Выйдя на улицу, я полной грудью вдохнул пропитанный влагой воздух и вспомнил летний солнечный день в Омске. До экзаменов оставалось совсем ничего, пара недель. На семинарских занятиях подводили итоги учебного года или болтали на разные темы. Как-то на уроке криминалистики разговор пошел вовсе не о методике раскрытия преступлений, а об особенностях работы со свидетелями, вернее, свидетельницами. Преподаватель некоторое время слушал наши «мудрые» рассуждения, потом не выдержал и вмешался в разговор. На классной доске он нарисовал синусоиду.
– Если кто забыл математику, напоминаю: это синусоида, графическое отражение ритма жизни человека. Вся наша жизнь состоит из взлетов и падений, и если сегодня ты на вершине успеха, то завтра можешь оказаться в самом низу. Теперь о типах личности. Меланхолик – это термин, используемый исключительно в отечественной психологии. За рубежом такой тип личности называют «нестабильный интроверт». Напомню, интроверт – это человек, ориентированный на себя, на свой внутренний мир. Экстраверт в своих поступках ориентируется на окружающих, а интроверт – на самого себя. Для нестабильных интровертов характерны резкие перепады настроения, от искрящейся радости до беспричинного уныния. Зачастую нестабильные интроверты сами на себя нагоняют ужас в ситуациях, где, собственно говоря, ничего ужасного нет.
Вспомним еще два термина. Детектив – это движение назад. Триллер – ожидание неминуемой катастрофы в ближайшее время. Оба термина – литературные, но для вас они будут иметь прикладное значение. Расследование преступлений – это движение назад, в прошлое, в события, которые уже произошли. Триллер – это вербовка слабовольного человека под угрозой разоблачения или жизненной катастрофы.
Сведем все термины вместе. У вас есть женщина – нестабильный интроверт. Она важный свидетель, но на контакт не идет. Нажать на нее вы не можете. Что остается? Правильно! Нужно не спешить и следовать движению синусоиды. Вот здесь, – преподаватель ткнул мелом в нижнюю часть волны синусоиды, – вот в этой точке вы возьмете ее голыми руками. Дождитесь, пока свидетельница сама на себя нагонит ужаса, будет испуганно озираться, ожидая ареста или еще черт знает чего.
В этот «критический» для свидетельницы момент вы должны появиться на сцене и выступить в роли отца-покровителя, брата или будущего любовника. Все зависит от возраста и внутреннего мира женщины. Тридцатилетнему мужчине не стоит выступать в роли отца сорокалетней дамы, двенадцатилетней девочке нельзя намекать на будущие романтические отношения. Остальное – в ваших руках! Отчаявшейся женщине вы должны предложить свою помощь и защиту и сказать примерно так: «Я огражу тебя от этого коварного и опасного мира. Все свои невзгоды ты забудешь, как кошмарный сон. Но ты должна помочь мне…» Теперь – главное, о чем я не сказал, но должен был сказать. В чем суть моего рассказа?
Я поднял руку. Преподаватель велел подождать и спросил мнение нескольких одногруппников. Их ответы его не устроили, и он поднял меня.
– Атмосферу надвигающегося ужаса надо создать самому, чтобы ее можно было контролировать.
Преподаватель похвалил меня. Прозвенел звонок. Урок закончился…
Придя домой, я открыл пиво, достал записи, разорвал их на мелкие клочки и выбросил в корзину для мусора. Допрос Грачевой изменил расстановку сил. Фигуры на доске передвинулись, сложилась новая комбинация. В центре ее осталась Грачева. Путь к ней лежал через Шутову.
Я, несмотря на строжайший запрет, отказываться от поиска истины не собирался. Клементьев запретил заниматься делом Пуантье, но он не мог мне запретить общаться с соседями по общежитию. Ира Шутова могла зайти поговорить о чем угодно, например, о странном распределении бутылочного пива по магазинам или об особенностях выращивания огурцов в открытом грунте. Моя мама каждый год пыталась вырастить их на мичуринском участке, но все тщетно! Без теплицы огурцы расти не желали. Картошка росла, и довольно неплохая, а огурцы – нет.
«Ире Шутовой не двенадцать и не сорок лет, но ключик я к ней найду. Сейчас она практически в нижней точке падения, и мне осталось только предложить помощь, пообещать, что я вытащу ее из трясины, не дам посадить в тюрьму».
В 21.30 я допил пиво, выключил свет и лег спать. Входную дверь закрывать не стал, хотя чувствовал, что могу уснуть в любой момент. От нечего делать я стал изучать тени на потолке, оставляемые лучами прожектора над проходной.
«Шутова рвалась поговорить со мной. В воскресенье не получилось, вчера я дежурил. Она должна прийти сегодня. Именно сегодня, а не завтра и не через неделю».
Дверь осторожно открылась. Свет из коридора образовал дорожку от двери к окну. В центре дорожки был женский силуэт.
– Заходи! – разрешил я.
– Ты уже спишь? – удивилась Гулянова. – Завтра зайду, мне не к спеху.
«О-па! Сюрприз номер один: пришла девушка, да не та. Ладно, полежу еще, подожду».
…Шутова вошла около полуночи. Сплю я или нет, спрашивать не стала.
– Нам надо поговорить, – тихо сказала она.
