Закинув на плечо кожаную сумку, иду к машине, и тут в кармане звонит телефон. Это Баррон.
– Привет, – удивленно здороваюсь я.
– Я тут и правда кое-что разнюхал, – голос у брата нарочито спокойный.
– Что именно? – прислоняюсь к своему «бенцу», вертя в руках ключи.
– После того как ты мне позвонил, я уболтал одну свою подружку – одолжил ее удостоверение и покопался в кое-каких документах. Ты был прав. Кассель, тебя собираются подставить. В итоге ты должен попасться.
– Арестовать меня хотят? – я весь похолодел.
– Самое прекрасное во всей этой ситуации то, – смеется Баррон, – что ты должен превратить Пэттона в тостер или еще какую-нибудь дрянь, чтобы прикрыть их задницы. Они могли бы и сами прийти по его душу, но есть одно но: Пэттон слетел с катушек именно из-за них.
Я оглядываю лужайку. Деревья почти облетели, голые черные ветви тонкими пальцами тянутся в небо.
– В каком смысле?
– Как только помощники Пэттона поняли, что мама над ним поработала, они побежали к федералам. Если бы она сделала все как надо, ты бы так не влип.
– У нее времени было мало, да и политика – не ее конек.
– Ну да. Но я откопал в тех документах эпичнейшую историю. Когда к Пэттону вызвали федералов, те послали официально сертифицированного мастера эмоций, чтобы его «починить». Но в правительстве работают идиоты с гиперинтенсивными гамма-волнами, которых учат пользоваться колдовством только в самом крайнем случае. Вот и мастер, которого они послали, был знатным неумехой. Он заставил Пэттона ненавидеть маму, бояться ее. Решил, что только сильными эмоциями можно устранить ее воздействие. И в итоге у Пэттона крыша поехала. С концами. То рвет и мечет, то рыдает.
Я содрогаюсь, представив себе, каково это – когда тебя заставили одновременно ощущать две взаимоисключающие эмоции. Еще хуже мне становится, когда я понимаю, что именно об этом просил Данику. Если бы у нее получилось, внутри у Лилы сражались бы сейчас любовь и безразличие. И неизвестно, чем бы это все кончилось. Я будто смотрю вниз в глубокую пропасть, в которую чудом не загремел впотьмах.
– Что касается второй поправки, – продолжает Баррон, – то главная идея заключалась том, чтобы ее поддержали те мастера, которые являются законопослушными гражданами. Они бы добровольно согласились на тестирование, выставив остальных негодяями, и поправка выглядела бы прекрасным, безопасным и гуманным начинанием. А тут вдруг Пэттон пошел вразнос. И начал увольнять всех, у кого подтвердилась гиперинтенсивные гамма-волны. А потом заявил, что нужно тестировать федеральных служащих. Припер их к стенке. Призывал упразднить те федеральные подразделения, где работают мастера.
– Например, ПЮО, – я вспоминаю Юликову и агента Джонса. – Но таких полномочий у него нет.
– Я же тебе говорил, тут сплошная комедия ошибок. Конечно, ничего такого он сделать не может. Зато может их скомпрометировать – например, рассказать прессе, как они работали над ним против его воли. И что, ты думаешь, сделали эти умники, эти правильные и хорошие ребята?
– Понятия не имею.
Кто-то звонит по второй линии, но я не обращаю внимания.
– Послали еще одного мастера, чтобы он исправил ту халтуру.
– Вряд ли это хорошо закончилось, – смеюсь я.
– Точно. Пэттон его убил.
– Убил?
Баррон вполне способен преувеличивать, а то и врать напропалую. Но его история гораздо больше похожа на правду, чем слова Юликовой. В ней полно случайных совпадений, ошибок, нелепостей. Я сам умею врать и потому знаю: главный признак лжи – когда все выглядит просто и складно. Так, как хотелось бы, а не так, как бывает на самом деле.
– Именно. Того агента звали Эрик Лоуренс. Женат, отец двоих детей. Когда Пэттон понял, что именно пытается сделать Лоуренс, он его удавил. Зашибись, да? Теперь у них на руках губернатор-убийца, а вышестоящее начальство приказало все подчистить, пока не разразился грандиозный скандал.
Я набираю в грудь побольше воздуха и медленно выдыхаю.
– Так что должно случиться, когда я трансформирую Пэттона? Видимо, меня арестуют. Мотив у меня есть – из-за мамы. Посадят в тюрьму. Но какой им от меня прок в тюрьме? Там я не смогу на них работать. Сокамерников разве что трансформировать. Сигареты обращать в золото.
– Кассель, в этом-то вся и прелесть. Ты еще не понял. У них не только появится козел отпущения – ты превратишься в преступника, а значит никакого больше иммунитета от уголовного преследования, все твои гражданские свободы будут сильно ограничены. Они смогут тебя контролировать. Целиком и полностью. И получат идеальное оружие.
– Ты выяснил, где это все будет? – я открываю дверь машины.
– В понедельник он произносит речь неподалеку от Карни – на месте бывшего лагеря для мастеров. Рядом с памятником установят палатки. Федералы договорились с охраной, но, Кассель, какое тебе до всего этого дело? Ты же туда не пойдешь.
Но я не могу не пойти. Если не пойду, то Пэттону все сойдет с рук, а маме нет. Возможно, мама не самый хороший человек, но она уж точно лучше Пэттона.
А еще я не хочу, чтобы это сошло с рук федералам.
