Я жду оглушительного выстрела – совсем забыл про глушитель. Раздается лишь тихий всхлип.
Надо мной склонилась Лила. Она снимает перчатки, ногтем подцепляет краешек скотча и срывает его у меня с губ. Смотрю в затянутое тучами небо. Я так счастлив, что жив – почти не чувствую боли.
– Это я, – бормочу я. – Кассель. Честное слово, это я…
Сам не помню, как упал, но я валяюсь на земле. Рядом неподвижно лежит агент Джонс. На землю льется кровь. Ярко-красная, как краска. Его кровь. Пытаюсь перекатиться набок. Он мертв?
– Я знаю, – Лила дотрагивается голыми пальцами до моей щеки.
– Но как? Как ты узнала… Когда?
– Ну, ты и дурак. Думаешь, я телик не смотрю? Я слышала твою дикую речь. И конечно, поняла, что это ты. Ты же сам рассказал мне про Пэттона.
– А, да. Точно.
Стенли обыскивает труп Джонса и расстегивает мои наручники. После того, как с рук срывают скотч – вместе с кожей, специальной краской и камнями, я первым делом хватаюсь за воротник; разорвав рубашку, сдергиваю с себя амулеты и швыряю их на землю.
Больше всего на свете мне нужно избавиться от этого тела.
Впервые в жизни боль от отдачи воспринимается как избавление.
Прихожу в себя на диване, кто-то успел укрыть меня одеялом. Приподнимаюсь и только тут замечаю на другом конце комнаты Захарова: он читает.
В тусклом свете лампы его лицо кажется высеченным из камня. Портрет криминального авторитета в минуту отдыха.
Захаров поднимает взгляд от книги и улыбается.
– Тебе лучше?
– По всей видимости, – я пытаюсь держаться официально, насколько это возможно лежа на диване. Голос не совсем слушается. – Да.
Сажусь и разглаживаю свой мятый костюм. Теперь он болтается на мне как на вешалке, руки и ноги торчат из ставших слишком короткими рукавов и штанин.
– Лила наверху, – говорит Захаров. – Помогает твоей матери собраться. Можешь забрать Шандру домой.
– Но я же не нашел бриллиант…
– Я редко расщедриваюсь на комплименты, – Захаров откладывает книгу, – но то, что ты сделал… Весьма впечатляет, – он усмехается. – Ты единолично положил конец законопроекту, с которым я столько времени пытался разделаться. Да еще избавился от моего политического врага. Кассель, мы в расчете.
– В расчете? – повторяю я, сам до конца не веря. – Но я…
– Разумеется, если ты все-таки найдешь мой бриллиант, я буду весьма рад его возвращению. Поверить не могу, что твоя мать его потеряла.
– Просто вы никогда не бывали в нашем доме, – это не совсем так: один раз он точно был на нашей кухне, а может, и не один, просто я не знаю. – У вас с мамой интересные отношения, – слова сами слетают с губ, и только потом я осознаю, что мне не очень хочется слышать его ответ.
Захаров, кажется, слегка удивился.
– Кассель, в твоей матери есть что-то такое… На своем веку я встречал немало порочных мужчин и женщин. Заключал сними сделки, пил вместе с ними. И сам делал вещи, о которых сожалею… Ужасные вещи. Но я не знаю второго такого человека, как твоя мать. Для нее не существует ограничений… А если и существует, то она о них еще не знает. Она сама не жалеет ни о чем.
Захаров говорит задумчиво, с восхищением. Рядом с ним на столике стакан. Интересно, сколько он уже выпил?
– Когда мы были моложе, я ею восхищался. Мы познакомились благодаря твоему деду. И никогда друг другу особенно не нравились, за исключением тех случаев, когда получалось наоборот. Но… Что бы она ни рассказывала тебе о том, что было между нами, я хочу, чтобы ты знал: я всегда уважал твоего отца. Его честность украсила бы любого преступника.
Не уверен, что мне так уж хочется все это выслушивать, но внезапно меня озаряет: Захаров не хочет, чтобы я злился на него из-за отца, хоть и знает, что я знаю, что он спал с моей матерью. Я прокашливаюсь.
– Слушайте, не буду притворяться, будто все понимаю… Я, пожалуй, и не хочу понимать. Это дело ваше и ее.
– Хорошо, – кивает Захаров.
– Думаю, это отец забрал его у мамы. Наверное, поэтому и не получается его найти. Он был у отца.
Захаров смотрит непонимающе.
– Я про бриллиант. Думаю, папа украл бриллиант у мамы, а вместо него подсунул подделку. Она сама об этом и не подозревала.
– Кассель, украсть Бриллиант Бессмертия – это как украсть «Мону Лизу». Если у тебя заранее есть покупатель, тогда можно получить его приблизительную стоимость. Но, если покупателя нет, то это кража исключительно искусства ради – чтобы доказать всем, что ты можешь. Сбыть его нельзя – привлечешь внимание. Разве что разрезать на части, но за них не выручишь и малой доли истинной цены. Проще выкрасть в любом ювелирном магазине горсть обычных бриллиантов.
– Можно потребовать за него выкуп, – я вспоминаю про безумный мамин план.
– Но твой отец так не сделал. Если камень, и правда, был у него. Но в таком случае он владел им всего несколько месяцев.
Я внимательно смотрю на Захарова.
Он фыркает.
