Судя по всему, я ему не очень-то нравлюсь.
Незнакомец смотрит волком, но черные глаза влажно блестят, как будто он вот-вот заплачет.
Мне он тоже не очень-то нравится.
Желудок болезненно сжимается. Едва успеваю добежать до кабинки – и там меня выворачивает. Поесть не успел, поэтому тошнит меня в основном желчью. Стоя на коленях на холодным кафеле, я выплевываю ее в унитаз, и тут вдруг меня накрывает такая всесокрушающая волна ярости и отвращения к самому себе, что, кажется, будто сейчас она снесет всего меня без остатка. Чувство такое, будто от меня ничего не осталось. Не осталось никакого желания бороться.
Надо сконцентрироваться. Через пару часов приедет Юликова, а перед отъездом нужно многое успеть. Остались еще приготовления. Последние инструкции и мелочи.
Но я цепенею от ужаса, думая о произошедшем и предстоящем. Перед глазами – кровь, в ушах – тихий захлебывающийся стон, который издавал Сэм, корчась от боли.
Придется привыкать.
Залезаю под душ и включаю горячую воду на полную катушку, так что потом тело пощипывает, словно от солнечного ожога. Наряжаюсь для свидания с федералами: рваная футболка, которую когда-то зажевало в сушилке, кожаная куртка и новенькая пара перчаток. Свои окровавленные одежки я торопливо застирываю под краном, а потом упаковываю в пластиковый мешок. Придется пойти на риск и взять с собой телефон. Ставлю его на бесшумный режим и сую в носок.
Распихиваю по карманам куртки другие нужные вещи – в машине надо будет переложить их в сумку. Карточки для записей и ручка. Гель для волос и расческа. Сложенные пополам фотографии Пэттона, распечатанные на стареньком струйном принтере Сэма. Потрепанный детектив в мягкой обложке.
Иду в магазин на углу и перед входом выкидываю в мусорный бак мешок со своей окровавленной одеждой. Мистер Гадзонас встречает меня своей обычной улыбкой:
– Как поживает твоя белокурая подружка? Надеюсь, ты ее субботними вечерами водишь по всяким интересным местам.
– Я ей передам, что это была ваша идея, – ухмыляюсь я, забирая свой кофе и сэндвич с ветчиной и сыром.
– Передай-передай, – он отдает мне сдачу.
Очень надеюсь, что у меня когда-нибудь действительно получится сходить куда-нибудь с Лилой вечером в субботу. Что я снова ее увижу.
Стараясь не думать обо всем этом, возвращаюсь на парковку, сажусь в «бенц», впихиваю в себя сэндвич. Еда на вкус как пепел.
Слушаю радио, переключая станции. Не могу сосредоточиться на словах диктора, а через некоторое время у меня сами собой закрываются глаза.
Просыпаюсь от того, что кто-то барабанит пальцами по стеклу. Рядом с мерседесом стоят агент Юликова, агент Джонс и какая-то незнакомая женщина. Интересно, что будет, если я откажусь выходить? Может, они постоят-постоят и уйдут. А может, у них с собой специальный гидравлический инструмент, и они вскроют мой «бенц», как консервную банку.
Открываю дверь и подхватываю с сидения сумку.
– Хорошо отдохнул? – спрашивает Юликова.
На лице у нее сладенькая улыбка – вылитая вожатая из отряда бойскаутов, а не женщина, которая собралась пустить мою жизнь под откос. Выглядит она гораздо лучше, чем тогда в больнице. От холода щеки разрумянились.
– Вы же меня знаете, – я изображаю зевок. – Мне лишь бы подрынхнуть.
– Вылезай давай. Если хочешь, можешь поспать у нас в машине.
– Конечно, – я закрываю «бенц».
Машина у них, конечно, черная – огромный линкольн, в котором можно устроиться, вытянув ноги. Что я и делаю. Нагнувшись, чтобы положить ключи от машины в сумку, незаметно достаю из носка телефон. Прячу его в карман на дверце. В собственном автомобиле они точно не станут искать контрабанду.
– Ты собирался мне кое-что отдать, – говорит Юликова.
Она сидит рядом со мной на заднем сидении. Остальные двое устроились впереди.
Пистолет. Боже мой, пистолет! Я же оставил его в кабинете Уортона, под столом.
Юликова, наверно, заметила промелькнувший у меня на лице ужас.
– Что-то случилось?
– Я его забыл. Простите. Могу сейчас сбегать, принести.
– Нет, – Юликова переглядывается с женщиной-агентом. – Нет, Кассель, ничего страшного. Заберем, когда привезем тебя обратно. Может, ты нам расскажешь, где он.
– Если хотите, я сейчас могу за ним…
– Нет, ничего страшного, – повторяет она со вздохом.
– А теперь вы, наконец, расскажете, что происходит? Мне было бы гораздо спокойнее, если бы я был в курсе.
– Мы все расскажем, честное слово. План очень простой. Губернатор Пэттон устраивает пресс-конференцию, после нее ты должен превратить его… В какое-нибудь живое существо, которое мы сможем поймать.
– Есть особые пожелания?
Юликова окидывает меня внимательным взглядом, будто пытаясь вычислить, не провоцирую ли я ее.
– Это мы оставим на твое усмотрение, во что проще – в то и преврати. Главное, чтобы он не сбежал.
