– Как правительственный агент правительственному агенту – отвечай, как делишки? – смеется брат.
– Просто скажи мне, что ты и правда…
– О да. Определенно. Я сейчас вместе с ним. Как раз объяснял, что наша мать – федеральный агент, а это все – правительственный заговор.
– Ого. Превосходно.
– Он и так уже был в этом уверен, – судя по голосу, Баррон улыбается. – Я просто добавил кое-каких подробностей. Но ты там предупреди всех, что губернатору Пэттону придется на полчасика отложить свою пресс-конференцию, ладно?
Наверное, если уж просишь отъявленного лжеца задержать отъявленного параноика, логично предположить, что тут не обойдется без дичайших теорий заговора. Хорошо еще, что Баррон не наплел Пэттону, что губернатор Вирджинии стреляет по луне из лазерной пушки и потому всем срочно нужно прятаться в подземный бункер.
– Сделаем, – я тоже улыбаюсь.
Вешаю трубку, натягиваю брюки. Никогда еще не наряжался в такую красивую одежду. И вопиюще дорогую к тому же.
К возвращению помощницы я уже завязываю галстук. Теперь можно и гримироваться.
Наверное, вы спрашиваете себя: что же он такое делает? Я и сам себя об этом спрашиваю. Но кто-то же должен остановить Пэттона, и у меня есть шанс.
В команде у губернатора куча народу, но, к счастью, почти все они остались в его поместье – ждут настоящего Пэттона. Поэтому нужно обмануть лишь тех немногих, кто приехал заранее. Присаживаюсь на раскладной стул перед фургоном, и девушка с короткими торчащими в разные стороны волосами накладывает на мое чужое лицо слой тональника. Мне задают множество вопросов: про какие-то интервью, про встречи. Я на них не отвечаю. Кто-то приносит мне кофе – со сливками и сахаром. Я его не пью. Один раз звонит судья – хочет поговорить. Но я только качаю головой и утыкаюсь в свои карточки для записей, в основном пустые.
– После выступления.
– Там вас какой-то федеральный агент спрашивает, – говорит один из помощников. – Она утверждает, что возможны проблемы с безопасностью.
– Так и думал, что они захотят провернуть что-нибудь подобное. Нет. Я выступлю. Им меня не остановить. Пусть один из телохранителей проследит, чтобы она мне не помешала. У нас ведь прямой эфир?
Помощник кивает.
– Превосходно.
Не знаю, что именно подозревают Юликова и остальные, но через несколько минут все это уже не будет иметь значения.
И тут из-за фургона, в котором должен был сейчас сидеть я, выходит агент Бреннан со значком в поднятой руке.
– Губернатор, – говорит она.
Я встаю и делаю то единственное, что приходит мне в голову, – поднимаюсь на сцену, перед которой столпилась небольшая кучка сторонников Пэттона с лозунгами в руках и кучка побольше – это журналисты, и они направляют на меня свои видеокамеры. Народу не так уж и много, но мне хватит. Замираю.
Сердце громко стучит в груди. Поверить не могу, что делаю это.
Но останавливаться уже поздно.
Откашливаюсь, перебираю свои карточки, подхожу к кафедре. Перед сценой Юликова что-то торопливо говорит в рацию.
– Достопочтенные сограждане, уважаемые гости и представители прессы, благодарю вас за то, что сегодня вы почтили меня своим присутствием. Мы стоим на том самом месте, где когда-то после введения запрета томились в заключении сотни граждан Нью-Джерси. Это были темные времена. И вот сейчас мы здесь обсуждаем законопроект, который может снова направить нас туда, где мы и не чаяли оказаться.
Мне аплодируют, но неуверенно. Настоящий Пэттон вряд ли сказал бы что-нибудь подобное. Он, скорее всего, нес бы околесицу о том, что тестирование на способности должно обезопасить мастеров. О том, какие прекрасные деньки у нас впереди.
Но сегодня микрофон у меня. Бросив карточки через плечо, я улыбаюсь зрителям.
– Я собирался прочитать коротенькое заранее заготовленное заявление, а потом ответить на ваши вопросы, но, пожалуй, стоит отклониться от обычной процедуры. Сегодня я не буду заниматься политикой, но буду говорить от чистого сердца, – опершись на кафедру, я набираю грудь побольше воздуха: – Я убил множество людей. Когда я говорю «множество», я не преувеличиваю. Еще я вам лгал, но честное слово, после новости об убийствах вы вряд ли этому удивитесь. Знаю, что́ вы сейчас подумали: что же он имеет в виду? Он сам убивал людей? Или просто отдавал приказы? Дамы и господа, я ответственно заявляю вам: и то, и другое.
Оглядываю журналистов. Они перешептываются. Сверкают вспышки. Сторонники губернатора опускают транспаранты.
