– Марина, почему ты помнишь, чем занималась 13 февраля? Где ты была 13 декабря прошлого года, назвать сможешь? Чем занималась в первое воскресенье марта?
– После 13 февраля, в среду или четверг, я узнала, что мертвого Пуантье нашли в кабинете машин и оборудования. Тут же, без всякой задней мысли, я вспомнила, чем занималась в прошедшие выходные.
– Отлично! – согласился с доводами Грачевой Клементьев. – Для тебя смерть Пуантье – важное событие. А для свидетелей твоего алиби? Стоит ли вовлекать в это дело ничего не подозревающих людей? Они же поплывут через полчаса интенсивного допроса. По твоим словам, ты была в гостях у Никифоровых, брата с сестрой. Наверняка они подтвердят твое алиби, но, допрошенные порознь, не смогут объяснить, почему им запомнился обычный зимний выходной день. У нас есть наработанная методика допросов лжесвидетелей. Больше часа они не держатся. Как только узнают, что твое алиби связано не с мелким происшествием, а с убийством, тут же тебя сдадут со всеми потрохами. Итак, где ты была 13 февраля этого года?
– Встречалась с молодым человеком. С кем – отвечать не буду. Можете меня арестовать, можете пытать, но я больше ничего не скажу. Я с вами откровенно говорю, ничего не утаиваю, а вы мне не верите, хотите убийство повесить. Сами подумайте: зачем мне Пуантье убивать, если он мне по сто рублей в месяц платил? У меня зарплата на заводе 120–140 с премией, а тут за двадцать минут – сотка! Какой мне смысл резать курицу, несущую золотые яйца?
– Тогда объясни, что он делал в пустой аудитории, где вы обычно встречались?
– Понятия не имею. Послушайте, вы как-то странно себя ведете. Мы проходили в техникуме основы советского права. Как я помню, это вы должны доказать мою виновность, а не я на себя наговаривать. Откуда мне знать, зачем Пуантье пришел в этот класс? Быть может, он нашел другую девушку и хотел с ней встретиться? Я-то ему за год уже надоела. И потом, самое главное, где бы я взяла «электрический хлыст»? Сказала: «Милый Жан-Пьер, не мог бы ты на нашу любовную встречу принести свой загадочный прибор?»
– Незадолго до гибели Пуантье прибор украли.
– Ищите вора и узнавайте, куда он его дел. Я его украсть не могла. Я в общежитии не жила, меня вахтерши без сопровождения внутрь не пускали. Я никогда не была на пятом этаже и не представляла, где что у Пуантье в комнате хранится. Допросите вахтерш, и они подтвердят, что после окончания техникума меня в общаге не видели.
– У тебя мог быть сообщник.
– Когда найдете его, тогда и поговорим, а пока, если вы меня не арестовали, я хочу домой. Повестку мне на сегодня на весь день выпишите, чтобы на работе вопросов не было.
– Марина, еще один вопрос.
По тону Геннадия Александровича я понял, что он признал поражение и потерял к этому делу всякий интерес.
– Где твой комплект ключей от аудиторий?
– Я их выбросила, как только узнала о смерти Пуантье. Я бы и самого Пуантье из головы выбросила, как ночной кошмар, если бы вы меня сюда не притащили и не стали задавать дурацких вопросов, касающихся только меня лично.
Клементьев вызвал дежурного инспектора уголовного розыска, велел оформить Грачевой повестку. Выходя из кабинета, Марина помахала мне рукой: «Чао-какао!»
– Классика! – посмотрев на закрывшуюся за Грачевой дверь, сказал Геннадий Александрович. – Исключительно умная девушка. Она раскатала нас, как избушку по бревнышку. На каждый вопрос у нее был готов ответ, и в нужный момент, не раньше и не позже, она зашла с козырей: прибора-то у нас нет!
– Черт возьми! – сокрушенно сказал я. – Если бы это дело с самого начала не засекретили, если бы нам дали возможность допросить жильцов общежития пищевого техникума, мы бы давно вышли на убийцу. В этой истории каждый знает свою частичку мозаики, свести их воедино – и дело сделано!
– Не выдумывай ерунды! – разозлился Клементьев. – Кто бы тебе позволил иностранных граждан допрашивать, подозревать друзей нашего государства в совершении тяжких преступлений? Представь, что было бы, если бы они после допросов дружно бросились звонить в свои посольства и жаловаться на произвол властей. После первого же звонка из Москвы прилетела бы внушительная комиссия, и нас бы всех в порошок стерли. Все! Дело закрыто. Чтобы я больше о Пуантье не слышал! Даже если он восстанет из гроба и придет к тебе в общежитие требовать свое сердце, и тогда я ничего не желаю слышать о нем. Тебе понятно?
Клементьев закурил, чуть склонив голову набок, посмотрел на меня, словно оценивая, как я переживу поражение.
