает.
Директор вызвала меня. Я объяснила, что ни замуж, ни в Африку не собираюсь. Если я пару раз прогулялась с иностранцем по городу, то это ничего не значит. Августа Ивановна предложила мне перевестись на заочное отделение и выехать из общежития. «Самуэль – самый авторитетный из иностранцев, – сказала она. – Если мы не предпримем меры, не отреагируем на его сигнал, то у нас будут большие неприятности».
Я помчалась на завод, написала заявление о приеме на работу. Полубояринов[5] не глядя подписал. В тот же день я получила ключи от комнаты и переехала сюда, в заводское общежитие. Перевелась на заочное отделение, получила первую зарплату. Вот, в общем-то, и все, что я могу рассказать об иностранных студентах пищевого техникума.
– Адам Моро Самуэлю морду не набил за такую подлянку?
– Он промолчал в тряпочку, зато я все Самуэлю высказала: и про себя, и про Шутову, и про их революцию, будь она неладна.
Чувство сытости притупляет скорость мышления, настраивает на благодушный лад. Организм шепчет: «Наплюй на эту оговорку, потом разузнаешь, что к чему», – но служебный долг гонит прочь соблазнительную негу. Работа есть работа! Если во тьме мелькнул луч света, то надо идти к нему, разобраться, откуда он появился и что означает.
16
«Шутова! Ира Шутова, самая безобидная девушка на заводе. Оказывается, она не только имела дело с иностранцами, но и конфликтовала с ними. Какой неожиданный поворот, какая интрига! В тихом омуте черти водятся, а где черти, там и кукла вуду живет».
– Расскажи про Шутову, – потребовал я.
– Не буду! – отрезала Гулянова.
– Вероника, ты сама сказала, что Шутова – девушка слабая. Я приглашу ее в райотдел и все из нее вытрясу, любыми путями правду узнаю. С утра до ночи буду допрашивать, но своего добьюсь.
– Это будет подло с твоей стороны.
– Если бы ты знала, сколько людей считают меня негодяем и подонком! Что поделать, работа такая. Мой удел – копаться в грязи, чтобы другие граждане в нее не вляпались, а если вляпались, то могли выйти чистыми, с неиспорченной биографией. Шутова не выдержит многочасового допроса, расколется как миленькая.
Гулянова помолчала, взвесила все «за» и «против» и приняла решение:
– Дай слово, что ты к Шутовой не подойдешь и ни о чем ее расспрашивать не будешь.
– Не могу! При всем уважении к тебе – не могу. Если обстоятельства заставят меня заняться Шутовой, то я буду вынужден допросить ее. Другое дело, в какой форме это будет и какую огласку получит.
– У тебя выпить есть? – неожиданно спросила она.
– За вином на завод надо идти, за водкой – к таксистам. На остановку такси – далеко, на заводе может ничего не быть. Если хочешь, я пройдусь по общаге, попытаюсь одолжить пол-литра вина.
– Черт с ней, с выпивкой! Так поговорим. Мы с Шутовой никогда не были подругами. Она училась на курс старше меня. В общежитии техникума мы жили на разных этажах: я – на третьем, она – на четвертом.
В последних числах декабря 1981 года я проснулась ночью от какого-то необъяснимого чувства тревоги. Полежала в кровати, поворочалась и вышла в коридор покурить. Я иногда покуриваю, когда на меня накатывает паническое настроение, когда кажется, что вот-вот случится что-то непоправимое, а что именно, неизвестно. Это у меня с детства. Папаша мог ночью взбеситься с перепоя, и тогда всей семье доставалось.
Я вышла в коридор и вижу: у мужского туалета стоит девушка в одной ночной сорочке. Появиться на людях без халата – это то же самое, что выйти из комнаты голой. Я подошла. Это была Шутова с небольшим кухонным ножом в руках. Ее трясло, как моего папочку с похмелья. Она ничего не могла толком объяснить, что-то бормотала несвязное, а что – не разобрать. Я, недолго думая, увела ее в ленинскую комнату на третьем этаже. Шутова не сопротивлялась, была как замороженная. Куда бы я ее ни повела, туда бы она и пошла.
Я усадила ее за стол, принесла стакан воды, намочила полотенце, обтерла ей лицо, стала расспрашивать. Оказывается, в этот день все ее соседки по комнате уехали ночевать к знакомым – договариваться, кто, где и как будет встречать Новый год. Шутова осталась одна. К ней зашел Пуантье и изнасиловал ее. Она проплакала весь вечер и решила его убить. Взяла нож, пошла к мужскому туалету – дожидаться, когда Пуантье спустится вниз.