[2]. Только скажи.
– А в Атлантик-Сити действительно играют в джин-рамми?
– Наверно, нет. Но готов поспорить, мы легко отыщем развеселых старичков, которые охотно сядут за карточный стол, чтобы ободрать тебя, как липку.
– Я хочу напиться, очень сильно напиться, – тоскливо признается Сэм. – Так напиться, чтобы забыть не только сегодняшний день, но последние полгода.
Мне невольно вспоминаются Баррон и его магия. Интересно, сколько прямо сейчас выложил бы Сэм, чтобы избавиться от воспоминаний? Забыть Данику. Забыть, что любил ее. Или заставить ее забыть, что разлюбила.
Филип, например, просил Баррона стирать воспоминания своей жены Моры, и она забывала, что собирается от него уйти. Но только ничего не вышло. Филип и Мора просто снова ссорились, и она опять начинала его ненавидеть точно так же, как и раньше. И так по кругу. Пока в конце концов не выстрелила ему в грудь.
– Кассель? – Сэм трясет меня за плечо. – Ты еще тут?
– Извини. Напиться. Хорошо. Дай-ка посмотрю, что у нас там с выпивкой.
Сколько себя помню, в столовой всегда стоял специальный шкафчик для алкоголя. Кажется, в последний раз его открывали еще до гибели отца, до того, как мама попала в тюрьму. Перед ним столько всего было навалено – так просто и не залезешь. В глубине вижу несколько винных бутылок, еще что-то – этикетка незнакомая, а внутри коричневая жидкость. Впереди несколько бутылок поновее. Горлышки все в пыли. Выставляю добычу на обеденный стол и громко спрашиваю Сэма:
– Что такое арманьяк?
– Такое модное бренди, – отвечает из кухни дедушка и просовывает голову в дверь: – А это еще что?
– Мамина выпивка.
Дедушка берет одну бутылку с вином и внимательно рассматривает этикетку. Переворачивает бутылку вверх ногами.
– Осадка много. Либо это лучшее вино, которое вам только доводилось пробовать, либо уксус.
Итого: у нас три бутылки вина (вполне возможно, скисшего), арманьяк, почти полная бутылка виски, бутылка бренди, внутри которой плавает бледно-желтая груша, и еще ярко-красный кампари, который пахнет, как сироп от кашля.
Дедушка открывает все три бутылки с вином, и, когда мы садимся за стол, наливает первый бокал. Темно-янтарная жидкость по цвету почти не отличается от виски.
– Плохо дело, – качает головой дед. – Выливай.
– Может, сначала хоть попробуем? – спрашиваю я.
Сэм смотрит на дедушку с опаской, будто боится, что тот нас сейчас отругает. Хотя в моем окружении мало кого заботит, сколько лет тебе исполнилось и можно ли уже официально выпивать. Достаточно вспомнить похороны Филипа, где Сэм, кстати, тоже присутствовал.
– Ну давай, если хочешь, – смеется дедушка. – Тебе же хуже. Это пойло, пожалуй, теперь для топливного бака больше сгодится, чем для желудка.
Приходится поверить ему на слово.
Во второй бутылке вино почти черное. Дедушка делает маленький глоток и улыбается.
– Ну вот. Сейчас будет вам, ребята, пир. Только не заглатывайте разом.
Когда мама охотится на очередного богача, она читает разные модные журналы, и в них иногда расхваливают вина: такой вкус, сякой, всякие там нотки сливочного масла, свежескошенной травы и дуба – как это пить вообще? Помню, я такие статьи читал и потешался, но вот это вино действительно похоже на сливу и черный перец, рот наполняется восхитительным кислым вкусом.
– Ух ты! – восхищается Сэм.
Допив вино, приступаем к виски. Сосед наливает себе полный стакан.
– Так что у тебя стряслось? – спрашивает дед.
Сэм легонько стукается лбом о столешницу, а потом в три длинных глотка выпивает стакан до дна. Видимо, деда больше не боится.
– Девчонка меня бросила.
– А. Та юная дама, которая приходила с тобой на похороны Филипа? Помню. Миленькая. Не повезло тебе. Прими мои соболезнования, пацан.
– Я ее… Я ее на самом деле любил, – Сэм снова наполняет стакан.
Дедушка приносит арманьяк.
– И что же случилось?
– Она скрыла от меня одну важную тайну… А когда все выяснилось, я очень разозлился. Она долго просила прощения. Но когда я дозрел ее простить, злилась уже она. И тогда мне пришлось просить прощения. Хотя виноватым я себя не чувствовал. А когда наконец почувствовал, у нее уже появился новый парень.
– Иногда девушке нужно уйти к другому, чтобы понять, чего она действительно хочет.
Сэм наливает себе арманьяк – прямо в остатки виски. Добавляет кампари.
– Не пей эту дрянь! – предупреждаю я.
Он поднимает стакан, будто готовясь произнести тост, и разом опрокидывает его в себя. Даже дедушка морщится.
– Ни одна девчонка не стоит того похмелья, которое будет у тебя завтра утром.
– Даника стоит, – у Сэма уже язык заплетается.
– У тебя в жизни будет много девчонок. Ты еще такой молодой. Первая любовь самая сладкая, но быстро проходит.
– Всегда? – спрашиваю я.
Дедушка очень пристально смотрит на меня, он нечасто так делает – только когда действительно хочет сказать что-то важное.