– Сегодня я потратил день на твое практическое обучение тактике и методике допроса подозреваемой. Цени! Что бы Грачева сегодня ни сказала, никакого официального расследования убийства Пуантье не было бы. Поезд ушел, колеса отстучали, дым за паровозом рассеялся. В конголезском посольстве есть официальное уведомление нашего Министерства иностранных дел о том, что Жан-Пьер Пуантье скончался в результате сердечного приступа. Ни тебе, ни мне, ни нашему генералу, ни первому секретарю обкома партии никто бы не позволил повернуть колесо истории вспять и заявить, что первое заключение медиков было сфальсифицировано. Никакие отговорки о розыске преступника и оперативной комбинации принимать во внимание в Москве никто не будет. МИД СССР не может лгать по определению. Советские медики не могут поставить ошибочный диагноз. Все, точка! Престиж государства прежде всего.
– А если бы мы нашли прибор? – робко спросил я.
– Ты разве не понял: Пуантье уже умер. Он скончался не от несварения желудка, не от удара ножом или дубиной по голове. Смерть его наступила в результате сердечного заболевания. Этот диагноз отлит в бронзе и передан на вечное хранение правительству Конголезской Республики.
– Разрешите идти? – зачем-то по-уставному спросил я.
– Иди, отдыхай после дежурства. Выпей перед сном граммов сто водки, выспись и забудь об этом расследовании навсегда.
28
По пути домой я зашел поужинать в первую попавшуюся столовую. Все хорошие куски рыбы уже съели, и мне достались два тощих хвоста, вместо картофельного пюре – слипшиеся невкусные макароны. Но качество пищи меня не волновало. Поел? Сыт? Чего еще надо от жизни, деликатесов, что ли?
События сегодняшнего дня не разочаровали меня, не ввергли в уныние. Я чего-то подобного ожидал – прибора-то у нас действительно не было. Марина Грачева оказалась более крепким орешком, чем я думал. По сути дела, рисунок допроса был нарисован ею, а не Клементьевым. При всем моем уважении, Геннадий Александрович был ведомым в этой паре, актером второго плана. Я в постановке играл роль статиста, живой декорации. Но этот спектакль был поставлен на сцене Заводского РОВД. У себя, в общежитии, я буду и ведущим актером, и режиссером-постановщиком.
Следуя совету старшего товарища, я решил немного выпить, расслабиться перед сном. Денег на водку у меня с собой не было, покупать вино за честно заработанные рубли было откровенной глупостью – вино я мог достать на хлебокомбинате. Оставалось надеяться, что в гастрономе не раскупили все пиво. Были такие чудеса: вечер, закрытие магазина, а пиво еще есть.
Входы в гастроном и овощной магазин были рядом. Из овощного вышел мужик с сеткой-авоськой, из которой торчало горлышко пивной бутылки. Я не стал зря проверять продовольственный магазин и зашел в овощной. По какой-то загадочной разнарядке бутылочное «Жигулевское» пиво продавалось исключительно в продовольственных магазинах, а в овощных предлагали пиво «Ячменный колос». Других сортов бутылочного пива у нас в городе не производили.
В овощном магазине я отыскал начатый ящик с пивом, забрал три последние бутылки. Рядом с пивом был контейнер с картофелем стоимостью 10 копеек за килограмм. Картофель лежал нетронутый неделями, спросом он не пользовался. Я не один раз перебирал картошку на овощебазах и у нас в городе, и в Омске и давно понял, почему стоящий копейки картофель был никому не нужен.
На овощную базу картошку доставляли грузовиками. Здесь ее сортировали. Лучшие клубни шли в ведомственные столовые, в детские сады и школы. Второсортная картошка поступала в больницы и городские столовые. Порченая картошка, но вполне съедобная шла в воинские части и места лишения свободы. То, что оставалось после обязательной рассылки, поступало в свободную продажу. Качество магазинного картофеля не выдерживало никакой критики. На десять клубней приходился один неиспорченный, несморщенный, непоколотый, без признаков гниения. Теоретически, если опрокинуть контейнер на пол, то килограмм-другой картошки можно было выбрать, но продавщицы ни за что бы не позволили такое глумление над товаром. «Берите все подряд, дома отсортируете!» Вот почему картошка, которая стоила столько же, сколько небольшой полиэтиленовый пакет, была никому не нужна, даже самым малоимущим слоям населения.
Кроме того, каждую весну организации и предприятия области получали под картошку землю в колхозах и совхозах. Все желающие совершенно бесплатно могли получить несколько соток вспаханной земли и посадить картошку самостоятельно, под лопату. Выезд на поле для посадки картошки, окучивания и прополки обеспечивался транспортом предприятия или арендованным транспортом. В уборке урожая участвовало все предприятие. Мешки с картошкой до позднего вечера развозили по гаражам и погребам. Запасшись своей картошкой на зиму, горожане к контейнерам с картофелем в магазине не подходили. Кто не желал высаживать картошку, мог купить ее на рынке. Цена была гораздо выше магазинной, зато качество продукта можно было проверить на месте и потребовать заменить непонравившийся клубень.
Из овощной продукции в магазинах пользовалась спросом белокочанная капуста, иногда свекла. Очень редко попадалась неколотая, несморщенная, твердая морковь. Капусту не взвешивали. Ее цена была выведена на кочерыжке химическим карандашом. Если в овощных магазинах местными овощами практически не торговали, то за счет чего магазины делали план по продажам? За счет соков, пива, импортных консервированных овощей и фруктов, за счет свежих фруктов из южных республик.