– Ира! Я двое суток не спал, вымотался, но для тебя пять минут найду, если не вырублюсь.
Я откинул одеяло, подошел к столу, сел, закурил.
– Марина приезжала, – сказала Шутова.
– Ничего не говори! – потребовал я. – Послушай одну минуту и иди спать. Марина из милиции помчалась к тебе сообщить радостную весть: дело Пуантье будет закрыто за недостатком доказательств. Ира, это полная чепуха. Для Грачевой еще ничего не закончилось, а для тебя даже не начиналось. Я даю тебе слово офицера, что до завтрашнего вечера с тобой ничего не произойдет. Завтра мы поговорим и вместе решим, что дальше делать.
– Я… – начала было Шутова.
Но я перебил ее:
– …Мое руководство считает, что это ты убила Пуантье «электрическим хлыстом». У меня другое мнение, но кто меня будет слушать, если ты мне не поможешь?
– Я могу сейчас все рассказать и объяснить… – торопливо начала она.
Но я вновь не пожелал выслушивать исповедь:
– Ты можешь по-человечески понять, что у меня на сегодня жизненная энергия подошла к концу и мне нужна перезарядка? Пока я не высплюсь, я не буду ни о чем серьезном говорить.
– Я не переживу сегодняшнюю ночь, – прошептала она. – Если я останусь одна со своими мыслями, то сойду с ума.
Я затушил сигарету, встал из-за стола.
– Все. Разговор окончен. Я пошел спать.
– Дверь не закрывай, – сказала она и вышла из комнаты.
Минут через десять Шутова легла ко мне под одеяло, прижалась всем телом и беззвучно заплакала. Я прикоснулся губами к ее щеке, прошептал:
– Ничего не бойся! Я не дам тебя в обиду. Я знаю, что это не ты убила Пуантье. А сейчас давай спать!
Она всхлипнула, я отвернулся к стене и уснул. Утром плаксивой гостьи уже не было. Когда она ушла, я не слышал.
29
На работе я зашел в следственный отдел, попросил бланк постановления об избрании меры пресечения содержание под стражей. На единственной печатной машинке в уголовном розыске я составил интереснейший документ. Себя в нем именовал «следователем», так как Шутова считала меня именно следователем, а не инспектором уголовного розыска. Разъяснять ей структуру и задачи служб милиции я не собирался и пошел по самому легкому пути – следователь так следователь.
Заполнив графы с анкетными данными Шутовой, я написал нехитрую фабулу преступления: Шутова и Носенко по предварительному сговору убили ни в чем не повинного гражданина Республики Конго Жан-Пьера Пуантье. Недрогнувшей рукой я расписался за прокурора города и пошел в секретариат – поставить печать. Начальник секретариата, увидев откровенную фальшивку, пришел в изумление и наотрез отказался поставить оттиск гербовой печати РОВД. Я не стал спорить и шлепнул на прокурорскую подпись печать «Для пакетов № 2».
«Думаю, Ирочке некогда будет рассматривать подписи и печати, – решил я. – Если почувствует подвох, я ей такой лапши на уши навешаю, что за неделю не стряхнет».
В восьмом часу вечера я пригласил Шутову к себе.
– Допрыгалась! – с ходу начал я. – На, полюбуйся! Мне стоило огромных трудов уговорить прокурора города не арестовывать тебя сегодня, а подождать до завтра. Теперь, Ира, все в твоих руках. Если ты поможешь выйти на след убийцы, я прекращу уголовное преследование в отношении тебя.
– А Носенко? – ошарашенно спросила она.
– Пусть сидит! Жалко, что ли. Я тебе слово давал, не ему.
– Носенко здесь вообще ни при чем. Это Марина с Моро все закрутили и меня хотели втянуть, но я отказалась.
Она всхлипнула, но я пресек ее рыдания в самом начале:
– Если ты впадешь в истерику, то иди вон отсюда! Я тебе сопли вытирать не подписывался. Ты уже взрослая девушка и должна понимать, что хорошо, а что плохо. Хочешь, чтобы я был на твоей стороне, – рассказывай. Нет – иди! Я найду чем заняться.
Она смахнула первые слезинки, попросила поставить чай.
– Ко мне Калмыкова подходила, спрашивала, правда ли, что я у тебя прошлую ночь провела. Я сказала, что спала у себя в комнате.
– Она поверила?
– По-моему, нет. Извини, что так получилось. Я не хотела…
– Ира! – начал заводиться я. – Ты что, хочешь довести меня до белого каления? Какое тебе дело до Калмыковой? Я с ней как-нибудь сам разберусь. Ты своими делами займись, о себе подумай.
Пока я ходил за водой, Шутова успокоилась, пришла в себя.
– Начни с Пуантье, – подсказал я. – О том, какой он был негодяй, рассказывать не надо. Я о нем уже столько наслушался, что могу его краткую биографию написать. Начни с изнасилования. Было оно или нет? И помни: следователь – как врач, ему нужно рассказывать правду, и только правду. Какая бы обидная или позорная она ни была.
– Если бы не Вероника, про этот случай никто бы не узнал. Она всем растрезвонила, когда над ней стали тучи сгущаться. Вероника запуталась в мужчинах и, чтобы выставить себя в более выгодном свете, перевела стрелки на меня. Было изнасилование, что с того? Нож и все остальное она выдумала.