Я ужасный человек.
Может, у меня нет четких принципов, но я точно знаю: нельзя обманывать того, кого любишь.
Дедушка смотрит на меня долго и пристально.
– Хочешь, поеду с тобой?
– Лучше останься с Сэмом.
Услышав свое имя, сосед приподнимает голову – он уснул прямо на диване. На лице у Сэма мелькает удивленное выражение, а потом он поспешно хватается за корзину для бумаг.
Трудно поверить, но у кого-то утречко выдалось похуже моего.
Пока мы едем, я играю в игру на мобильнике и время от времени поглядываю в окно. Сворачиваем не туда – едем явно не в контору. Я молчу. И начинаю разрабатывать план.
Через пару минут скажу, что мне приспичило в туалет. Когда остановимся, надо будет стряхнуть Джонса с хвоста. Найду старенькую машину. Можно, конечно, и угнать, но лучше просто уговорить хозяев меня подвезти. Прокручиваю в голове разные варианты – что сказать. В идеале нужна пара средних лет, чтобы муж был крупный и не испугался ни моего роста, ни смуглой кожи, а жена чтоб меня пожалела. Здорово, если у них дети моего возраста. Расскажу, что друг напился, отказался отдавать ключи от машины и бросил меня на полпути до дома.
Работать придется быстро.
Пока я все это обдумываю, машина сворачивает на парковку. Это больница – три огромные кирпичные башни, соединяющиеся внизу между собой. Рядом со служебным входом мигает красными огнями скорая. Вздыхаю от облегчения. Из больницы сбежать проще простого.
– Мы что – здесь встречаемся с Юликовой? – И тут до меня доходит: – С ней все в порядке?
– Как всегда, – отвечает Джонс.
Не очень понимаю, что он имеет ввиду, но спрашивать не хочется. Для пробы дергаю за ручку, дверца машины открывается, и я выпрыгиваю. Мы подходим к боковому входу. Внутри в коридоре пахнет антисептиками, как обычно в таких местах. Никто нас ни о чем не спрашивает.
Джонс, похоже, частенько здесь бывает. Проходя мимо сестринского поста, он приветливо кивает пожилой медсестре. Еще один длинный коридор. В одной палате дверь приоткрыта, и я краем глаза замечаю внутри мужчину с длинной седой бородой. Вокруг запястий у него что-то вроде надувных нарукавников – он даже не может поднести руки к лицу. Взгляд затравленный.
Останавливаемся у двери в следующую палату. Джонс стучит. Обстановка внутри обычная, но палата большая, и мебель получше казенной. Койка накрыта шерстяным пледом, на подоконнике несколько горшков с толстянкой. Пара ничем не примечательных, но удобных на вид кресел.
На Юликовой халат с батиковой росписью и тапочки. Она поливает толстянки из пластикового стаканчика. Без макияжа, волосы растрепаны, но в остальном с ней вроде все в порядке.
– Здравствуй, Кассель. Привет, Джонс.
– Здравствуйте, – я топчусь в дверях, будто явился к больной родственнице, которую давно не навещал. – Что происходит?
– Ах это, – смеется Юликова, оглядываясь вокруг. – Да, наверное, получилось чересчур драматично.
– Агент Джонс меня сюда тащил, как на пожар, – голос и вполовину не такой сердитый, как следовало бы, но и этого достаточно. – Даже в душ не дал сходить. У меня похмелье. Несет от меня так, будто я виски поливался вместо одеколона после бритья. И побриться, кстати, не успел. В чем же дело?
Джонс мрачно на меня уставился.
А Юликова укоризненно качает головой.
– Очень жаль, Кассель, что так вышло. Тут есть душ, можешь воспользоваться. Там лежит одноразовый набор с туалетами принадлежностями.
– Ага, спасибо.
– А Джонс тем временем сходит вниз и раздобудет нам что-нибудь поесть. Кормят без изысков, но еда гораздо лучше, чем в былые времена в больницах. У них вполне приличные бургеры, – Юликова обходит кровать и вынимает из тумбочки коричневый кожаный кошелек. – Эд, возьми нам несколько разных сэндвичей и еще кофе. У них неплохой яичный салат. Можно пару пакетов с чипсами, какие-нибудь фрукты и что-нибудь на сладкое. А Касселю побольше горчицы. Я знаю, он любит. Сядем и пообедаем.
– Как цивилизованные люди, – подхватываю я.
– Ладно, сейчас вернусь, – Джонс не берет у Юликовой кошелек. В дверях он останавливается и переводит взгляд с меня на нее. – Не верь этому маленькому хорьку. Я его не первый день знаю.
– Прости, если он вел себя грубо, – извиняется Юликова, когда Джонс уходит. – В этом деле мне требовался агент, причем такой, который уже с тобой работал. Не хватало, чтобы еще больше народу узнало о твоих способностях. Даже тут нельзя рассчитывать на полную конфиденциальность.
– Вы боитесь утечки?
– Мы должны быть уверены, что когда и если о тебе узнают, то узнают непосредственно от нас. Ты ведь слышал, что в Китае объявился мастер трансформации? Многие в правительстве считают, что эту информацию подсунули нам специально.
– В смысле, никакого мастера трансформацию у них нет?
– Именно, – Юликова улыбается уголком рта. – Иди освежись.
В ванной я мокрыми ладонями зачесываю назад волосы, сбриваю щетину, полощу рот. Теперь от меня разит мятной жидкостью для полоскания рта. Юликова где-то раздобыла еще одно кресло и теперь расставляет все три возле окна.