– Ты же не думаешь всерьез, что это я устроил твоему отцу автомобильную аварию? Ты уж точно достаточно хорошо меня знаешь. Если бы я убил человека, который меня обокрал, то такое убийство послужило бы хорошим примером. Абсолютно все знали бы, что его убил именно я. Но я никогда не подозревал твоего отца. Он был мелкой сошкой, не жадничал. В определенный момент я подозревал твою мать, но потом отмел в сторону эти подозрения. Как выяснилось, напрасно.
– Может, он боялся, что скоро умрет. Может, и правда верил, что бриллиант поможет ему стать неуязвимым. Как Распутин. Как вы.
– Насколько я помню, у твоего отца не было недоброжелателей… Если бы он действительно кого-то боялся, то точно пошел бы к Дези.
К моему деду. Так странно слышать это имя – каждый раз забываю, что его так зовут.
– Наверное, теперь мы никогда этого не узнаем, – говорю я.
Мы долго смотрим друг другу в глаза. Интересно, кого видит во мне Захаров – отца или мать? Он переводит взгляд куда-то мне за спину.
Я оборачиваюсь. На лестнице стоит Лила. На ней те же сапоги и узкая юбка, полупрозрачная белая блузка. Она улыбается нам кривоватой улыбкой, приподняв уголок губ.
– Можно на минутку одолжить Касселя?
Я встаю и иду к лестнице.
– Только верни его целым и невредимым, – просит Захаров.
Комната Лилы выглядит точно так, как я мог бы себе представить, и совершенно не так, как представлял. Я ведь был у нее в общежитии в Веллингфорде и, видимо, рассчитывал увидеть тут нечто похожее. Позабыв при этом, как богаты Захаровы и как неровно они дышат к заграничной мебели.
Комната просто огромная. В одном конце длиннющая кушетка, обитая светло-зеленым бархатом, рядом туалетный столик с большим зеркалом. Столик заставлен кисточками и открытыми баночками с косметикой. Около него несколько обтянутых атласом пуфов.
На другом конце возле окна висит огромное зеркало в массивной изукрашенной раме, амальгама кое-где потускнела – наверно, оно очень старое. Рядом Лилина кровать. Деревянное резное изголовье тоже очень старое; возможно, французское. На кровати атласное же покрывало и бледно-желтые подушки. Вместо прикроватной тумбочки – полка, забитая книгами, на ней большая позолоченная лампа. На потолке висит гигантская позолоченная люстра с мерцающими кристаллами.
Комната старомодный старлетки. Из образа выбивается только кобура с пистолетом, свисающая с туалетного столика. Ну и еще я.
Краем глаза замечаю в зеркале собственное отражение. Темные волосы растрепались, будто я только что вылез из кровати. На щеке синяк, на виске шишка.
Лила заходит следом за мной в комнату и останавливается, будто не зная, что делать дальше.
– Ты в порядке? – спрашиваю я, присаживаясь на кушетку.
Я чувствую себя очень нелепо в костюме Пэттона, но другой одежды нет. Скидываю пиджак.
– Ты хочешь знать, в порядке ли я? – удивленно поднимает брови Лила.
– Ты застрелила человека. А до этого сбежала от меня, после того как мы… Не знаю. Я подумал, ты, может, расстроена.
– Я действительно расстроена, – Лила надолго замолкает, а потом принимается мерить шагами комнату. – Поверить не могу, что ты произнес эту речь. Поверить не могу, что ты чуть не погиб.
– Ты спасла мне жизнь.
– Спасла! Именно так! – Она тыкает в меня затянутым в перчатку пальцем. – А что если бы у меня не получилось? Если бы меня там не было? Если бы я не догадалась, что это ты? Если бы тот федерал решил, что у Пэттона помимо отца есть еще более могущественный враг?
– Я… – набираю в грудь побольше воздуха и медленно вдыхаю. – Наверное, я… Сейчас был бы мертв.
– Вот именно. Кончай уже придумывать планы, в которых промежуточным этапом значится твоя смерть. В конце концов какой-нибудь из этих планов сработает.
– Лила, клянусь тебе, я не знал. Я, конечно, понимал, что вляпаюсь в неприятности, но понятия не имел о Джонсе. Он вдруг взял и сорвался, – я не рассказываю ей, как я испугался. Как думал, что меня убьют. – Все это в план совершенно не входило.
– Ты все болтаешь и болтаешь, а толку ноль. Ты многих в правительстве разозлил. Ты притворился губернатором штата Нью-Джерси и признался в преступлениях.
Не могу сдержать улыбку, уголки губ против воли чуть приподнимаются.
– И как все прошло?
Лила качает головой, но у нее на губах тоже улыбка.
– Это была настоящая бомба. Крутят по всем каналам. Говорят, теперь вторую поправку ни за что не примут. Доволен?
– А если бы его все-таки убили… – посещает меня неожиданная догадка.
– Да, наверное, ты прав, – хмурится Лила. – Тогда приняли бы наверняка.
– Слушай, – я встаю с кушетки и подхожу к ней. – Это ты права. Никаких больше сумасшедших планов. Честное-пречестное слово. Я буду очень хорошим.
Лила внимательно смотрит на меня, будто пытаясь поймать на вранье. Легонько обнимаю ее за плечи, надеясь, что она меня не оттолкнет, прижимаюсь к ее губам своими.
С тихим вздохом она хватает меня за волосы и притягивает к себе. Поцелуй получается яростным, агрессивным. Я чувствую вкус ее помады, ощущаю языком ее зубы, выпиваю ее всхлипы.