– Пойду. Слушай, спасибо тебе большое. Я знаю, тебе не обязательно было это делать, и ты очень помог – теперь я, наконец, понимаю, что происходит.
– Ну, хорошо, иди. Ты же можешь просто саботировать. Ну что они сделают – отругают тебя? Все лажают. Ты вот лажаешь вообще всегда.
– Тогда они просто подставят меня еще раз.
– Но теперь ты будешь этого ждать.
– Я и так этого ждал. И все равно проворонил. К тому же, кто-то должен остановить Пэттона. И у меня есть шанс.
– Конечно, кто-то должен. Только не тот, кого хотят подставить. Только не ты.
– Федералы грозились взяться за маму, если я не сделаю, как они хотят. И это еще в самом лучшем случае, потому что, если до нее доберется Пэттон, он точно ее убьет. Один раз уже пытался.
– Что? Ты о чем?
– Ее недавно подстрелили, она не хотела нам говорить. Я бы тебе рассказал, но во время нашего последнего разговора ты бросил трубку.
– С ней все в порядке?
– По-моему, да, – я пристегиваюсь и со вздохом завожу машину. – Слушай, нам нужно что-то сделать.
– Нет. Я свое дело сделал, документы тебе раскопал. Теперь я сам за себя. И тебе очень рекомендую.
– У меня есть план, – меня обдувает холодным воздухом из вентиляции, и я врубаю печку на полную. А потом кладу голову на руль. – Ну, не совсем план – кое-какая идея. Тебе только и надо – задержать Пэттона. Выясни, где он будет в понедельник, и задержи, чтобы он опоздал на свою речь. Ради мамы. Можешь даже в тюрьме меня не навещать.
– Тогда и ты кое-что для меня сделай, – после паузы говорит Баррон.
У меня практически нет шансов провернуть это дело и выйти сухим из воды, поэтому мне в общем-то плевать, какую дьявольскую схему брат замыслил на этот раз.
В некотором смысле у меня развязны руки.
– Ладно, буду тебе должен. Но потом. Сейчас у меня на это времени нет, – я смотрю на часы на приборной панели. – Вообще времени нет, честно говоря. Нужно в Веллингфорд. Я уже и так опоздал.
– Позвони после школы, – и Баррон вешает трубку.
Я бросаю мобильник на пассажирское сидение и выруливаю на дорогу. Какая жалость, что единственный мой план целиком и полностью зависит от двух людей, которым я доверяю меньше всего на свете, – от Баррона и меня самого.
В десять минут десятого заезжаю на веллингфордовскую парковку.
В комнату заглянуть времени не осталось, поэтому я хватаю телефон и бегу через лужайку. Надо позвонить Сэму – пусть прихватит фотографии. При мысли о фотографиях меня охватывает жуткое чувство, будто я что-то важное проглядел. Тогда в закусочной я сказал, что Мина хотела, чтобы мы их увидели. Но она не просто хотела их показать, а провернула все так, что снимки оказались у нас в руках.
По спине пробегает холодок. Мина хотела, чтобы кто-нибудь шантажировал Уортона вместо нее. И нам даже не обязательно говорить, что это мы сделали фотографии, и требовать денег. Просто все должно именно так выглядеть.
Идиот, идиот! Какой же я идиот. Телефон в руке начинает звонить. Это Даника.
– Привет, я сейчас не могу говорить. Страшно опаздываю, мне надо сегодня отбывать наказание у Уортона, если он мне всобачит еще одно взыскание…
Даника громко и протяжно всхлипывает.
– Что случилось?
– Сэм обо всем узнал, – придушенным голосом говорит она. – Узнал, что я встречалась с твоим братом. Утром мы вместе сидели в библиотеке, занимались. Все как обычно. Не знаю, я хотела его увидеть… Понять, остались ли еще между нами какие-то чувства…
– Ого-го, – вздыхаю я, перебегая газон.
Надеюсь, Уортон еще не ушел из своего кабинета. Надеюсь, я ошибся насчет Мининых планов. Надеюсь, Сэм сейчас сжигает фотографии. Хотя вряд ли ему до того. И вряд ли бы он сообразил, как мы вляпались, даже если бы был в себе.
– Может, он со временем тебя простит.
Какой смысл вспоминать о том, что они рассорились именно из-за того, что не хотели друг друга прощать. Сэм будет страшно злиться на Данику, а еще больше на меня, я ведь не рассказал ему про Баррона. Вполне понятно – я это заслужил.
– Нет, послушай. Я на секунду вышла, а когда вернулась… Наверное, Баррон отправил мне сообщение. И Сэм его прочитал… И остальные тоже. Кричал на меня. Ужасная была сцена.
– Ты как, в порядке?
– Не знаю, – судя по голосу, она вот-вот заплачет. – Сэм всегда был такой спокойный, добрый. Я никогда не думала, что он может так рассвирепеть. Он меня напугал.
– Он тебя ударил? – я распахиваю дверь в административный корпус, пытаясь все обдумать на ходу.
– Нет, конечно, нет.
Бегу к лестнице. Все кабинеты пусты. Мои шаги гулко отдаются в коридоре. Судя по всему, кроме меня, здесь никого нет. Все разъехались на выходные. Сердце колотится как бешеное. Уортона уже нет. Мина, наверное, сказала ему, что мы с Сэмом собираемся его шантажировать. Завуч нагрянет в нашу комнату и найдет там фотографии… О боже, пистолет. Он найдет пистолет.