– Ну, вот теперь выглядишь молодцом, – так мамочка могла бы сказать. Только не моя, конечно, а вообще чья-нибудь абстрактная мать.
– Вам помочь?
Вряд ли ей сейчас стоит двигать мебель.
– Нет-нет, садись, Кассель.
– Не хочу показаться любопытным, но мы ведь в больнице. С вами точно все в порядке?
– Ничего от тебя не скроешь, да? – тяжело вздыхает Юликова.
– Ну, я частенько подмечаю, что вода мокрая. У меня, знаете ли, задатки настоящего детектива.
– Я мастер физической силы, – улыбается она в ответ на мою шутку. – То есть могу изменять человеческое тело. Не так, как ты, конечно, – мне подвластны более грубые манипуляции. Могу сломать ногу, а могу срастить кость. Могу удалить опухоль или, по крайней мере, уменьшить ее. Могу вывести из крови инфекцию. Могу запустить легкие у ребенка.
Стараюсь не показать изумления. Я и понятия не имел, что мастера физической силы так умеют. Думал, они способны только причинять боль – обжигать, кромсать, жалить. Филип был мастером физической силы, но я не помню, чтобы он когда-нибудь кому-нибудь помогал.
– Иногда я все это делаю. Но после мне становится очень плохо. И если я исцеляю, и если причиняю боль. И чем больше проходит лет, тем мне хуже. А лучше уже не будет.
Я не спрашиваю, насколько это все законно. Мне плевать. Если и ей тоже плевать, то, может быть, у нас все-таки есть что-то общее.
– А сами себя вылечить можете?
– А, «medice, cura te ipsum» – исцели себя сам. Вопрос логичный. Нет, к сожалению, не могу. Отдача сведет на нет положительный эффект. Так что иногда приходится здесь лежать.
Свой следующий вопрос я продумываю очень тщательно. Спрашивать о таком просто ужасно, но мне надо знать: я ведь собираюсь отдать себя на милость федералов, доверившись обещаниям Юликовой.
– Вы умираете?
– Кассель, мы все умираем. Просто некоторые быстрее.
Киваю. Больше ни о чем спросить не удается, потому что в палату возвращается агент Джонс. У него в руках оранжевый поднос из больничного кафе с сэндвичами, кексами, фруктами и кофейными стаканчиками.
– Поставь на кровать. Пусть каждый берет что хочет, – распоряжается Юликова.
Я хватаю сэндвич с ветчиной, кофе и апельсин и сажусь, пока Джонс с Юликовой выбирают свой обед.
– Прекрасно, – Юликова снимает бумажную обертку с лимонно-макового кекса. – Кассель, уверена, тебе хорошо знаком губернатор Пэттон.
– Пэттон? – фыркаю я. – Отлично знаком. Клевый чел!
У Джонса вид такой, будто он с радостью вытряхнул бы из меня все мои шуточки, но Юликова смеется.
– Так и думала, что ты скажешь что-нибудь подобное. Надо учитывать вот что: сначала над ним поработала твоя мать, потом другие специалисты – чтобы устранить последствия ее колдовства, и из-за всего этого он становится все более нестабильным, – я открываю было рот, чтобы возразить, но Юликова поднимает руку: – Нет. Понимаю, ты хочешь защитить мать. Намерение благородное, но на данный момент оно не имеет никакого отношения к делу. Не важно, кто виноват. Мне нужно сообщить тебе некие конфиденциальные сведения, и ты должен обещать, что этот разговор не выйдет за пределы моей палаты.
– Хорошо.
– Если ты видел недавние выпуски новостей с Пэттоном, то заметил, что губернатор все больше теряет контроль. То, что он делает и говорит, – это уже перебор даже для настроенного против мастеров радикала. Но в новостях не показывают, каким скрытым параноиком он стал. Кое-кто из высокопоставленных правительственных чиновников весьма встревожен. Боюсь, Пэттон собирается после принятия второй поправки закрыть границы штата Нью-Джерси, а потом отлавливать и сажать за решетку мастеров. Подозреваю, и в этом я не одинока, что он хочет вернуть рабочие лагеря.
– Но это же невозможно.
Вполне верю, что Пэттон желал бы устроить нечто подобное. Но вряд ли он действительно попытается. Очень странно, что Юликова высказывает такие подозрения, особенно кому-то вроде меня.
– У него много союзников в Вашингтоне. И он постоянно подыскивает новых. Его поддерживает полиция штата и много кто из военных. Мы знаем, что он проводит с ними встречи.
Вспоминаю, как после протестов в Ньюарке Лила стояла, вцепившись в решетку, как мы с Сэмом и Даникой сидели в камере. Никаких обвинений никому не выдвинули, звонить никуда не разрешили. А там ведь были и другие люди, их, судя по рассказам, продержали взаперти несколько дней.
Оглядываюсь на агента Джонса. Вид у него такой, будто ему все равно. Это он зря. Джонс работает в особом подразделении, а значит, он тоже мастер, даже если не хочет этого признавать. Если Пэттон действительно спятил, то значок Джонса не спасет.
Я киваю Юликовой – пусть продолжает.
– Я была на встрече с начальством, и мы решили, что нужно остановить его, пока все не зашло слишком далеко. Ходят слухи об убийствах… О совершенно ужасных вещах, но весомых доказательств у нас нет. Если сейчас его арестовать, это будет ему даже на руку. Публичное разбирательство, на котором мы не сможем представить доказательства, – он непременно этим воспользуется.