– Например, я убил Эрика Лоуренса, жителя городка Томас-Ривер, что в штате Нью-Джерси. Своими собственными руками. Попрошу заметить, в перчатках – я же не какой-нибудь извращенец. Но удавил собственноручно. Об этом можно прочитать в полицейском отчете… Можно было бы прочитать, если бы я не замял дело. Теперь вы, наверное, спрашиваете себя: зачем же он это сделал? И как это связано с войной, которую он объявил мастерам? Что же заставило его вслух признаться в преступлении – да еще и на публике? Позвольте, дамы и господа, поведать вам об одной очень особенной для меня женщине. Знаете, как бывает: встретил девушку и немножечко сошел с ума? – я тыкаю пальцем в высокого мужчину в переднем ряду. – Вот вы понимаете, что я имею в виду? Так вот, я хочу снять с души груз в том, что касается Шандры Сингер. Наверное, я немножечко перегнул палку. Иногда, когда от вас уходит девушка, становится невыносимо грустно. Кто-то звонит бывшей возлюбленной по двадцать раз на дню и умоляет вернуться… Кто-то берет в руки баллончик с краской и пишет гадости на ее машине… А кто-то вешает на нее обвинения в правительственном заговоре… И даже пытается пристрелить среди бела дня на улице… В особо тяжелом случае можно даже ополчиться на всех мастеров в штате. Чем больше любишь – тем больше сходишь с ума. Я любил очень сильно. И преступления мои велики. Я не прошу прощения. И не рассчитываю его получить. На самом деле, я рассчитываю на громкий судебный процесс, который пресса превратит в форменный цирк и за которым последует длительное заключение. Но вы, уважаемые сограждане, заслуживаете честного отношения, и потому сегодня я признаюсь вам во всем. Лучше поздно, чем никогда. Должен сказать, мне очень приятно снять с себя этот груз. Итак, я убивал людей. Не следует серьезно относиться ко всему тому, что я наговорил раньше… Ах да, вторая поправка – ужасный законопроект, я поддерживал его в основном потому, что хотел отвлечь ваше внимание от других своих преступлений. Вопросы есть?
Долгое время все молчат.
– Ну и ладно. Спасибо большое. Боже, храни Америку и славный штат Нью-Джерси.
Спотыкаясь, я спускаюсь со сцены. На меня пялятся зрители с папками в руках, помощники губернатора в строгих костюмах. Никто не осмеливается ко мне приблизиться. Я с улыбкой демонстрирую два больших пальца:
– Славная получилась речь, да?
– Губернатор, – один из помощников подходит ко мне. – Нам надо обсудить…
– Не сейчас, – с моего лица не сходит улыбка. – Будьте любезны, подгоните мою машину.
Он открывает рот – наверное, хочет сказать, что и понятия не имеет, где моя машина. Конечно, она ведь сейчас у настоящего Пэттона. Но тут кто-то заламывает мне руку за спину с такой силой, что я, едва не упав, вскрикиваю боли. На запястье защелкивается наручник.
– Вы арестованы, – позади стоит Джонс в своем черном костюме. – Губернатор.
Сверкают вспышки. К нам спешат журналисты.
Ничего не могу с собой поделать – заливаюсь хохотом. Осознаю, что́ я только что провернул, и смеюсь еще громче.
Агент Джонс выводит меня из вопящей толпы на улицу – туда, где припаркованы полицейские машины и фургоны телевизионщиков. Несколько полицейских оттесняют от нас папарацци и репортеров.
– Ты сам вырыл себе могилу, – шепчет Джонс. – И я тебя в ней похороню.
– А вы погромче это скажите, – так же тихо отвечаю я. – Ну же.
Джонс запихивает меня в машину, а потом что-то вешает мне на шею. Опускаю взгляд – это три амулета из тех, что я отдал Юликовой. Против магии трансформации.
Не успеваю ничего сказать – дверь захлопывается.
Агент Джонс садится на водительское место, заводит двигатель, трогается. В окнах мелькают фотографические вспышки.
Я откидываюсь на сидении и пытаюсь хоть немного расслабить мышцы. Наручники слишком тугие – не выпутаться, но я не волнуюсь. Теперь уже не волнуюсь. Федералы не смогут меня арестовать – только не за это выступление, ведь теперь легко можно арестовать настоящего Пэттона. Простая ложь всегда предпочтительнее запутанной правды.
Вряд ли федералы захотят объяснять публике, что Пэттон, который на камеру признался в своих преступлениях, был не настоящим Пэттоном, но именно настоящий Пэттон эти преступления совершил.
Ну, может, наорут на меня, не захотят брать в свой ПЮО, а может, в конце концов признают, что я решил их проблему. Устранил Пэттона. Не так, как им бы хотелось, но ведь никто не пострадал, а это чего-то да стоит.
– Где Юликова? – спрашиваю я. – Мы едем в гостиницу?
– Никакой тебе гостиницы, – огрызается Джонс.
– А куда мы едем?
Он не отвечает.
– Да ладно. Ну, простите. Я узнал, что меня собираются подставить, когда я буду работать над Пэттоном. Отрицайте, если хотите. Может, мой информатор ошибся. Но я струсил. Слушайте, не стоило делать того, что я сделал, но…
Джонс резко сворачивает обочину возле какой-то рощи. Мимо нас проносятся машины, одна за другой. Я замолкаю.
Джонс обходит машину, распахивает мою дверцу. И наставляет на меня пистолет.
– Вылезай. Медленно.
Я не двигаюсь.
– Что происходит?
– Вылезай! – вопит он.
Я в наручниках, и выбора у меня особого нет. Выхожу из машины. Джонс подталкивает меня назад и открывает багажник.
– Оу, – говорю я.
Джонс расстегивает две верхние пуговицы на моей рубашке и заталкивает амулеты за воротник, чтобы они касались кожи. Потом застегивает рубашку и затягивает мой галстук. Камни теперь никак не сбросить.