– Если особых пожеланий нет, я, наверное, превращу его в какую-нибудь крупную собаку. Может, в гончую? Есть такая модная порода, у них еще морды острые – как их там, салюки? Нет, борзые. У моей мамы был один знакомый с такими псами, – звали его Клайд Остин. Он огрел меня по голове бутылкой. Но об этом рассказывать не обязательно. – А может, в большого жука. Его можно стеклянной банке держать. Только дырочки в крышке не забудьте проделать.
Во взгляде у Юликовой внезапно мелькает страх.
– Ты чем-то расстроен, я это вижу, – она дотрагивается до моей руки – такой по-матерински нежный жест. Я заставляю себя не дергаться. – Ты всегда иронизируешь, когда нервничаешь. Понимаю, это для тебя непросто, ты не знаешь подробностей, но ты должен нам довериться. Когда работаешь оперативником, всегда до определенной степени остаешься в неведении. Именно так мы обеспечиваем безопасность своих сотрудников.
На лице у нее такое добренькое выражение. И говорит она вполне разумные вещи. Похоже на правду – никаких характерных движений, выдающих ложь, я не вижу. Меня не оставляет мысль о том, что Баррон вполне мог выдумать те документы. Ужасно, но вполне возможно.
– Наверное, я привык полагаться только на себя.
– Еще когда ты впервые пришел к нам, я поняла, что тут случай особый. Не только из-за твоих способностей, но и из-за твоего прошлого. Нам редко удается установить контакт с юношами вроде тебя и Баррона. Обычно в ПЮО попадают дети, которые жили на улице, которые сбежали из дома, которых выгнали родители. Иногда нам звонят люди, которые думают, что их ребенок мастер. Таких детей мы тоже включаем программу.
– В смысле, люди, которые сами не мастера? Они обычно пугаются? Такие родители?
– Чаще всего. Иногда ситуация складывается таким образом, что приходится забрать ребенка, чтобы избежать насилия. У нас есть две специальные школы для детей-мастеров младше десяти лет.
– Военные школы.
– Да. Но случаются, Кассель, и гораздо более страшные вещи. Ты знал, что многих детей-мастеров убивают собственные родители? Есть, конечно, официальная статистика, но я собственными глазами видела останки, собственными ушами слушала сбивчивые оправдания. Допустим, нам сообщают о ребенке, который может оказаться мастером, мы приезжаем в тот городок, а нам говорят: «Девочка у родни». И у этой «родни» нет телефона, с ней никак не связаться. Или мальчика перевели в другую школу, только никаких официальных документов нет. Обычно выясняется, что ребенок мертв.
Я не нахожусь с ответом.
– А еще бывает, что детьми никто не занимается, детей избивают, детям с детства внушают, что вырасти из них могут только преступники, – Юликова вздыхает. – Ты, наверно, удивляешься, почему я все это тебе рассказываю.
– Потому, что именно к таким случаям вы привыкли… А не к таким, как у меня, с моим семейством.
Она кивает, глядя куда-то вперед, в сторону агента Джонса.
– Я не привыкла, что меня считают врагом.
– Но я так не думаю, – я удивленно смотрю на нее.
– Ох, Кассель! – смеется Юликова. – Как бы я хотела, чтобы у меня сейчас под рукой был детектор лжи. И что хуже всего – я прекрасно понимаю, что мы сами отчасти во всем виноваты. Мы узнали о тебе только потому, что у тебя не было выбора, – тебе пришлось сдаться. А теперь у твоей матери неприятности. Скажем так, у нас разные цели и мотивы. Мы с тобой вынуждены заключать сделки, но мне бы не хотелось работать так и дальше. Я хочу, чтобы мы были на одной стороне, особенно когда дело касается такой важной операции.
Юликова умолкает, давая мне время обдумать ее слова. Линкольн останавливается возле отеля «Марриотт». В таких больших прямоугольных гостиницах очень легко кого-нибудь караулить: планировка стандартная – коридор заканчивается в большом центральном лобби. Всего-то и нужно выбрать этаж повыше, поставить одного человека под дверью номера, второго у двери на лестницу, а третьего у лифта. А их тут как раз трое.
Агент Джонс глушит двигатель.
– Ладно, – говорю я. – Все равно я целиком и полностью в вашей власти.
– А мы в твоей, – улыбается Юликова.
Хватаю сумку, агенты забирают из багажника небольшие темно-синие чемоданчики, и мы заходим через главный вход. Видимо, мне предстоит весьма скучный вечер.
– Подожди здесь, – приказывает Юликова.
Пока она и агент Джонс оформляют документы, меня караулит женщина. Присев на подлокотник бежевого кресла, я протягиваю ей руку.
– Очень приятно, Кассель Шарп.
Она окидывает меня весьма подозрительным взглядом – точно как агент Джонс. Не очень длинные рыжие волосы стянуты на затылке в хвост. Темно-синий костюм в тон чемодану. Обычные бежевые туфли с круглыми носами. Да еще и колготки. В ушах маленькие золотые колечки. Превосходный наряд – ничего по нему не скажешь. Даже возраст определить невозможно: может быть как двадцать с лишним, так и тридцать с лишним.
– Кассандра Бреннан, – она пожимает мне руку.
– Понятно, почему вас определили на эту работу. Вы из Бреннанов? Юликова сказала, что нечасто работает с детьми из кланов. Но не сказала, что такого вообще никогда не случается.