– Когда в первый раз влюбляешься, влюбляешься на самом деле не в девушку, а в само чувство. Ты и понятия не имеешь, чего ей надо и на что она способна. Влюбляешься в свое представление о ней, в то, кем сам становишься рядом с ней. И ведешь себя как идиот.
Я встаю и начинаю перетаскивать грязную посуду в раковину. Меня шатает, но на ногах держусь.
Наверное, в детстве я именно так и любил Лилу. Даже когда был уверен, что убил ее, представлял себе идеальную девчонку – образец, к которому никто и никогда не сможет приблизиться. Но после ее возвращения пришлось увидеть ее настоящую – непростую, злую, больше похожую на меня, чем я мог вообразить. Может, я и не знаю, на что Лила способна, но я знаю Лилу.
Любовь меняет тебя, но и сама меняется.
– Ну-ка, – Сэм разливает ярко-красный ликер по чайным чашкам (и где он их только откопал?). – Давайте стопками.
На следующее утро я просыпаюсь с мерзким привкусом сиропа от кашля во рту. Кто-то колотит во входную дверь. Перевернувшись, закрываю голову подушкой. Вниз не пойду, хоть убейте.
– Кассель! – громко зовет дедушка.
– Что? – ору я в ответ.
– Тут к тебе пришли. Говорят, по официальному делу.
Со стоном скатываюсь с кровати. Ну вот, не хотел же открывать. Натягиваю джинсы, протираю глаза, хватаю первую попавшуюся футболку и пару чистых перчаток. На щеках пробивается колючая щетина.
Чищу зубы, пытаясь избавиться от привкуса прошлой ночи, и тут до меня наконец доходит. Не известно, что сделает дедушка, если догадается про мои связи с Юликовой. Для таких, как он, нет более страшного предательства. Конечно, я знаю, как дед меня любит, но он твердо верит, что долг важнее чувств.
Плетусь вниз по лестнице.
Агент Джонс. Странно. Ни его, ни Ханта я не видел с того самого момента, как они сдали нас с Барроном в ПЮО. Джонс нисколечко не изменился – темный костюм, зеркальные солнечные очки. Только кожа на щеках покраснела – то ли обгорела на солнце, то ли обветрилась. Он стоит, прислонившись к дверному косяку, будто нацелился отпихнуть деда и вломиться внутрь. Конечно, в дом ведь его не пригласили.
– Здрасьте, – говорю я.
– Можно с тобой побеседовать?.. – Джонс мрачно оглядывается на дедушку. – Снаружи?
Я киваю, но дед кладет мне на плечо руку без перчатки.
– Пацан, ты не обязан никуда с ним идти.
Джонс смотрит на дедушкину кисть так, будто перед ним гадюка.
– Ничего страшного. Этот агент занимался убийством Филипа.
– Да уж, много пользы из этого вышло, – ворчит дедушка, но руку убирает. Заходит на кухню и наливает кофе в две кружки. – Кровопивец полицейский, с сахаром или без?
– Без, спасибо, – Джонс указывает на дедушкину руку: – Несчастный случай?
– Да, вот только не со мной, – дедушка отдает мне обе чашки.
Глотнув кофе, выхожу следом за Джонсом. Мы спускаемся с крыльца и останавливаемся во дворе около его блестящей черной машины с тонированными стеклами.
– Чего вам надо? – спрашиваю я, понизив голос.
На мне одна футболка, и холодный ветер пробирает до костей. Прижимаю к себе кружку, чтобы согреться, но кофе быстро остывает.
– А в чем дело? Боишься, старик разнюхает, чем ты занимаешься? – Джонс насмешливо улыбается.
Да, мы теперь вроде как в одной лодке, но вряд ли стоит рассчитывать, что он начнет вести себя по-человечески.
– Вы хотели мне что-то сказать – валяйте.
Джон складывает руки на груди. Видно, как слегка оттопыривается пиджак – там у него пистолет. Типичный гангстер, видал я таких, да только гангстеры обычно ведут себя повежливее.
– Юликова хочет тебя видеть. Велела извиниться, что приходится беспокоить в выходные, но наклевывается большое дело. Сказала, тебе нужно об этом знать.
– Такое большое, что вам не объяснили какое?
Сам не знаю, зачем я его подкалываю. Наверно, мне страшно, он ведь светит мои связи с федералами прямо под носом у дедушки. А еще я злюсь. Злость буквально жжет меня изнутри. Такая злость часто толкает людей на глупые поступки.
– Поехали, – чуть оскалившись, приказывает Джонс. – Полезай в машину.
– Ну уж нет. Передайте ей, я завтра зайду. Мне нужно какую-нибудь причину правдоподобно придумать.
– У тебя ровно десять минут. Наври что-нибудь деду, или я ему скажу, что ты подставил собственного брата. И сдал его нам.
– Юликова ничего такого не приказывала вам делать, – меня пробирает дрожь, и не только от холода. – Ей бы очень не понравилось, узнай она, как вы мне угрожаете.
– Может. А может, и нет. В любом случае, тебе же хуже. Так что – едешь?
– Ладно, – я сглатываю. – Сейчас только пальто возьму.
Агент Джонс с улыбкой смотрит мне вслед. Допиваю кофе – уже ледяной.
– Дедушка, – кричу я в кухне. – Они хотят расспросить меня про маму. Скоро вернусь.
Дед спускается с верхнего этажа на несколько ступенек. На нем перчатки.
– Ты не обязан ехать.
– Все нормально, – накидываю на плечи длинное черное пальто, хватаю телефон и бумажник.